уге всплескивает руками:
  - Не может быть... Ведь Станислав Христофорович...
  - Да, он тоже считает, что это не может быть. И очень хочет, чтобы этого
не было. Даже убеждал меня. Вы, наверное, помните. Очень настойчиво
убеждал.
  - Помню...
  Стынет кофе, не тронуто пирожное. Слишком крутой, напряженный и трудный
разговор сразу возникает между нами.
  - Станислав Христофорович, - продолжаю я, - если помните, говорил:
молодая, в общем здоровая, психически нормальная девушка не может
покончить с собой. Да и особых неприятностей у нее, по его словам, не
было. Помните?
  - Да...
  - И все-таки это случилось. А Вера была действительно молодой, в общем
здоровой и, конечно, психически нормальной. Но вот неприятности у нее,
видимо, были. И немалые, надо полагать.
  Елизавета Михайловна молчит, низко опустив голову. Я вижу только ее
мраморный лоб в еле заметной сетке морщинок и пышные, с легкой проседью
волосы.
  - И еще, - добавляю я. - Вера была удивительно совестливым и правдивым
человеком. Вы это заметили?
  - Заметила... - еле слышно произносит Елизавета Михайловна, не поднимая
головы.
  - Значит, что-то случилось, чего она не могла вынести, - продолжаю я. - И
случилось не сразу. Она давно жила в странно угнетенном состоянии. И тот
разговор с вами...
  Но Елизавета Михайловна не дает мне закончить. Она вскидывает голову, и,
глядя мне в глаза, со сдержанным волнением произносит:
  - Ну, хорошо, хорошо. Я вам скажу. Я вижу, у вас, как это ни удивительно,
есть сердце. Но у меня оно тоже есть. И перед Вериной смертью... перед ее
могилой... я... - она нервно достает из сумочки платочек и мнет его в
руке. - Я тоже не буду молчать. У меня больше нет сил... если хотите.
Такой девочке... уйти из жизни. Из-за чего?.. Это безумие какое-то... Но
тот звонок... Я сама обезумела... - Голос ее прерывается, она умолкает,
потом, сделав над собой усилие, говорит дальше: - Мой супруг не очень-то
постоянен, надо вам сказать... Я заметила. Он пытался ухаживать за Верой.
Но тут его постигла редкая неудача... Она оказалась лучше, чем он о ней
думал. Но одно время, мне показалось... И я позвонила... Ну, дура. Старая
дура. Что вы хотите...
  Она снова опускает голову и прикладывает платок к глазам.
  - Простите, Елизавета Михайловна, - говорю я. - Но, к сожалению, это не
все, о чем я хотел вас спросить. И даже не самое главное. Вы разрешите?
  - Пожалуйста... - шепчет она.
  Черт возьми, как тяжело вести такой разговор. Никакой другой, кажется, не
требует столько душевных сил и нервов, и так не выматывает тебя самого.
Заглядывать в исстрадавшуюся душу другого, особенно женщины, причем
достойной и гордой женщины, это, если хотите, испытание для собственного
достоинства и гордости. И только неотступная мысль, что я должен исполнить
свой долг, не только служебный, но и нравственный, заставляет меня дойти
до конца того пути, которым прошла Вера, и найти, и наказать того, кто
искалечил, нет, кто, выражаясь по старинке, загубил ее жизнь.
  - Вот о чем еще я хотел вас спросить, - с усилием говорю я.
  Как мне хочется ей сказать: да плюньте вы наконец на вашего самодовольного
и подлого муженька. Что у вас, нет самолюбия, что ли? Он не заслуживает
вашей любви и защиты.
  Но всего этого я не могу себе позволить. Это запрещенный и низкий прием.
Она сама должна прийти к такой мысли, только сама. Она жена, она много лет
рядом с ним, и я не знаю, что у нее в душе родилось и что умерло за это
время. И я могу причинить лишнюю боль, могу оскорбить в ней что-то,
разрушить. Нет, нет, все это я ей не скажу. Я скажу другое.
  - ...Вот какой вопрос, - повторяю я. - В тот, последний вечер, когда
Вера... покончила с собой, она зашла к вам. Вы помните этот визит?
  - Да... - напряженным, почти звенящим шепотом отвечает Елизавета
Михайловна, по-прежнему не поднимая головы, и комкает в руке платок.
  - Ее на улице дожидался один человек. Ее возлюбленный. Которому она
обещала в тот вечер ответить "да" или "нет". Обещала после того, как
побывает у вас. Она на что-то надеялась, мне кажется.
  - О-о... - мучительно стонет Елизавета Михайловна, прижимая платок ко рту.
  - Какой ужас...
  - Перед этим Вера побывала в одной гостинице и привезла вам оттуда, от
некоего Фоменко, какой-то сверток. Она долго была у вас, Елизавета
Михайловна. Очень долго. А когда вышла, то сказала этому человеку: "Нет,
Павлуша, ничего у нас не получится". Она простилась с ним. А через чае...
  - Перестаньте! Я не могу это слышать!
  - Это надо знать, Елизавета Михайловна. Потому что это правда. Так было.
  - Все равно. Я вам скажу, как было... - Она поднимает на меня покрасневшие
от слез глаза. - Тогда... в тот вечер... Станислав Христофорович кричал на
нее... он ей сказал, что пойдет под суд... только вместе с ней... Что она
преступница... что будет сидеть в тюрьме... Что... что...
  Елизавета Михайловна роняет голову на грудь, плечи ее трясутся.
  Вот теперь все, теперь у меня нет больше вопросов и нет сомнений.

