надо.
  - А почему вы с ним дома не ночевали, это ты понял?
  - Чего ж тут понимать-то? Работали...
  - Где?
  - Где, где! На железной дороге - вот где.
  - Каждую ночь?
  - Ну... почти. Ой!..
  Зинченко опять неудачно повернул голову. Морщась, он трет себе шею и
заодно хитровато стреляет в меня рыжими глазами.
  - А зачем надо было в сарае ночевать? - продолжаю я бить все в ту же
точку. - Почему не дома?
  - Федька позвал, я и пошел, - прикидывается простачком Зинченко. - Выпивка
его была.
  - А сам, значит, что заработаешь, все домой несешь? - улыбаюсь я. - Такой
ты примерный, выходит?
  - Это уж как когда, - ответно усмехается Зинченко.
  Такой абстрактный разговор ему, конечно, больше по душе. Но я быстро
возвращаю его на грешную землю:
  - А про пистолет у него ты знал?
  - Да что ты!.. - пугается Зинченко и даже машет на меня обеими руками. -
Да ни в жисть!..
  - И что ищем мы вас, тоже, значит, не знал?
  Голос мой твердеет, в нем уже нет ни искры добродушия.
  - Да откуда мне знать-то?
  - А ведь мы вас искали, Зинченко. Вы скрывались, а мы вас искали. И ты это
знал, чего уж там говорить.
  - Да ей-богу...
  - Бога ты оставь в покое. Не веришь, так не поминай зря, а веришь, так
побойся. Мы сейчас все выясним и без него. Так вот. Что ищут вас - это ты
знал, иначе чего бы тебе столько дней дома не ночевать и вообще носа туда
не казать? Зачем в сарае по ночам прятаться? Зачем просить, чтобы вещички
тебе сестренка принесла? Выходит, боялся ты. Знал, что ищут тебя. А вот
почему вас ищут, ты знал?
  - Да ей-богу...
  - Ну, вот опять!
  - Да не знал я! - орет выведенный из себя Зинченко. - Тебе говорят!..
О-ой!..
  Он с воплем хватается за шею. От боли у него даже слезы выступают на
глазах. Отдышавшись, он добавляет:
  - Ну говорю же, монету гнали. Подрабатывали на железной дороге. Ну, а
потом, - он криво усмехается, не рискуя шевельнуть головой, - выпить охота
была, с девками повозиться.
  - А заодно и пистолетом побаловаться, да? - в тон ему добавляю я. -
Пальнуть в кого.
  - Да разве я знал, что у него... - запальчиво начинает было Зинченко.
  Но я перебиваю его:
  - Вот тут ты верно говоришь. Этого ты мог и не знать. И тут мы с тобой
возвращаемся к началу. Выходит, все-таки обманывал тебя Федор? Ты и не
знал, зачем он по ночам с пистолетом скрывается. Для выпивки да для девок
пистолет не требуется. Так ведь?
  - Ну, так... - неохотно соглашается Зинченко.
  - И не такой ты дурак, Иван, чтобы не понимать, что пистолет - это дело
серьезное, что это может кому-то жизни стоить. Согласен ты?
  - Ясное дело.
  - И Федор, между прочим, не такой дурак, чтобы ни за что ни про что из
него по людям палить. Зачем же этот пистолет ему понадобился, как ты
думаешь? Может, он бандитский налет какой задумал? Но один он на это не
пошел бы. А ты его лучший друг, с тобой он...
  - Ни-ни! Какой там налет! - вполне искренне пугается Зинченко. - И в
мыслях не было, что ты!
  - Что ж, он его так, для обороны, таскал? Да не таскал, а прятал, вот ведь
что. В сарае прятал. Так ведь?
  - Выходит, так, - соглашается Зинченко и, спохватившись, добавляет: -
Только выстрелил он спьяну. Ей-богу, спьяну.
  - Допустим. И пока это оставим. Давай теперь, Иван, вспоминать, -
вздохнув, предлагаю я. - Чего такое вы с Федькой неделю назад сотворили?
Или чего увидели однажды вечером, а?
  - Ничего не увидели и ничего не сотворили, - угрюмо отвечает Зинченко,
упершись взглядом в пол.
  - Не помнишь, значит? Ну давай вместе вспоминать. Первый раз вы не пришли
ночевать в ночь с понедельника на вторник.
  - Мы и раньше...
