ную записку написал он, Николов.
     Словом, нам есть о чем поговорить с ним.
     Рогозин просит дежурного направить Николова к нему.
     Через минуту,  после деликатного стука в  дверь,  на  пороге появляется
высокий худощавый человек с  седыми висками и большими залысинами на широком
лбу,  уши как-то нелепо торчат в  стороны,  лицо улыбчивое и,  я  бы сказал,
довольно  приятное.   Одет  он  в   скромный  костюм,   короткое  нейлоновое
заграничное пальто расстегнуто,  на шее яркое мохеровое кашне, в руке держит
плоский,  весьма модный сейчас темный чемоданчик-портфель.  С  виду  Николов
настроен абсолютно спокойно,  даже как будто оптимистично.  Хотя во  взгляде
его я улавливаю настороженность.
     Я  встаю ему навстречу.  Игорь и  Рогозин сидят в стороне,  на диване и
заняты каким-то своим разговором.  Нечего создавать у  Николова впечатление,
что  все мы  собрались здесь ради него.  Николов здоровается со  мной весьма
непринужденно и одаряет обаятельной улыбкой. Начинается разговор.
     - Хотелось бы,  Иван  Харитонович,  -  говорю я,  -  уточнить некоторые
обстоятельства вашей поездки в Москву.
     - Пожалуйста, - с готовностью соглашается Николов.
     Но я  чувствую,  как внутренне он весь напрягается и  улыбка становится
несколько вымученной.
     - Где вы остановились, будучи в Москве?
     Николов называет уже знакомую мне гостиницу.
     - Когда вы из нее выехали?
     И тут Николов, к моему удивлению, называет совсем не тот день, когда он
на самом деле покинул гостиницу.  По его словам,  это произошло всего четыре
дня назад. Странно, как он не подготовился к такому элементарному вопросу.
     - Нет,  Иван Харитонович,  -  вежливо возражаю я. - Вы уехали оттуда за
две недели до этого дня. Вот справка из гостиницы.
     Я протягиваю ему через стол эту справку.
     Николов  внимательно и,  как  мне  кажется,  с  некоторым  удивлением и
любопытством изучает ее,  потом что-то  обдумывает про себя и  наконец очень
спокойно спрашивает:
     - А  какое,  собственно,  имеет  значение,  когда я  оттуда уехал?  Ну,
допустим, на две недели раньше, что из этого?
     - Где же вы были все это время?
     Николов уже не улыбается и сердито отвечает:
     - Это никого не касается, где я был.
     Вот это точный ход.  Действительно, пока не возбуждено уголовное дело и
не начато официальное следствие, он вправе не отвечать на такие вопросы.
     - Да,  конечно,  -  соглашаюсь я.  -  Пока вы  можете на этот вопрос не
отвечать.  Вернемся к  гостинице.  В  день  вашего действительного отъезда в
номере "люкс", который вы занимали, произошла кража.
     - Ни о какой краже я не знаю, - нервно возражает Николов, пожалуй, даже
слишком нервно.  -  Я уже говорил.  И у меня ничего не пропало.  А паспорт у
меня украли позже, в дороге.
     - Да,  паспорт у вас,  видимо,  украли позже, - соглашаюсь я. - Но вор,
забравшийся к вам в номер, задержан и, представьте, сознался.
     - Понятия об этом не имею, - упрямо повторяет Николов. - Не было у меня
кражи, и все.
     - Однако мы изъяли у него ваши вещи. Вот. Узнаете?
     Я  достаю  злополучные кофточки,  украденные Мушанским  из  "люкса",  и
показываю Николову.  Он спокойно,  хотя и  с некоторой неприязнью смотрит на
них и качает головой.
     - Это не мои вещи.
     Что  ж,  надо  признать,  что  некоторая логика  в  избранной им  линии
поведения есть, хотя ни к чему хорошему она не приведет.
     - Они взяты из вашего номера,  -  говорю я.  -  И есть свидетели кражи.
Дежурная по этажу, горничная.
     - Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу.
     - Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва.
     Я с трудом сдерживаю улыбку.
     - Да никакая я не жертва!  -  взрывается Николов. - Первый раз слышу об
этой краже!  И не понимаю,  чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то
кофточки!..