  Вечером я обо всем докладываю Кузьмичу. Здесь и наш следователь Виктор
Анатольевич, Валя, Эдик Албанян и начальник его отдела.
  - Он теперь никуда не денется! - горячится Эдик. - Факты взяток закреплены
уже по "Приморскому", по Грузии и Тепловодску. А завтра я еду в Прибалтику.
  - Вы по Москве-то работаете? - спрашивает Валя. - Мы ведь дали вам все его
связи тут.
  - Мы к ним добавили еще, - усмехается начальник Эдика.
  - Ох, громкое будет дело! - Эдик потирает руки. - Увидите.
  - Громкое будет, если разрешит руководство, - рассудительно замечает Валя
и обращается к Кузьмичу: - А как будет по нашей линии, Федор Кузьмич?
  - А никак.
  Кузьмич выдвигает ящик стола, шарит там рукой и наконец выуживает пачку
сигарет, достает оттуда последнюю, секунду смотрит на нее и, вздохнув,
закуривает. Потом с ожесточением мнет пустую коробку и швыряет ее в
проволочную сетку возле своего кресла.
  - Что значит - никак? - насупившись, спрашиваю я.
  - То и значит. Дело о самоубийстве Веры Топилиной, полагаю, закончено.
Так, что ли, Виктор Анатольевич?
  Наш следователь досадливо кивает в ответ.
  - Именно так, - говорит он. - Завтра напишем постановление. И в архив.
  - Как - в архив?!
  - А так, - пожимает плечами Виктор Анатольевич. - Доведения до
самоубийства ты тут не докажешь.
  - Так я и думал, - хладнокровно замечает Валя.
  - Что же получается? - еле сдерживаясь, говорю я. - Этот подлец будет
спокойно жить дальше, а...
  - Он не будет спокойно жить дальше! - вскочив со стула, горячо восклицает
Эдик. - Что ты говоришь! Он же преступник! - Красный от возбуждения, он
поворачивается ко мне: - И я тебе вот что скажу, слушай. Его разоблачила
Вера. После смерти. Понимаешь? А ее смерть еще усугубит его вину, увидишь.
Суд учтет факт самоубийства человека, которого Меншутин втянул в
преступление. Это же факт, что он ее втянул.
  - Но он ее довел до самоубийства, - не сдаюсь я.
  - Докажи, - предлагает Кузьмич. - Жена не даст официальных показаний. Она
тебя предупредила. Кто еще? Павел? Это не свидетель. Ты сам понимаешь. А
насчет суда он прав, - Кузьмич кивает на Эдика. - Морально Меншутин
ответствен за это самоубийство. Но и все. Что поделаешь? Дела, милые мои,
кончаются иной раз и так...
  Да, кончаются и так. И сдаются в архив. Дело раскрыто, и дело закрыто. Я
прошел по третьей петле и, увы, оказался там, откуда начал.
  Такого еще у меня не бывало, и у моего друга Игоря тоже. Завтра я ему все
расскажу. Завтра он наконец выходит на работу.



Аркадий Григорьевич Адамов

                        На свободное место

                             Роман


--------------------------------------------------------------------------
Книга: А.Адамов. "Инспектор Лосев". Трилогия
Издательство "Советский писатель", Москва, 1985
Художник Евгений Адамов
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 февраля 2002 года
--------------------------------------------------------------------------


  Роман "На свободное место" удостоен премии Всесоюзного литературного
конкурса Союза писателей СССР и Министерства внутренних дел за 1982 год на
лучшую книгу о советской милиции.
  Трилогия "Инспектор Лосев" награждена Золотой медалью имени Героя
Советского Союза Н.Кузнецова за лучшее героико-приключенческое
произведение 1981 года, учрежденной СП РСФСР и ПО Уралмашзавод.