  - Про раньше оставь, - обрываю я его. - Раньше вы с пистолетом в сарае не
ночевали. И Алешка предупреждать вас не бегал, что кто-то, мол, к Федьке
пришел, кто-то Федьку ищет. Так вот, в ту самую ночь... Последний рейс у
вас тогда получился поздно, часов в десять вечера вы приехали в продмаг
номер семьсот три по адресу... - я называю адрес того магазина. - Это все
водитель Слепков нам показал и завмаг тоже. Было это?
  - Ну, было... - через силу соглашается Зинченко, не отрывая глаз от пола.
  - Сверх всего получили вы от завмага бутылку и кое-какую закуску. Это тоже
было?
  - Ну...
  - Куда же вы потом пошли?
  - На Курский вокзал.
  - Не-не. Бутылку-то вы сначала выпили, так?
  - Ясное дело.
  - Ну вот. Забрели вы на какую-то темную улочку. Да?
  - Ага...
  - Верно, Иван, верно. Вижу, ты меня не обманываешь. Потому что на этой
улочке вагончик рабочий стоит, около стройки. Не заметил? И оттуда, из
этого вагончика один парень вас видел, тебя и Федьку.
  - Ну, и я его видел, - неожиданно объявляет Зинченко. - Длинный такой, в
ушанке.
  - Точно. Его Сергей зовут. Но это пока неважно. Пойдем дальше. Значит,
выпили вы там эту бутылку. Что потом?
  - Потом?..
  Напряженная работа мысли отражается в маленьких рыжеватых его глазках,
глубоко запрятанных в глазницах, под бровями, отчего временами и не
уследишь за его быстрым взглядом. Но сейчас они сосредоточены и
неподвижны. Словно Зинченко чувствует, как затягивается вокруг него петля,
и пытается отыскать, разглядеть выход, лазейку, щелочку какую-нибудь.
  - Потом?.. - повторяет Зинченко, и я улавливаю чуть заметное облегчение в
его голосе. - Потом, значит, и поехали.
  - А где вы ее выпили? - осторожно и многозначительно спрашиваю я. - Где
именно? Где точно?
  Зинченко рывком поднимает голову и впивается в меня взглядом. В нем
откровенный страх, один только страх, и больше ничего. Он все понял.
  - Точно?.. - хрипло переспрашивает он и осторожно откашливается, боясь
неловко дернуть головой. - Я тебе вот что скажу, начальник. Точно будет,
когда Федьку поймаете. А пока можешь мертвым меня отсюда вынести, я тебе
все равно ничего не скажу. Так и знай.
  И я чувствую, что он действительно больше не скажет ни слова. Поэтому,
помолчав, я спокойно говорю, хотя это спокойствие дается мне совсем не
просто:
  - Хорошо, Иван. Федька скоро будет тут. Тогда мы с тобой снова встретимся.
И я тебе твои слова напомню.

  Сегодня вечером в Москву возвращается Петр Горбачев. Мы знаем, в каком
поезде находится его вагон-ресторан, и внимательно вот уже вторые сутки
следим за его продвижением к столице из Средней Азии. Следим мы, конечно,
не только за движением самого поезда, а главным образом за поведением
директора вагона-ресторана. По нашей просьбе работники уголовного розыска
железнодорожной милиции, а когда требуется, то и крупных городов, мимо
которых проходит поезд, внимательно наблюдают за Горбачевым и людьми, с
которыми он в дороге общается. Нам уже известны кое-какие небезынтересные
результаты этих наблюдений.
  В частности, нам сообщили о случившемся вчера вечером в вагоне-ресторане
ЧП: с признаками отравления снята с поезда и отправлена в больницу
официантка, и вместо нее Горбачев поспешно принял другую. Эта другая была
ему рекомендована директором местного вокзального ресторана по просьбе
наших товарищей там. На хитрость надо порой тоже, как вы понимаете,
прибегать к хитрости. Если Горбачев честен и добросовестен, это не
принесет ему вреда. Однако кое-какие его коммерческие операции и плутни,
зафиксированные еще до болезни официантки, отнюдь не свидетельствуют о его
непорочности и даже элементарной порядочности. Кроме систематических
"недовложений" продуктов в ресторанные блюда, отмечена спекуляция
продуктами, а также прихваченными, видимо из Москвы, промтоварами. Кроме
того, обнаружена его связь с местными спекулянтами и тайный, при этом,
естественно, не безвозмездный, провоз их товаров в различные города по
пути следования поезда, а возможно, и в Москву, в чем мы постараемся
убедиться сегодня вечером.