     - Ну  хорошо,  -  примирительно говорю я.  -  Оставим пока  эту  кражу.
Займемся другим фактом, если вы не возражаете.
     - Возражаю, - буркает Николов.
     - И  все-таки придется заняться.  Он  касается вас,  паз вы жили в  том
номере.  После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами.  Не
могли бы вы нам их объяснить?
     Я протягиваю ему листок.  Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него,
отстраняет мою руку.
     - Извините, но я ничего подобного не писал.
     - Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону.
     Николов неохотно берет листок и переворачивает его.
     - Ну и что? - раздраженно спрашивает он. - Ничего здесь нет.
     Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке.
     - Линии какие-то, - говорит Николов.
     - Это оттиск записки,  написанной на предыдущем листке,  - поясняю я. -
Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах.
     Я показываю ее Николову.
     Он с интересом вглядывается в нее и восклицает:
     - А ведь тут что-то написано!
     - Именно.  И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора.
Это вы писали, Иван Харитонович.
     - Я?!.
     - Да, вы. Вот текст записки. Прочтите.
     На  лице  Николова проступает беспокойство.  Но,  по  мере того как  он
читает  записку  и  улавливает ее  смысл,  беспокойство сменяется  очевидной
тревогой.
     - Это не я писал,  -  говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним
бумаги.
     - Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите.
     - Не желаю!  -  почти кричит Николов.  -  И грош цена вашим экспертам в
таком случае!
     Ну  это уж  слишком.  Он же умный человек.  В  конце концов,  ему можно
напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует,
это тоже ловушка для Николова,  и  пусть она останется в  резерве.  Впрочем,
она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх,
пальцы нервно барабанят по  чемоданчику,  лежащему на коленях.  Да,  я  себе
представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли.
     - Иван  Харитонович,  -  говорю я.  -  Дело гораздо серьезнее,  чем  вы
полагаете.  Вот послушайте.  После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь,
заявив дежурной,  что вам срочно надо вернуться в  Пензу.  Это был обман,  в
Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об
этом свидетельствует,  в  частности,  жилец соседнего номера,  с  которым вы
познакомились, некий Виктор, вы его помните?
     - Не знаю такого! - с вызовом отвечает Николов.
     - А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не
знаете? Очень красивая женщина, кстати.
     - Тоже не знаю!
     - А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный
браслет. Как же так, Иван Харитонович?
     - Повторяю,  никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не
был.
     - Но все это не самое важное,  - с ударением говорю я. - Самое важное -
вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы...
     - Да не писал я  ее!  -  с неожиданным отчаянием восклицает Николов.  -
Честное слово, не писал! Это... это ошибка, уверяю вас!
     - Она  написана вашим почерком,  -  терпеливо говорю я.  -  Вашим.  Тем
самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам?
     - Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите!
     Николов  дрожащими  пальцами  открывает свой  чемоданчик и  лихорадочно
роется в лежащих там бумагах.
     Я с усмешкой спрашиваю:
     - Что же,  в Москве вы писали другим почерком?  Тогда зачем,  разрешите
узнать?
     - Да нет же!..
     Тут Николов,  видимо,  на  что-то  решается,  перестает рыться в  своем
чемоданчике и,  оглянувшись в  сторону  Игоря  и  Рогозина,  понизив  голос,
говорит:
     - Ну хорошо. Можно с вами поговорить наедине?
     Я отрицательно качаю головой.
     - Нет. Этот товарищ приехал со мной из Москвы, - я указываю на Игоря. -
А  это  начальник уголовного розыска Пензы.  Они  должны все знать.  Так что
наедине разговор не получится.
     - Ну хорошо,  хорошо!  -  взволнованно восклицает Николов. - Но секреты
вы, по крайней мере, умеете хранить?
     Я с удивлением смотрю на него и машинально отвечаю:
     - Да,  конечно,  -  но тут же с улыбкой добавляю:  - Впрочем, смотря от
кого.
     - От моей жены, например!
     - Да, тут вы гарантированы, будьте спокойны.
     Я начинаю ощущать неясное беспокойство. Мне кажется, Николов собирается
выкинуть новый фокус,  и  я почему-то не уверен,  что мы сможем быстро в нем
разобраться. Пожалуй, Николов не так прост, как это мне показалось вначале.
