ВСТРЕЧИ,
В ТОМ ЧИСЛЕ И ОПАСНЫЕ

  Утром мне звонит прямо домой старый мой знакомый Володя Граков. Еще рано,
и я только сажусь завтракать, сбегав вниз, к почтовому ящику, за газетами.
  Володя работает в одном из отделений милиции города. Он способный и
старательный парень, но поразительно невезучий. Володя давно мечтает
перейти на работу к нам в отдел, и уже третий раз дело срывается: то одно
начальство в чем-то засомневается, то другое вдруг сочтет это
нецелесообразным, а то и сам Володя неожиданно схлопочет какое-нибудь
замечание, - на нашей работе без этого не бывает, тем более Володя человек
инициативный и азартный. И живется Володе трудно. У него давно болеет
жена, которую он страшно любит, да еще двое ребят и ни одной бабушки.
Володя вечно озабочен поисками продуктов, и на работе, за его столом,
всегда сложены какие-нибудь покупки. Ну, и денег у него, конечно, всегда
не хватает. Другой на его месте давно бы взвыл и на все махнул рукой. Но
Володя обладает редкой жизнестойкостью и оптимизмом. Мне Володя как-то
оказал большую услугу в одном деле, и с тех пор я у него в неоплатном
долгу. Но видимся мы редко, а уж домой он мне вообще не помню когда звонил.
  - Привет, - говорит Володя, - это по твоему делу была вчера ориентировка
на женские вещи? Два костюма джерсовых, голубой и коричневый, пальто,
туфли, сапожки, кольцо какое-то?
  - Да! - кричу я в ответ. - Точно! Мое дело! Что ты там разыскал,
выкладывай скорей!
  Признаться, я меньше всего ожидал пока удачи с этой стороны, ведь
ориентировка была отправлена только вчера. И я сгораю от нетерпения
узнать, что Володе удалось раскопать. Не будет же он мне зря звонить.
  - Ну, выкладывай же, - повторяю я.
  А Володя вместо этого начинает разводить церемонии.
  - Ты уж извини, что я так рано звоню, - говорит. - Да еще домой. Но я...
  - Кончай, - нетерпеливо обрываю я его. - Ты что, министру звонишь или
послу иностранной державы? Тем более что ты просто так никогда не
позвонишь, что, я тебя не знаю? Выкладывай давай.
  - Понимаешь, я тут, по-моему, один из двух костюмчиков нашел, - с
некоторым сомнением в голосе отвечает Володя. - Продавали его.
  - Где он?
  - Да вот, передо мной лежит.
  - А кто продавал?
  - Кто продавал тоже тут, у меня. Поэтому я тебе и звоню. Может, подъедешь?
  - Какой разговор? Сейчас приеду.
  - Понимаешь, утром до работы побежал на рынок то-се купить и вдруг вижу
такое дело: продают вроде твою вещь. Ну, и пришлось задержать. А мои
голодные сидят, меня ждут. Поэтому ты уж меня извини, но я сейчас побегу.
Коля Филатов тут его пока постережет. А я через час вернусь. Договорились?
  - Ну, конечно. Давай беги. А я сейчас еду.
  Я бросаю трубку и на ходу выпиваю остывший стакан чая. Бутерброд я
дожевываю уже на лестнице.
  Мама торопится к себе в поликлинику, но за мной, конечно, не поспевает.
  Она только сердито говорит мне вдогонку:
  - Имей в виду, вот так именно и наживают язву желудка. Просто безобразное
отношение к собственному здоровью. Пять минут ничего же не решают.
  Мама хороший врач, но плохой психолог. Во всяком случае, меня она понять
уже не в состоянии. Какие могут быть пять минут, когда меня просто
лихорадка бьет от волнения и нетерпения.
  На улице мне неожиданно подворачивается свободное такси. В такое время это
редкая удача. Черт с ним, потрачу рубль. Интересно, кого Володя задержал?
Это надо же, такая удача. Что за молодец! Замороченный всеми своими делами
и заботами, сам голодный и зная, что его ждут... Нет, пока у нас есть
такие работники, как он, мы еще кое-что можем. Кого же он задержал? Но тут
я вдруг вспоминаю, что костюм еще надо опознать, и это может сделать
только Верина соседка, Полина Ивановна.
  - Вот что, друг, - говорю я водителю, - совсем забыл. Поворачивай. Мы еще
одну старушку захватим с собой.
  - Молодую бы интереснее, - смеется тот и послушно разворачивается. - Куда
поедем?