  Словом, Горбачев - личность достаточно грязная. А последние сутки пути до
Москвы, я уверен, дадут нам еще более очевидные тому доказательства.
Впрочем, и без этого Горбачева предстоит арестовать за уже выявленные
преступления. Но это не наша задача, и мы все материалы передадим в
железнодорожную милицию, если, конечно, Горбачев не представит
специального интереса для нас в связи с делом Веры Топилиной.
  Вот в этом последнем я, признаться, пока что сильно сомневаюсь. Каким бы
прохвостом и жуликом ни был Горбачев, но грабить соседку, с которой
столько лет живешь бок о бок, а тем более выследить, подкараулить и убить
ее, - в это поверить невозможно. Да к тому же и поезд, в составе которого
находился вагон-ресторан Горбачева, пришел в тот вечер в Москву, как мы
установили, по крайней мере, час спустя после смерти Веры. Значит, не
только принять участие в убийстве, но и узнать о нем Горбачев никак не
мог. Ну, а заскочив среди ночи часа на два-три домой, чтобы, допустим,
убедиться, что все там в порядке, помыться, взять чистое белье или
какие-то другие вещи, Горбачев не мог даже предположить, что Веры нет
дома, что она не спит у себя в комнате и тем более что ее уже нет в живых.
Кажется, убедительно?
  И, однако, Жилкин указал на Горбачева.
  Конечно, этого мало, чтобы обвинить Горбачева и тем более заставить его в
чем-то признаться. Да он просто откажется от того костюма, если даже и в
самом деле отдал его Жилкину для продажи. И я тут ничего не смогу
доказать. Впрочем, над этим стоит поразмышлять.
  Допустим, что Горбачев каким-то образом узнал, что Вера убита, и проник с
целью грабежа в ее комнату. Допустим. Он взял там много вещей, нам
известен длинный их список. Но только один костюм он дал для продажи
Жилкину. Что это означает? Во-первых, его намерение немедленно избавиться
от краденого. И это вполне логично. Во-вторых, что он не решился нести
вещи в комиссионный магазин или в скупку. И это тоже логично. Наконец,
в-третьих, самое главное, что все другие вещи остались у него. Вряд ли
Горбачев каждому знакомому дал по вещи на продажу, кроме всего прочего,
для этого потребовалось бы иметь больше тридцати таких знакомых вроде
Жилкина. В то же время у него, видимо, нет в Москве какого-либо скупщика
краденого; которому можно было бы выгодно и безопасно сбыть сразу все
вещи. Иначе Горбачев не отдал бы дорогой костюм Жилкину. Итак, все
остальные вещи должны были остаться на руках у Горбачева, если, повторяю,
допустить, что он совершил эту нелепую и рискованную кражу. Что же он
будет в этом случае делать с оставшимися вещами? Жене он их тоже конечно,
не осмелится подарить, хотя та, по словам Нины, и умирала от зависти при
виде их. Что же остается предположить? По всей вероятности, только одно:
он должен был взять их с собой в поездку и попытаться сбыть по дороге. Это
для него не составило бы трудностей. Он же связан со многими спекулянтами
в других городах. И конечно, легкий и выгодный сбыт может толкнуть такого
человека на кражу.
  Да, все получается очень стройно и убедительно. Остается сущий пустяк:
доказать, что Горбачев эту кражу совершил. И если Горбачев, то... Вот я и
вернулся к исходной точке.
  Итак, кто же совершил эту кражу? Первая версия - Горбачев - весьма
сомнительная. Вторая - те, кто убил Веру. При этом они почему-то не взяли
ключи от ее квартиры. Это тоже слабая версия. Наконец, третья - убийство
Веры или, точнее, ее смерть и ограбление ее комнаты - случайное
совпадение. Преступники, совершившие ограбление, могли приехать на той
самой темной "Волге" и действовать, допустим, "на стук", путем подбора
ключей, а проникнув в квартиру, они убедились, что комната Горбачева
закрыта на замок, и даже не один, в комнате Полины Ивановны кто-то спит, и
только комната Веры открыта и в ней никого нет. Это версия самая простая,
возражений пока не вызывающая, но в случае ошибки уводящая далеко в
сторону от истинных событий.
  Все эти соображения я и выкладываю в конце дня Кузьмичу вместе с отчетом о
безрезультатном допросе Зинченко.
