лкает, затем снова
повторяет уже названные имена, потом еще раз, но дальше двинуться ей так и
не удается. Всего два имени: Люба - сослуживица Веры и Катя - школьная ее
подруга. Если отыскать Любу, вероятно, труда не составит, то Катю -
значительно сложнее, ибо ли ее фамилии, ни адреса Полина Ивановна не
знает, а ведь Катя скорей всего наиболее близкая из подруг. Но сейчас меня
заботит совсем другое.
  - Ну, а молодые люди, - напоминаю я. - Какие молодые люди приходили к Вере?
  - А никакие, - сердито отвечает Полина Ивановна. - Больно они ей нужны
были.
  Эта неожиданная запальчивость меня слегка озадачивает. Может быть, кто-то
когда-то обидел Веру, обманул или как-то еще заставил ее страдать и Полина
Ивановна теперь не желает даже вспоминать того обидчика? Но если это
история давняя и уже, во всяком случае, закончившаяся разрывом, то...
Впрочем, всякое бывает в жизни. Даже мой не такой уж богатый жизненный
опыт подтверждает это. Причем преобладающую долю его составляет опыт
профессиональный, а это тоже что-нибудь да значит. Вообще я не знаю, какая
еще профессия знакомит так человека со всеми самыми сложными и
драматичными сторонами жизни, как моя. Итак, какой-то мужчина, видимо,
оставил след в жизни Веры, но Полина Ивановна об этом говорить явно не
хочет.
  - Не может быть, чтобы за такой красивой девушкой никто не ухаживал, -
говорю я. - Среди этих людей может оказаться человек подлый, жестокий и
ревнивый. А тогда может случиться всякое, Полина Ивановна. Самое страшное
даже.
  Старушка поднимает голову и сердито смотрит на меня сквозь очки.
  - Подлец к Верочке даже не приблизился бы. Подлецов она за версту видела.
Знали бы вы, что это за чистая душа была. Да вы хоть у кого спросите, если
не верите.
  - Ну, не подлец. Конечно, не подлец. Но хороший человек мог за ней
ухаживать? - не сдаюсь я. - Даже не мог, а должен был ухаживать.
Какой-нибудь хороший человек. Ну, вспомните же, Полина Ивановна. Помогите
нам. Неужели вы хотите, чтобы мы его не нашли, того, кто поднял руку на
Веру?
  И тут же жалею о своих последних словах.
  - Это я-то не хочу? - Старушка даже бледнеет от негодования. - Да как у
тебя язык-то поворачивается?..
  - Так помогите же нам его искать.
  - Господи, да я что хочешь сделаю, чтобы помочь.
  Убийство, самое страшное из всех преступлений, несет в себе такой силы
эмоциональный и нравственный заряд, который даже самого равнодушного не
может не взволновать и не возмутить. А сам убийца, как бы автоматически и
вполне естественно, становится врагом каждого, кто только услышит о
совершенном злодеянии. Поэтому расследовать убийство одновременно и легче
и труднее, чем любое другое преступление. Легче потому, что здесь тебе
обеспечена особенно активная и горячая помощь окружающих. Легче еще,
конечно, и потому, что на раскрытие такого преступления бросаются обычно
все силы и средства. Я, например, убежден, что через два или три дня
Кузьмич сам подключится к этому делу, если за это время у нас не появятся
реальные шансы на его раскрытие. Ну, а труднее потому, кроме всего
прочего, что ты сам взволнован, что тебя самого переполняют гнев и
нетерпение. И, прежде чем справиться с труднейшей задачей, стоящей перед
тобой, тебе предстоит справиться с самим собой, а это очень непросто,
уверяю вас. И в таком состоянии я все время боюсь совершить какой-нибудь
просчет, какую-нибудь ошибку.
  Вот и сейчас я вижу побелевшую от негодования Полину Ивановну и чувствую,
как у меня у самого начинают дрожать Нервы, и понимаю, что это никуда не
годится.