  Я объясняю.
  Спустя полчаса мы с Полиной Ивановной приезжаем в отделение милиции, и
она, представьте себе, совершенно категорически и вполне официально
опознает украденный из комнаты Веры костюм.
  Вот теперь уже беседа с задержанным на рынке человеком, который этот
костюм пытался продать, приобретает бесспорный интерес. И я прошу привести
этого человека в кабинет, который мне тут временно отвели.
  Предварительно Володя, который уже успел появиться на работе, сообщает мне
все сведения об этом человеке, которые успели собрать за полтора часа,
прошедшие с момента его задержания. Оказывается, Володя позаботился и об
этом, прежде чем бежать с продуктами домой. И я уже предвкушаю, как
выигрышно подам его роль в справке, которую составлю после раскрытия дела.
Может быть, Володина мечта наконец сбудется.
  А задержанный оказывается Жилкиным Иваном Зосимовичем, слесарем одного из
ЖЭКов, контора которого, кстати говоря, расположена как раз напротив того
дома, где жила Вера Топилина. По работе характеризуется Жилкин плохо:
пьяница и хапуга, вечно халтурящий на стороне. Хотя судимостей у него и
нет, но имеется два ареста за мелкое хулиганство. В общем, личность
малопочтенная и весьма подозрительная, как видите. Ко всему еще Жилкин с
утра уже слегка где-то хлебнул. Это обстоятельство может оказаться для нас
в равной мере и благоприятным и неблагоприятным.
  Итак, Володя приводит в кабинет маленького кривоногого человечка,
всклокоченного, с каким-то свернутым набок широким носом и бегающими
черными глазками. Вид у Жилкина отнюдь не испуганный, а скорее
заискивающий и как бы сконфуженный, словно ему неловко, что на него тратят
время, и он готов на все, чтобы облегчить нам нашу задачу. Одет Жилкин в
старую, перепачканную телогрейку, под которой видна мятая и тоже старая
клетчатая рубашка, брюки вправлены в сапоги, в руках он мнет кепку.
  Войдя в комнату, Жилкин поводит своим кривым носом, словно к чему-то
принюхиваясь, зыркает по углам хитроватыми черными глазками и
останавливается посреди кабинета, слегка колеблемый неведомым ветерком,
как бы недоумевая, двигаться ему дальше, к моему столу, или остаться на
месте.
  - Подходите, подходите, Жилкин, - говорю я. - И садитесь. Разговор у нас с
вами будет серьезный.
  - А вот это уж ни к чему, я так скажу, уважаемый, - трудно, с натугой
рокочет Жилкин, не двигаясь с места. - Никаких разговоров, очень прошу.
  Я даже не ожидал, что у такого тщедушного человечка окажется такой густой
и могучий бас.
  - Все-таки поговорить нам придется, - весело возражаю я. - Откровенно
поговорить, Жилкин, по душам.
  - Душа у меня сейчас разговору не приемлет, - Жилкин решительно крутит
кудлатой головой. - Не в себе она.
  - А что же ваша душа приемлет? - невольно усмехаюсь я.
  - Ей бы сейчас, извиняюсь, соснуть. Вот это да. Это как раз что ей нужно,
горемычной.
  И он для убедительности блаженно прикрывает глаза.
  - Ничего не выйдет, Жилкин, - уже строго говорю я. - Садитесь, и будем
говорить.
  Он безнадежно вздыхает и, колеблющейся походкой приблизившись к моему
столу, осторожно опускается на самый кончик стула, двумя руками при этом
почему-то придерживая стул.
  Я строго смотрю на него, и Жилкин виновато отводит глаза, словно заранее
совестясь предстоящего разговора.
  Я все так же строго спрашиваю:
  - В доме семнадцать, напротив вашей конторы, бываете? Правда, он не вашего
ЖЭКа.
  - Чего?.. - непонимающе спрашивает Жилкин и растерянно смотрит на меня.
  Он не ожидает такого вопроса, он считает, конечно, что разговор начнется и
будет вестись вокруг вещи, которую у него отобрали. Я и рассчитываю сейчас
именно на внезапность и еще на некоторую затуманенность, что ли, в его
голове.
  - Так да или нет? - требовательно спрашиваю я. - Бываете вы в доме
семнадцать или нет? Отвечайте, Жилкин.
  - Ну, а чего же... я всюду, значит, бываю... Чего ж... запрещено, что
ли?.. Я человек необходимый... Зовут, я и иду...
  - У кого же вы там бывали, например?