  Помолчав, Кузьмич досадливо заключает:
  - Ты рано кончил допрос.
  - Но он же больше не ответил бы ни на один вопрос! Он так и сказал. Я вам
точно передаю.
  - Почему же не ответил бы? Он ведь отвечал до этого. И как хорошо
отвечал-то. Вот они разгрузили машину, получили бутылку водки, пошли по
той улице, дошли до стройки, увидели паренька рабочего, наконец, распили
свою бутылку. Ну, а дальше-то что было?
  - А дальше была Вера! Дальше он как раз и не захотел ничего говорить.
  - Не захотел? А ты бы перепрыгнул через то место и пошел дальше. Распили
они, значит, бутылку. И куда потом поехали? Они ведь домой в ту ночь не
пришли. И это была первая такая ночь. Где же они были, что делали? Вот это
он тебе, может быть, и сказал бы.
  - Сомнительно, - качаю я головой. - Скорей всего, соврал бы.
  - Не обязательно. И даже вряд ли, - усмехнувшись, возражает Кузьмич, вертя
в руках очки. - Прими в расчет вот что. Он же, этот Зинченко, видел, что
ты о том вечере знаешь, все знаешь, кроме главного - что они делали или
видели у котлована. Поэтому ему выгодно было бы и дальше продолжать
говорить тебе правду, которая к тому же ему ничем не грозит. Так
инстинктивно поступает любой преступник, стремясь вызвать доверие к своим
словам, стремясь потопить в этом потоке правдивых слов крупицу неправды,
миг преступления. Улавливаешь?
  - Улавливаю.
  - И еще учти. Правду говорить всегда легче, приятней, чем врать. И
преступнику тоже. Он просто не знаю как радуется, когда может сказать
правду. И Зинченко с удовольствием еще что-нибудь рассказал, если бы ты
перепрыгнул через ту опасную точку. Ну ладно. Теперь давай продумаем
тактику завтрашнего допроса Горбачева. Мы потом с Исаевым ее уточним, если
успеем. Но пока хотя бы вчерне надо продумать.
  - А может, его сразу же Допросить, сегодня еще?
  - Что ж, ты хочешь его сразу с поезда снять?
  - Ну да. Принцип неожиданности сработает.
  - Не советую, - сдержанно говорит Кузьмич.
  В таких случаях, между прочим, он никогда не запрещает и не приказывает,
почти никогда. Кузьмич всегда предпочитает посоветовать, даже поспорить,
особенно он любит поспорить. Такой у нас редкий начальник.
  - Почему не советуете? - спрашиваю я.
  - А потому что если Горбачев и в самом деле совершил эту кражу, то он уже
начеку, он, подъезжая к Москве, уже ко всему готов. Задержание на вокзале
для него будет не неожиданностью, а сигналом: "Ага, на меня пало
подозрение, что-то узнали". К такому обороту дела он тоже готов, не
сомневайся. А вот если ты завтра утром приедешь к нему на квартиру и там с
ним столкнешься, это будет выглядеть совсем по-другому и вполне
естественно. Он уже от соседки все будет знать и решит, что ты просто
хочешь с ним побеседовать, раз он сосед. И приготовится к роли свидетеля,
даже помощника. И вот тут-то собранные против него факты будут полной
неожиданностью. Но сначала ты позволь ему сказать все, что он хочет. Тут
тоже кое-что интересное может оказаться. А вот потом начинай прижимать
фактами. И тогда ему придется рассказать кое-что из того, что он
рассказывать не собирался.
  Трудно не согласиться с Кузьмичом, когда он вот так начинает рассуждать.
Но я все же пытаюсь спорить с ним на первых порах. Я вообще не умею сразу
соглашаться, я обязательно стремлюсь найти, к чему бы придраться и в чем
бы усомниться.
  Но тут спорить не приходится.
  - В принципе согласен, - говорю я, оставляя за собой право поспорить о
частностях.
  - Ну, а если он решит не ехать домой и надумает скрыться, - предупреждает
Кузьмич, - это ему позволить нельзя. Придется задерживать немедленно.
Понял?
  - Так точно, - отвечаю я.
  Мы договариваемся, что с момента прибытия в Москву за Горбачевым будет
установлено наблюдение на все время, пока он не будет арестован. А
арестовать его в ходе следствия по всем другим, уже вскрытым
преступлениям, все равно придется.