  - Успокойтесь, Полина Ивановна, ну, прошу вас, - говорю я, стараясь и сам
успокоиться при этом. - Я же знаю, что вы готовы нам всем помочь. Но
припомните все-таки человека, который ухаживал за Верой или просто дружил
с ней.
  Я продолжаю бить в одну точку и ищу того, кто был с Верой в тот вечер. Но
в то же время я чувствую, что ухожу с другого пути, от другой версии,
которую упустить тоже ни в коем случае нельзя: исчезновение денег из
Вериной сумочки и ограбление ее комнаты. Связаны эти преступления между
собой? Когда произошло ограбление комнаты, в какой из трех дней после
убийства или самоубийства Веры?
  В этот момент в комнату заходит один из сотрудников, извиняется и,
наклонившись к моему уху, тихо говорит:
  - В мочь убийства под окнами этой квартиры стояла чья-то черная "Волга",
эм двадцать один. Номер не известен. Приехали двое. Один куда-то уходил,
второй ждал его в машине. Пока все. Работаем дальше.
  Сотрудник кивает мне и выходит.
  Сообщение это лишь добавляет пищи к моим сомнениям и опасениям по поводу
пути, по которому я иду. Все мои мысли на минуту переключаются на то, что
случилось в комнате Веры, и я не сразу понимаю, что сообщает мне Полина
Ивановна.
  - Ну, заходил один, заходил, - говорит она неохотно.
  - А почему же вы его пустили без Веры? - невпопад вырывается у меня.
  - Как так "без Веры"? - удивленно переспрашивает Полина Ивановна. - Она ж
сама ему дверь отворила. А я так, из кухни только выглянула.
  - Тьфу ты! - окончательно прихожу я в себя. - Ну конечно. Он, наверное,
раньше еще приходил?
  - Да, считай, еще летом.
  - Летом?
  - Ну да.
  - Он что же, один раз всего и приходил?
  - Зачем один раз? Не один. Только ничего там не было, - машет рукой Полина
Ивановна. - Если бы что было, Верочка мне сказала. А этот как пришел, так
и ушел. Ни имени, ни фамилии, ни кто такой, ничего не знаю. Потому как
Верочке он был безразличен. А то бы уж будь спокоен...
  - Какой же он из себя, тот человек? - не очень вежливо прерываю я
старушку, хотя и не слишком надеюсь на ее память.
  Так оно и оказывается. Никаких особых примет во внешности того человека
Полина Ивановна, конечно, не запомнила.
  - Ну хорошо, - говорю я. - А вот эти три дня, последние? И особенно первый
из них, понедельник. Вы можете вспомнить, куда вы в понедельник уходили из
дома, в котором часу и по каким делам?
  - А чего вспоминать-то? Я и так знаю. У меня каждый день одни дела. Утром,
значит, иду за молоком, хлебом. Ну, и там мясца кусочек или куренка. Но
это при моей пенсии не часто можно. Да и возраст запрещает. Наш врач,
участковый, двадцать лет он, считай, все у нас, дай бог ему здоровья,
Валериану Афанасьевичу...
  - Значит, в магазины вы утром ходите, так? - снова вынужден я прервать
Полину Ивановну. - В котором же это часу получается, в десять, в
одиннадцать?
  - Ну, считай так, - сухо подтверждает старушка, видимо задетая моей
невежливостью.
  - А днем гулять не выходите?
  - Почему же не выхожу? Выхожу. На бульваре сижу, около метро. Очень там
хорошие люди собираются. И поговорить-то приятно.
  - Вот и отлично. Теперь к вечеру подойдем.
  - Вечером я, милый, дома сижу. Пасьянс раскладываю. Или чего у Верочки
читать беру. Но два пасьянса уж непременно. Это меня еще покойная Серафима
обучила, светлая ей память. Там уж, как они себе хотят, сходятся, не
сходятся, но больше двух ни-ни. Спать себе в колыбельку иду.