  - Да нешто я помню? Их тыща небось, а я один. Кто позовет. Засор там или,
допустим, смеситель поменять, потек, значит. Да мало ли... Своего-то
слесаря не дозовутся. А я всегда людям помочь готов. Натура у меня сильно
отзывчивая. А их Васька...
  - Их Васька, наверное, по вашим домам ходит, - насмешливо говорю я. - Там
он тоже отзывчивый.
  Жилкин в ответ задумчиво пожимает плечами.
  - А кто его, Ваську-то, знает? Может, и ходит. Поди его попробуй проверь.
Он тебе проверит.
  - Ну хорошо. Значит, в доме семнадцать вы во многих квартирах бывали, так,
что ли?
  - Ясное дело, во многих. Всюду течет, всюду, как есть, засоряется.
Хозяйство наше такое, система, значит. За ней глаз нужон, я скажу, а это
деньги стоит для правительства. Ну, и...
  Я, однако, прерываю его государственные размышления.
  - Вы Полину Ивановну, старушку из четвертой квартиры, помните, наверное? -
спрашиваю я таким тоном, словно она-то его помнит прекрасно, хотя про себя
я сейчас досадую, что не догадался спросить Полину Ивановну о Жилкине.
  - А всюду их сколько хошь, старушек этих, - небрежно машет рукой Жилкин. -
Как днем пойдешь, одни они так и лезут. Нешто всех упомнишь? Как вы
сказали, звать-то? Полина Ивановна? Гм...
  Жилкин хмурится и сосредоточенно смотрит в потолок, всем видом своим давая
понять, как он добросовестно пытается вспомнить это имя.
  - Ну да, Полина Ивановна, - подтверждаю я. - С первого этажа. Маленькая
такая, припоминаете?
  - Вроде бы... - неуверенно произносит наконец Жилкин. - Чтой-то такое,
значит, мерещится. У меня, откровенности ради говоря, все сейчас маленько
в тумане. Соснуть бы не мешало. - Он зыркает черными глазками в мою
сторону и неожиданно предлагает: - Может, я пойду, а? После обеда я у вас
как штык буду. Свеженький. Я ведь завсегда так. Меня до обеда лучше не
трогай.
  - Так у нас дело не пойдет, Жилкин, - говорю я. - Быстрее отвечайте на
вопросы, а там, может быть, и соснуть удастся. Полину Ивановну из
четвертой квартиры в доме напротив помните или нет?
  - Ну, помню, помню, - сварливо отвечает Жилкин. - Холера старая. За каждый
гривенник торгуется. А у самой кажинный день засор. Спокою от нее нет.
  - А еще кто там живет, в той квартире?
  - Да живут... - вздыхает Жилкин. - Только завсегда они, значит, на работе.
А так, конечно, живут. Чего им...
  - И ни разу вы с ними не встречались?
  - Ну, почему же это так - ни разу? - как будто даже обижается Жилкин. -
Одной там даже заграничный замок врезал. Только ей мало показалось.
  - Это как понимать? - спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не
улыбнуться.
  - А вот так и понимать. Велела, значит, еще висячий повесить. То есть,
значит, петли под него врезать. Ну, и за все, понимаешь, дыней
расплатилась. "Ты, говорит, ее продай. У тебя ее с руками схватают. Она не
наша, она, говорит, с Ташкента". Ну, я и снес. Верно, дали неплохо. На
две... этих... хватило. Извиняюсь, конечно.
  Я догадываюсь, что речь идет о второй Вериной соседке, работающей на
железной дороге. Но на всякий случай спрашиваю:
  - Где же она работает?
  - А с бригадой поездной мотается туды-сюды, значит. Очень даже
самостоятельная баба... и!..
  Жилкин неожиданно громко икает, все его тщедушное тело сотрясается, и он
чуть не сваливается с краешка стула. Взмахнув руками и вновь утвердившись
в этом зыбком положении, он сердито бурчит:
  - Ух, берет. Определенно соснуть надо...
  - Уже скоро, - подбадриваю я его. - Так вы говорите, самостоятельная она
женщина?
  - А то! Другой раз спросила, продал я ту дыню али нет. Сколько дали. И,
значит, еще мне две сунула, на продажу, - довольно толково поясняет Жилкин
и с горечью заключает: - Моя б такая была, и-их... бонба, а не женщина, я
так скажу. Усе разорвать может.