     - Так вот...  -  торопливо произносит он, наваливаясь грудью на стол. -
Так вот, - повторяет Николов и проводит ладонью по лбу, - если хотите знать,
я  никогда не жил в  той гостинице,  ни одного дня!  И паспорт у меня украли
сразу, как я приехал в Москву, в ресторане, на вокзале. А жил я все время...
ну у одной знакомой,  в общем.  Если уж на то пошло, можете проверить! Я вам
дам адрес.  И  жильцы соседних квартир подтвердят.  Пожалуйста!  И вы можете
устроить  новую  экспертизу с  моим  почерком!  И  можете  показать  меня  в
гостинице! Ноги моей там не было!
     Я  ошеломленно смотрю то на него,  то на Игоря и Рогозина.  На их лицах
такое же изумление, как и на моем. И тревога тоже.
     Вот это номер!  У меня нет сомнения, что Николов сейчас говорит правду.
Значит,  в гостинице по ею паспорту жил совсем другой человек, двойник этого
Николова!  А сам он все это время находился у своей приятельницы, боясь даже
заикнуться о потере паспорта, и, так сказать, "срывал цветы удовольствия".


                               Глава V
                               УБИЙСТВО

     Итак,  все  предстоит начинать сначала.  Весь поиск,  все  распутывание
сложнейшего клубка.  Степень  опасности  того  неведомого  человека  намного
возрастает.  Жить  по  подложному,  чужому паспорту -  для  этого надо иметь
серьезные причины,  не так ли?  А пока что надо выяснить у Николова, на этот
раз подлинного Николова,  как же все-таки его паспорт попал к тому человеку,
может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст?
     Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим
и  опасность  оказаться замешанным в  каком-то  неведомом ему  преступлении,
кажется,  миновала.  Ну а грешок,  в котором он признался, нас, очевидно, не
интересует.
     - Скажите,  Иван  Харитонович,  -  обращаюсь я  к  нему после минутного
молчания,  -  как же украли у вас паспорт?  Вы ведь даже помните, где именно
это произошло?
     - В том-то и дело,  что помню.  Прекрасно помню,  - охотно подтверждает
Николов.  -  На  вокзале,  в  ресторане.  Но  вот как это случилось,  ума не
приложу.  Я  уже все перебрал,  буквально все.  Хотя...  -  он  нерешительно
умолкает. - Пожалуй... после того, что вы мне сообщили...
     - Что же после этого?
     - Видите ли,  в  поезде,  на  пути в  Москву,  я  познакомился с  одним
человеком.  Весьма,  кстати,  приличным,  я бы даже сказал, интеллигентным и
солидным.
     - Он ехал тоже из Пензы?
     - Нет.  Из  Куйбышева.  Тут  произошла забавная история.  Подхожу  я  к
вагону,  а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся
из  Куйбышева.  Ну  обнялись,  и  он  говорит:  "Ваня,  передаю  тебе  моего
попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете". Вот так и получилось.
     - А кто этот ваш приятель?
     - Сева Страхович, мой сослуживец.
     Я  смотрю на Рогозина,  и тот незаметно мне кивает.  Взял,  значит,  на
заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета.
     - Ну  когда  поезд отошел,  мы  разговорились,  -  продолжает между тем
Николов.  - Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки,
коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в
Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же
на вокзале,  в ресторане.  Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно,
не ахти какой.  И вот,  понимаете,  паспорт... Боже упаси, я ни на минуту не
думаю на Михаила Александровича...
     - Он так себя назвал?
     - Да, да. Именно так. Я, повторяю, не могу даже помыслить, что он... Да
и  как,  сами посудите?  Не  мог же он в  карман ко мне залезть?  Выпили мы,
кстати, самую малость.
     - А почему вы думаете,  что паспорт украли? - спрашиваю я. - И именно в
ресторане? Может быть, вы его в поезде потеряли? Или там его и украли?
     - Нет,  нет,  -  убежденно возражает Николов. - Перед самой Москвой мне
проводница вернула билет,  и я его положил в бумажник. Паспорт был на месте.
Это и я хорошо помню.
     - Скажите,   -  вдруг  вмешивается  Игорь,  -  а  вы  с  этим  Михаилом
Александровичем не условились продолжить знакомство? Не обменялись адресами,
телефонами?