  Оглавление

Глава I. Ловушка
Глава II. Ищем чуму
Глава III. Возникает некий Гвимар Иванович
Глава IV. Странные события во дворе одного дома
Глава V. Путь ведет непонятно куда
Глава VI. Всякие исчезновения и прочие неудачи
Глава VII. Опять не самая приятная командировка
Глава VIII. Кое-что становится понятно
Глава IX. Все, что имеет свое начало, имеет и конец






                                  Глава I

  ЛОВУШКА

  Сегодня понедельник. Мнение, что "понедельник - день тяжелый", сложилось,
я уверен, у людей, которые в воскресенье и субботу отдыхают, я же провел
их на работе и уже не воспринимаю понедельник так трагически. А сегодня
день выдался даже чуть спокойнее, чем обычно. Воспользовавшись этим, я
пишу всякие бумаги.
  И вдруг в очередной раз звонит телефон.
  - Лосев слушает, - говорю, снимая трубку.
  - Виталий, - торопливо произносит чей-то знакомый голос, который я,
однако, сразу не узнаю. - Это Володя говорит, Чугунов. Понял?
  - А-а, - облегченно улыбаюсь я. - Чего же тут не понять. Привет.
  Володя Чугунов таксист, причем классный водитель. Мы с ним познакомились
около года назад, когда на его машине - она нам случайно подвернулась в
самый острый момент - преследовали ночью преступников, совершивших дерзкую
кражу. Володя показал себя в тот раз не только асом в вождении машины, но
и вообще золотым парнем. Мы с ним после этого еще несколько раз виделись.
Однако это было довольно давно.
  - Ты послушай, чего случилось, - волнуясь, говорит Володя. - Я этого типа
у Белорусского посадил. Говорит: "Вези, где пообедать можно". Я ему
говорю: "Вот тут, на вокзале, и можно". - "Совался, - говорит. - Только я
за обед хочу деньгами платить, а не свободой". Понял?
  - Приезжий?
  - Ага. И еще спросил: "Переночевать найдешь где? Полсотни за ночь дам, но
чтобы чисто было". Я ему говорю: "Подумать надо. Одно место есть, но там
только деловых принимают". Это я уж от себя горожу, понимаешь? "Давай,
говорит, вези обедать. Пока я заправлюсь, ты думай. Вот тебе десятка на
это дело. Придумаешь, полсотни твои. А я деловой, такой деловой, что у вас
в Москве мало таких найдешь". Ну, я его на всякий случай поближе к вам, в
"Баку" отвез. Сейчас там обедает. Что делать-то с ним?
  - А ты куда его собрался везти?
  - Да никуда! Ты что? Откуда у меня такая хаза? Но только отпускать его
нельзя, я печенкой чувствую. Что-то он, подлец, сотворил, ручаюсь. Скорей
всего, здесь, в Москве, мне кажется.
  - Или еще где-то. И в Москву прикатил.
  Я лихорадочно думаю, как тут поступить. Бежать и советоваться некогда, еще
раз Володя может уже не позвонить. Даже, скорей всего, ему это не удастся.
И он, конечно, прав, отпускать этого парня ни в коем случае нельзя. Но и
задерживать его нет никаких формальных оснований. От всего, что он
наболтал, он тут же откажется, и тогда уже ничего из него не вытянешь. А
за этим парнем, возможно, серьезный хвост, опасный. И встретиться с ним
надо по возможности свободно и для него вроде бы безопасно. И тогда уже
хорошенько его прощупать. Но вот как встретиться, где? И тут я вспоминаю
один адрес, вполне подходящий адрес.
  - Володя, - говорю я, - вези его вот по какому адресу. Пиши. У тебя есть
чем?
  - Ага, - торопливо откликается Володя.
  Я медленно диктую ему адрес и добавляю:
  - Сам вас там встречу. Ты только не особо торопись. А спросишь дядю Илью.
  - Ясненько, - весело отвечает Володя. - Не раньше, как через полчаса
двинем. Раньше он не заправится.
  - Самый раз, - говорю. - Привет, - и вешаю трубку.
  Минуту подумав и взглянув на часы, снова берусь за телефон. Нужный номер я
прекрасно помню, хотя прошло уже, наверное, с полгода, как я звонил в тот
дом последний раз. Там живет еще один мой знакомый. Его зовут Илья
Захарович. Когда-то, лет так шесть-семь назад, он работал у нас, тоже под
началом у Кузьмича. Но однажды его сильно ранили, он в засаде был с