  При этом он энергично взмахивает руками и снова чуть не сваливается с
кончика стула, на котором только что с таким трудом утвердился. Я
сознательно не предлагаю ему сесть поудобнее, опасаясь, как бы он тут у
меня не уснул, а рискованное положение, которое он сам же избрал,
заставляет его не терять бдительности.
  Мне кажется, что сам Жилкин непосредственно в преступлении не замешан, он,
скорей всего, не грабил комнату Веры и тем более не участвовал в убийстве.
Но где-то рядом с этими событиями он все-таки находится. Ведь принимает же
он всякие поручения. Вот о дынях он рассказал весьма охотно. Интересно, не
расскажет ли он так же охотно и о костюме, с которым его задержали, и о
тех, кто поручил ему этот костюм продать.
  - Так, насчет дынь ясно, - говорю я и небрежно спрашиваю: - Ну, а костюм
за сколько велела продать?
  - Чего?.. - словно не расслышав, переспрашивает Жилкин и, деликатно
прикрыв рот, снова икает, на этот раз, правда, не так болезненно. - Чего
говорите?..
  Я все так же небрежно повторяю вопрос.
  Жилкин скребет свалявшиеся темные волосы на затылке и неуверенно говорит:
  - Вот уж... ей-богу... чтой-то запамятовал. Это уж со мной завсегда так.
Как с рельс сошел, все из головы вон.
  - Как выпьете, так, значит, с рельс и сходите?
  - Ну зачем? - обиженно рокочет Жилкин, отводя глаза в сторону. - От этого
дела я с рельс нипочем не сойду. А вот как, значит, меня из рынку вынули и
сюда, значит, на новые рельсы поставили... Так ведь?.. Ну, и колесики у
меня здесь, - он не очень твердо указывает корявым пальцем на лоб, -
того... в другую сторону, значит, завертелись. Вот ежели бы соснуть
дозволили...
  - Дозволим, дозволим, - утешаю я его. - А пока напомню, что костюм тот вы
продавали за восемьдесят рублей. Сколько же себе оставить собирались?
  - Я-то?..
  - Да, вы.
  - Ну, значит, что ж... я, значит...
  Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же
вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.
  - Ух, берет, зараза... - уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на
краешке стула.
  - Отвечайте, Жилкин, - строго говорю я, начиная уже терять терпение. - Чей
костюм вы продавали?
  - А ничей! - с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок.
  - Свой. Велик мне, вот я...
  - Да костюм-то женский.
  - Женский?.. - озадаченно переспрашивает Жилкин. - Ну, тогда чего ж...
Другое дело, значит...
  Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:
  - Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?
  Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:
  - Небось Сидор...
  - Это кто такой?
  - Сидор-то?
  - Да, да, Сидор.
  - Известное дело кто. Кум мой.
  - Где работает?
  - Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы...
  Я встаю.
  - Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.
  - Ни-ни, - Жилкин откидывается на спинку стула и машет перед собой руками.
  - Нипочем не поеду. А может, это не Сидор? Почем вы знаете?
  - Это не мы, это вы должны знать.
  - Ни-ни. Я своего друга не продам, - упрямо крутит головой Жилкин. - Меня
хоть на куски, хоть как. Слова не скажу.
  - Ну, а если этот друг кражу совершил? - спрашиваю я. - Или еще чего
похуже? Тогда как?
  - Тогда пущай сам и кается.
  - Что ж, у вас и вовсе совести нет, Жилкин?
  - Как так - нет? У меня ее знаешь сколько? Да я скорее руку дам отрубить,
чем куда ею залезу. Я лучше как-никак заработаю, допустим сказать, на
бутылку, чем ее, допустим сказать, украду. Извиняюсь, конечно.
  - А другие, значит, пусть что хотят, то и делают?
  - Это меня не касается. У меня совести только-только на себя хватает.
  Нет, кажется, с ним сейчас не сговоришься. Но как отпустить Жилкина домой?
Он же может побежать к тому человеку, который дал ему для продажи костюм,
и все ему рассказать. А человек этот конечно же участник ограбления
квартиры. Это по меньшей мере. И он, конечно, немедленно скроется. Нет,
Жилкина отпускать нельзя. Я имею право задержать его на несколько часов.
За это время я доложу о нем Виктору Анатольевичу, он уже, наверное, пришел
к себе в прокуратуру. И мы посоветуемся, что делать с Жилкиным дальше.
  - Думаю, вам и в самом деле надо отоспаться, - говорю я Жилкину. - Что-то
не получается у нас разговор.