     - Ну как же! Обменялись, конечно.
     - Он москвич?
     - Нет,  он тоже приезжий.  Дал телефон, где остановится. Представьте, -
Николов разрешает себе усмехнуться,  -  тоже у  приятельницы.  Сам же  он из
Одессы. Одесский адрес мне и дал.
     - У вас при себе его адрес? - интересуюсь я. - И тот телефон?
     - Да, да. Одну минуточку.
     Николов  торопливо  достает  старенькую потертую  записную  книжечку  с
алфавитом и начинает перелистывать густо исписанные странички.
     - Забыл, знаете, его фамилию... Сейчас... сейчас... На какую же букву я
его записал?..  - бормочет он. - Тут нет... Тут тоже... А, вот! Зурих Михаил
Александрович, он самый...
     Николов диктует мне одесский адрес своего случайного знакомого и  номер
его телефона в Москве.
     - А свой московский телефон вы ему дали?
     - Дал,  -  конфузится Николов.  -  И  даже предупредил,  что  хотя всем
говорю,  что останавливаюсь в гостинице,  - он называет ту самую, где жил по
его паспорту Зурих,  -  но  на  самом деле это частная квартира.  На  что он
почему-то сказал:  "Очень удачно".  Что тут, собственно говоря, удачного, я,
признаться, не понял.
     Но мы понимаем.
     - Разрешите взглянуть вашу запись?
     - Пожалуйста. Вот она.
     Николов передает мне  раскрытую записную книжку и  пальцем указывает на
последнюю строчку.  Так я  и думал.  Запись эта сильно отличается от других.
Почерк размашистее,  крупнее,  небрежнее.  Они  за  обедом,  видимо,  хорошо
выпили. И новый знакомый сумел каким-то образом вытащить у Николова паспорт.
Но  паспорт  был  в  бумажнике,  бумажник во  внутреннем кармане пиджака,  а
пиджак... Они сидели в ресторане два часа, обильный обед, много выпито...
     - Скажите,  -  снова спрашиваю я,  -  вы  за обедом снимали пиджак,  не
помните?
     - Да. Очень жарко было и душно невыносимо. Мы оба сняли.
     - И отлучались куда-нибудь?
     - Ну  куда  же?   -   улыбается  Николов.   -  А  впрочем...  помнится,
действительно отлучались. По очереди. Извините, в туалет.
     Вот все и стало на свои места.
     - Еще  один  вопрос,  -  говорит Игорь.  -  Вы  звонили Зуриху по  тому
телефону, что он дал?
     - Кажется,  нет... Нет, нет, не звонил, я теперь точно вспомнил. Это он
звонил. Приглашал посидеть в ресторане. Но мы... в общем, не смогли.
     - Больше он не звонил?
     - Нет. Обещал написать.
     Дальнейший разговор с  Николовым ничего не прибавляет к нашим сведениям
о неведомом гражданине Зурихе Михаиле Александровиче. Впрочем, подлинность и
этой фамилии вызывает у нас серьезные сомнения, как и одесского адреса этого
типа, не говоря уже о телефоне в Москве.
     Мы прощаемся с Николовым.
     - Смотрите,  - напоследок говорю я, - в наших взаимных интересах, чтобы
вы не очень болтали о состоявшемся разговоре.
     Николов молитвенно прижимает руки к груди,  и по глазам его я вижу:  он
надеется, что так же немы будем и мы.
     - В этом вы можете быть абсолютно уверены, - горячо заверяет он.
     - И если придет письмо от Зуриха,  -  добавляет Игорь,  - не откажите в
любезности, прежде чем ответить, показать его нам.
     - Даже не сомневайтесь!
     И  Николов  уходит,  осторожно прикрыв  за  собой  дверь.  Отправляется
получать новый паспорт.
     А  через некоторое время появляется Рогозин.  Он уже успел побеседовать
со Страховичем.  Тот повторил рассказ Николова,  сообщил,  что с  Зурихом он
вместе сел в  поезд в  Куйбышеве и того провожал на вокзале какой-то молодой
худощавый мужчина, которого Страхович может в случае необходимости опознать,
он его хорошо запомнил.  В  пути Зурих ничего интересного для нас Страховичу
не сообщил.