товарищами. Месяца три по больницам лежал, не одну операцию ему сделали.
Словом, кое-как он выкарабкался, но с фирмой нашей пришлось ему проститься.
  Вот к Илье Захаровичу я сейчас и звоню. Время обеденное, и готовит себе
Илья Захарович всегда сам. Так что есть шанс застать его дома.
  Так оно, к счастью, и оказывается. Илья Захарович с большим интересом меня
выслушивает, сразу все понимает и коротко говорит:
  - Ясно! Приезжай. Будет антураж.
  Он любит выражаться изысканно.
  Я выпрашиваю у Кузьмича машину, в двух словах объяснив ему, в чем дело. А
дело, между прочим, может оказаться весьма серьезным. В розыске находится
ряд опасных преступников, и если этот парень окажется одним из них... На
такую удачу я даже боюсь рассчитывать. И все-таки это вполне вероятно.
  Мы мчимся на самую окраину Москвы, в конец Ленинского проспекта, чуть не к
Кольцевой дороге. Там, в снежном поле, выросли гигантские белые дома, одни
с красными, другие с синими или желтыми балконами. Снег прикрыл голую,
взрытую землю вокруг. Вот такие теперь у Москвы окраины. Когда территорию
вокруг приведут в порядок, когда появятся деревья, кусты, разобьют
цветники и скверы, отроют пруды, да еще придет сюда метро, лучше всякого
центра здесь будет. А пока только свистит злой ветер и гонит поземку по
снежному пустому полю. Пейзаж оживляют лишь табунчики обледенелых машин
возле бесчисленных подъездов. Гаражей здесь пока тоже еще нет.
  Наша машина останавливается возле одного из подъездов. Ветер такой, что я
с усилием распахиваю дверцу и выбираюсь наружу. Простившись с водителем и
запахнув пальто, я кидаюсь в подъезд, вернее, меня прямо-таки вдувает
туда, как только я распахиваю невысокую дверь.
  Бесшумный лифт мчит меня на двенадцатый этаж.
  Открывает мне сам Илья Захарович. Я сразу начинаю улыбаться. Ну и видик у
него! Где он только выкопал такие брюки, такую рубашку? Тут же в передней
весь угол заставлен пустыми водочными и винными бутылками. А это он откуда
достал, интересно?
  Илья Захарович довольно похохатывает, подтягивая на толстом животе все
время сползающие, немыслимо мятые старые брюки. Он очень доволен
произведенным на меня впечатлением. И я, оглядываясь, восхищенно качаю
головой, прежде чем снять пальто.
  - Понимаешь, - улыбаясь, говорит Илья Захарович, - жена на неделю к сестре
уехала, ну, а я, понятное дело, гуляю. Всю ночь вот пили, под утро только
и расползлись. Видишь, какая у меня рожа?
  - А зачем вам жена потребовалась? - ухмыляюсь я.
  - Ну, видишь, все-таки обстановка в целом приличная. Да еще цветы вон.
Откуда это все у такого пропойцы возьмется?
  Он вводит меня в комнату и, оглядывая царящий там бедлам, довольным тоном
говорит, чуть шепелявя:
  - Видал, за час какой антураж навел?
  Да, Илья Захарович не пожалел труда и проявил немалую фантазию. Впрочем,
выдумывать ему ничего не требуется, достаточно навидался за двадцать с
лишним лет работы в розыске.
  Я снимаю пиджак, галстук, отстегиваю плечевые ремни кобуры и прячу ее
вместе с остальными вещами в шкаф. Я не перекладываю пистолет в карман
брюк, нет в этом необходимости сейчас. Ведь встреча предстоит вполне
мирная. В данном случае требуется лишь определить, что за гусь попался
нам, и внимательно изучить его физиономию, не числится ли этот парень в
розыске. И если даже числится, то брать его немедленно все равно нельзя,
ни в коем случае. Квартира Ильи Захаровича должна остаться вне подозрений.
Мы задержим его совсем по-другому, в другое время и в другом месте, когда
он уже забудет даже о квартире, где ночевал.
  Тем временем Илья Захарович критически осматривает стол, покрытый на этот
раз грязной клеенкой, прожженной в нескольких местах сигаретами. Прямо на
клеенке лежат небрежно нарезанная колбаса, ломти хлеба, стоит грубо
вспоротая коробка консервов и недопитая бутылка водки, тут же валяются