  - Во. В самую точку!.. У-у-ы-ых!.. - Жилкин мучительно потягивается всем
своим худеньким телом в грязной рубашке, согнутые в локтях руки он
судорожно и несколько картинно разводит в стороны, потом вытягивается
вверх.
  - Ладно. До вечера, - соглашаюсь я и добавляю. - У нас поспите.
  - Это еще зачем? - вполне искренне изумляется Жилкин. - На кой я вам
сдался?
  Как будто я не бьюсь с ним вот уже целый час, как будто он уже ответил мне
на все вопросы и всякая надобность в нем миновала. И смотрит на меня
широко открытыми, удивленными глазами, словно только что с неба упал. Ишь
ты, артист какой нашелся!
  - Рано нам еще расставаться, Жилкин, - сухо говорю я. - Вот проспитесь,
ответите мне на все вопросы, и тогда распрощаемся. А сейчас спрашивать
вас, я вижу, бесполезно.
  - Нет, сейчас спрашивать! - Вдаряется в амбицию Жилкин и даже притопывает
ногой. - Сей момент! Желаю у себя дома спать, понятно?
  - Ну хорошо. Чей костюм продавал?
  - Эх, мать твою так! - неожиданно кричит Жилкин. - Да что я, некрещеный,
что ли?.. Петька дал! Петькин костюм. Мне с него только десятка
причитается.
  - Где же он сейчас, Петька этот?
  - По железной дороге укатил. Служит он на ней.
  - А живет где?
  - Как так - где? Да в квартире четыре, где же еще ему жить. С Надькой со
своей, с волчицей, проще сказать.
  - Погодите, Жилкин, - озадаченно говорю я. - Это что же за квартира? Это
не та, где Полина Ивановна живет?
  - Во. Та самая. Петька ж сосед ихний.
  - Когда же он вам этот костюм передал?
  - Когда?.. Погоди, погоди...
  Жилкин мучительно хмурится и шевелит губами, потом для верности начинает
загибать пальцы, пристально вглядываясь в них и словно мысленно советуясь
с каждым, прежде чем его загнуть. В результате загнутыми оказываются
сначала три пальца, потом четыре, затем снова три, и на этом процедура
заканчивается.
  - Во, - с удовлетворением говорит Жилкин, показывая мне загнутые пальцы. -
Выходит дело, три дня, как он мне его выдал.
  - Три дня назад? - переспрашиваю я. - Да три дня назад он не мог дома
появиться. Он неделю уже как в отъезде.
  - Может, дома он и не появлялся, а у меня появился.
  Но у меня в голове никак не укладывается такой вариант ограбления комнаты
Веры. Что же, этот самый Петр Горбачев на минуту появился в квартире и
снова исчез? И как это он вдруг решился на такое преступление? И еще.
Почему Горбачев дал именно Жилкину поручение продать этот костюм? Потому,
что его супруга поручала тому продавать дыни? А впрочем, все эти
рассуждения ничего не стоят. Ведь Горбачева уже неделю нет в Москве, так
же как и его супруги.
  - Ох, Жилкин, - говорю я, вздохнув, - подумайте еще раз как следует. Был
Сидор, теперь Петр. Может, еще кого назовете?
  - Ни боже мой! - истово кричит Жилкин и бьет себя зажатой в кулак кепкой
по груди, при этом он снова чуть не скатывается со стула, но, отчаянно
взмахнув руками, все же удерживается на нем. - Да чтоб мне белого света не
видеть! Чтоб подавиться и не встать! Петька дал. Утречком пришел, с
кровати меня стянул. Еще и выпили мы с ним, и закусили... этими... как
их?.. Ну да... Гранатами. Он по той же линии, что и Надька, мотается, на
Азию, проще сказать.
  Последние подробности заставляют меня уже серьезнее отнестись к словам
Жилкина. Нет, видимо, этим Горбачевым придется заняться вплотную. Хотя
сейчас, вполне возможно, его и в самом деле нет в Москве.
  Жилкина я передаю Володе Гракову. Затем докладываю обо всем случившемся по
телефону Виктору Анатольевичу. Надо официально оформить изъятие у Жилкина
краденого костюма и его показания по этому поводу.
  У меня же впереди другое дело.

  Сейчас я еду в районную поликлинику, где лечилась Вера Топилина, и
разыскиваю ее участкового врача. К счастью, он оказывается не на вызовах,
и, с разрешения главного врача, мы устраиваемся в каком-то пустом
кабинете. Из регистратуры нам приносят Верину историю болезни.
  Сам участковый врач - Валериан Афанасьевич Дубинин -