     Итак, командировка наша закончена. Дневным рейсом мы вылетаем в Москву.
Мы  везем пренеприятнейшие новости.  Ни  о  чем другом мы сейчас просто не в
состоянии думать.
     - Спорить могу,  -  говорю я,  -  Зурих - это тоже обман. Никакой он не
Зурих. И ты подумай, каков наглец! Украл у человека паспорт, живет по нему и
еще осмеливается приглашать свою жертву в ресторан. Это же надо!
     - Неспроста,  -  Игорь качает головой.  -  Припасает его  для будущего.
Подходящий человечек. К тому же архитектор, к строительству близок. Будет он
просто так его приглашать, как же.
     - Где и кого теперь искать, вот вопрос.
     - Придется искать,  между  прочим,  и  Зуриха  Михаила  Александровича.
Наверное, этот тип и у него документы украл.
     - Не обязательно. Мог эту фамилию и придумать.
     - Все равно, - упрямо повторяет Игорь. - Надо проверить.
     - Сколько еще впереди проверок, - со вздохом говорю я и, щурясь, смотрю
в иллюминатор. Самолет идет на посадку.

     В кабинете у Кузьмича мы застаем Валю Денисова.
     Главное они уже знают,  главное мы  сообщили по спецсвязи еще из Пензы.
Теперь мы  выкладываем все подробности и  детали.  Когда я  называю одесский
адрес, оставленный Зурихом, Валя спокойно замечает:
     - Это тот самый адрес.
     Я как ужаленный поворачиваюсь к нему.
     - Какой "тот самый"?
     - Разве ты забыл?  -  удивляется Валя.  -  Это же адрес Галины Кочерги,
продавщицы комиссионного магазина.
     Мы  сразу вспоминаем Валину таблицу -  конечно,  он знает ее лучше всех
нас!  -  и  среди четырех человек,  нет,  пяти -  неизвестный из  маленького
городка Пунежа  там  ведь  тоже  обозначен,  -  всплывает эта  самая  Галина
Кочерга.  Почему же именно ее адрес дал Зурих?  Просто подвернулся в  памяти
ему этот адрес?  Ну нет. Вряд ли это случайность. А раз так, то, может быть,
не выдуман и номер телефона в Москве?  Но из этого следует,  что Зурих решил
установить двустороннюю связь с  Николовым.  Значит,  он  ему  нужен.  Зачем
только?
     - Надо проверить этот телефон,  -  говорит Кузьмич и  поворачивается ко
мне. - Завтра же утром проверь сам. - И уже другим тоном продолжает: - Ну-с,
что еще дает нам этот эпизод?
     Кузьмич, набычившись, вопросительно оглядывает нас поверх очков.
     - Он приехал в Москву из Куйбышева,  -  задумчиво говорит Игорь.  - А в
Куйбышеве живет... кто-то там живет из таблицы.
     - Олег Иванович Клячко, - без запинки произносит Валя. - Врач городской
поликлиники.
     - Так,  так,  -  кивает головой Кузьмич.  - Это мы тоже не забудем. Что
еще?
     Ну еще этот эпизод пополняет наши сведения о  внешности Зуриха,  о  его
повадках,  тактике.  Впрочем,  у нас этого материала и так хватает. Мы знаем
его  манеру  общения с  женщинами -  например,  с  Варварой,  со  случайными
знакомыми -  например,  с  Виктором Сбоким,  а  теперь и  со Страховичем,  с
людьми,  ему нужными, вроде Пирожкова, Николова или администратора гостиницы
Веры Михайловны.  Теперь надо узнать,  как общается он  со своими друзьями и
сообщниками,  какие отношения у него с ними. Надо узнать все, что можно, и о
них самих,  ведь они могут привести нас и к самому Зуриху,  должны привести.
Таких ниточек у  нас пока нет в  Москве.  А  среди этих людей пока что самая
интересная фигура - это, пожалуй, Галина Кочерга из Одессы.
     Вот  примерно так  рассуждаем мы,  и,  когда доходим до  этой последней
мысли, Кузьмич впервые вмешивается и обращается к Вале:
     - Ну-ка достань свою таблицу знаменитую.
     Валя  развязывает папку,  и