  Я прошу у Кузьмича разрешение встретить поезд и на первых порах хотя бы
визуально познакомиться с Горбачевым. Кроме того, мне надо встретиться с
новой официанткой вагона-ресторана. Обычно директор уезжает домой
последним, лишь сдав всю отчетность, деньги, остатки продуктов, инвентарь
и тому подобное. А официантка, отчитавшись перед ним еще в дороге,
освобождается чуть не сразу по приходе поезда. Этим обстоятельством я и
хочу воспользоваться, чтобы увидеться с ней.
  - Не возражаю, - говорит Кузьмич. - Поезжай. Только мы с тобой еще не
кончили. И у нас еще есть время, - он смотрит на часы. - Вон до прихода
поезда еще чуть ли не четыре часа.
  Я это тоже знаю. И рассчитывал использовать это время совсем по-другому.
Например, хотя бы на часок заглянуть к Светке. Я даже на миг представляю
себе, как я ее обниму.
  - Так вот, - говорит Кузьмич, разом возвращая меня на землю. - Как ты
будешь беседовать сегодня с той девушкой-официанткой, это ясно. А вот как
ты завтра утром - поедешь прямо из дома, пораньше! - как ты будешь
говорить с Горбачевым, об этом мы с тобой пока договорились только в
принципе.
  Кузьмич усмехается.
  Я же вздыхаю про себя. Не брякни я это дурацкое слово, может быть, Кузьмич
и не стал бы меня задерживать.
  Тактика всякого допроса строится, исходя из личности допрашиваемого, его
характера, поведения, связей, из характера преступления, в котором этого
человека подозревают, и, конечно, из суммы улик, которые против него
собраны.
  Личность Горбачева нам уже довольно хорошо известна.
  Для этого, правда, нашим товарищам, в частности Пете Шухмину, как бы в
порядке компенсации за то, что ему ничего не пришлось делать в Подольске,
на этот раз досталось изрядно беготни и хлопот. Пришлось побывать не
меньше чем в двух, а то и в трех десятках учреждений, к которым в разное
время так или иначе имел отношение Горбачев, и не просто побывать и
поговорить с людьми, но помочь многое вспомнить, и, наконец, перерыть горы
архивов. Когда все добытые таким образом сведения сошлись вместе, - а это
случилось, надо сказать, впервые за все годы сознательной жизни и весьма
активной деятельности Горбачева, - то перед нами предстала весьма
любопытная картина, особенно на наш профессиональный взгляд.
  После окончания семи классов во время войны Горбачев поступает на завод,
но вскоре самовольно бросает работу там и на несколько лет исчезает из
Москвы. Вновь появляется он здесь уже вполне взрослым человеком. С этого
момента и начинается "писаная" история его жизни и "подвигов". Поступив на
работу в один из научно-исследовательских институтов, он предъявляет, как
потом выяснилось, фальшивый диплом инженера-экономиста и "липовую"
орденскую книжку, а также и трудовую книжку с записями о занимаемых им
инженерных должностях в весьма солидных учреждениях. Вызывает удивление
даже не то, что все эти "документы" были доверчиво приняты и их обладатель
зачислен на работу, а тот факт, что он сумел на это" работе продержаться
около трех лет! Карьера его прервалась лишь внезапным арестом за кражу
вещей у своих сослуживцев. Одновременно разоблачается афера с документами,
орденами и воинской службой, У Горбачева наступает вынужденный перерыв.
  Однако, выйдя из заключения, он принимается снова судорожно и упрямо
прокладывать себе неправедный путь в жизни, вынеся при этом кое-какие
уроки из своих прежних неудач. Через некоторое время у него появляется
диплом пищевого техникума и трудовая книжка с фальшивыми записями о работе
по новой специальности и, естественно, с полным отсутствием следов
судимости. От воинской славы Горбачев на этот раз сам предусмотрительно
отказывается.
  В последующие годы он работал заведующим столовыми, закусочными, кафе и
даже ресторанами, а также занимал весьма ответственные должности в
пищеторгах различных городов. Затем следует новая судимость, уже за
хищения, и довольно длительная отсидка.
  А вслед за тем у неутомимого Горбачева появляются в который уже раз
"чистые" документы и свежие записи в трудовой книжке, свидетельствующие,
что все это время он честно и даже самоотверженно трудился на ниве
общественного питания. На этот раз, однако, он выбирает кочевую жизнь на
железных дорогах, в вечных разъездах и ловком заметании следов. Женитьба,
однако, возвращает его к оседлой жизни в столице, благо у мо