сигареты, спички и старые, засаленные карты. Словом, все, кажется, как
надо. Но Илья Захарович задумчиво чешет за ухом и отправляется на кухню,
оттуда он приносит небрежно оторванный угол газеты и делает на нем
какие-то корявые записи, потом, полюбовавшись ими, удовлетворенно говорит:
  - Помни. Ты мне уже полсотни проиграл.
  И как раз в это время в передней раздается звонок.
  Я валюсь на стул и небрежно закуриваю, потом придвигаю к себе карты, а
Илья Захарович идет открывать дверь.
  И вот уже из передней до меня доносится шарканье ног, возбужденный голос
Володи, воркотня Ильи Захаровича. Только третьего голоса не слышно. А,
нет! Третий голос что-то гудит, глухо, неразборчиво.
  Наконец, все заходят в комнату.
  Ого, вот это экземпляр! Совершенно квадратный малый. Ниже меня на голову,
наверное. Впрочем, это как раз неудивительно, рост сто восемьдесят девять
повторяется нечасто, и порой моя долговязая фигура приносит ощутимые
неудобства в нашей сложной работе. Но у этого парня зато впечатляют
поперечные размеры, тут мать-природа расщедрилась; начинаешь при взгляде
на него думать, что выражение "косая сажень в плечах" не всегда бывает
слишком сильным преувеличением. И сила скрыта, я вам доложу, воловья. При
этом довольно неглупая рожа, узкие, с припухшими веками, настороженные
глаза, над которыми низко нависли густые брови, все лицо как бы растянуто
вширь, все тут крупное, грубое - нос, рот, уши, очень толстые сочные губы,
все бросается в глаза. Нет, этот парень не числится в розыске, я почти
убежден. Но почему он сбежал из вокзального ресторана, почему испугался?
  - Садись, паря, садись. Стул только случайно не поломай, - весело
шепелявит между тем Илья Захарович. - Гостем будешь, если монета водится.
А нет, счастья попытай, вон они, сами в ручки просятся. На худой конец без
порток уйдешь, - посмеиваясь, он кивает на карты, потом представляет меня:
- Витек, дружок мой закадычный. Только начали, а уже полсотни мне оставил.
И выпил всего ничего. Ну, как не дружок, верно?
  - За дружбу с тобой, дядя Илья, можно и больше оставить, - хитро щурюсь я
и поворачиваюсь к гостю. - Как тебя величать-то будем?
  Взгляд у меня настороженный, даже подозрительный, оценивающий, словом,
"деловой" взгляд, никакой приветливости в нем нет. Пусть чувствует, не к
новичкам попал, не к "лопухам", пусть сам подмазывается, ищет
расположения, доказывает, кто он есть и чего заслуживает в такой компании.
  - Леха, - гудит он и тянет свою лапу.
  - Садись, Леха, насмешливо говорю я и отвожу его руку. - Рано суешь. Скажи
лучше, как еще тебя кличут?
  Но гость уверен в себе и спокоен.
  - Если ты Витек, то я Леха, - снова гудит он. - А сунуть я могу и
по-другому.
  - Пока не требуется, - отвечаю я. - Лучше выпьем по первой за знакомство.
Не возражаешь? А уж там будем смотреть, что и как.
  - Принято, - соглашается Леха, и толстые губы его чуть расползаются в
усмешке. - За знакомство можно.
  - И то, Лешенька, - наставительно говорит Илья Захарович, разливая водку.
- Порядок знаешь? Вопросы задаем мы, раз уж ты к нам залетел. А твое дело
отвечать. Ты как? - обращается он к Володе и указывает на водку.
  - Ни-ни, дядя Илья, - вскакивает со стула тот. - Я побегу. У меня еще
полплана только. Значит, клиент мой будет доволен? - и он весело
подмигивает Лехе.
  - Если человек свой, то будет доволен, - туманно отвечает Илья Захарович.
  Володя уходит, а мы продолжаем наше застолье, время от времени кидая Лехе
всякие вопросики. Его это, однако, не удивляет и не настораживает,
"порядок" он, видно, знает.
  Постепенно мы узнаем, что Леха приезжий, что в Москве он недавно и туда,
где он до сих пор ночевал, возвращаться ему сейчас никак нельзя. Потому
что он кое с кем тут, в Москве, посчитался, и шум теперь от этого пойдет
большой.
  - Завалил? - деловито спрашиваю