  - Часов в десять уже спите, наверное?
  - А как ты думал? В десять непременно. Давление у меня. Мне участковый
доктор наш... Ну, да это тебе не интересно, - Полина Ивановна обиженно
поджимает губы.
  - Не в том дело, - оправдываюсь я. - Спешу очень. Ведь у нас так: минуту
упустишь - за месяц потом можешь не наверстать. Живые люди, они во все
стороны разбегаются. Кто куда, знаете. Один через час на работу ушел, а
другой через два часа уже в Киеве у дяди.
  У меня и в самом деле портится настроение, когда я думаю об этом.
  Полина Ивановна снисходительно кивает в ответ.
  - Ну, понятно, понятно. Что ж, я вашей работы не знаю? По телевизору
смотрела. Это уж я так.
  - И последняя к вам просьба, - говорю я. - Посмотрите Верины вещи. Не
скажите ли нам, что пропало?
  - Ну, всех-то вещей я, конечно, не знаю...
  - Что знаете.
  - О господи! Попробую. Про остальные вам Нина скажет, Верочкина сестра. Уж
она-то все до последней пуговки знает.
  Полина Ивановна вздыхает и, опираясь руками о колени, тяжело поднимается
со стула.
  Мы выходим в коридор, и я поручаю старушку заботам одного из сотрудников,
самому деликатному и терпеливому, Грише Воловичу. Он галантно берет Полину
Ивановну под руку и ведет в комнату Веры.
  Впрочем, Волович не рядовой сотрудник, он начальник уголовного розыска
того отделения милиции, на территории которого обнаружен труп Веры
Топилиной, и не меньше меня заинтересован в быстрейшем раскрытии этого
дела, и спрос с него тоже не меньший.
  Воловичу и его ребятам в этой квартире и вокруг нее предстоит еще немало
работы. Вот ведь и машина еще какая-то появилась. Интересно, что за
машина. Ради одного этого предстоит опросить чуть не каждого жильца
окружающих домов. И вовсе не каждый, между прочим, будет от этого в
восторге. Вот такая наша работа. Романтики в ней гораздо меньше, чем может
показаться с первого взгляда. Словом, дел здесь еще много. Но меня ждут в
другом месте, и мне не терпится побыстрее туда приехать.
  Простившись с ребятами, я иду по коридору к выходной двери и по пути
обращаю внимание на массивный замок, висящий на двери одной из комнат.
Случай, надо сказать, уникальный. Такие замки висят на амбарах или
индивидуальных гаражах. Методом исключений я прихожу к выводу, что этот
замок принадлежит неведомой мне еще Надежде и ее мужу Петру,
железнодорожникам, в данное время находящимся в очередных рейсах.
Уникальный замок на их двери западает мне в память.

  Спустя полчаса я уже стою в толпе прохожих на широченном тротуаре и,
запрокинув голову, рассматриваю громадное, из стекла и бетона здание, где
еще совсем недавно работала Вера Топилина. Небольшая площадка перед
главным подъездом забита машинами, они рычащим стадом вползли и на тротуар
позади меня, нас разделяет лишь ряд чахлых, недавно посаженных деревцев,
опирающихся на высокие колья, вбитые в землю рядом с ними. Падает густой
снег. И сквозь эту движущуюся белую кисею высокое, с зеркальными лентами
окон здание кажется сказочно воздушным и почти нереальным.
  Я направляюсь к подъезду, сверкающему стеклом и начищенной бронзой,
пересекаю огромный, как вокзал, вестибюль, сдаю пальто в гардеробе и на
одном из бесчисленных лифтов мчусь вверх.
  Далее мой путь лежит по широкому суетливому коридору, устланному красной
ковровой дорожкой, мимо высоких дубовых дверей с блестящими бронзовыми
ручками невиданной величины и, вероятно, стоимости.
  В самом конце этого длиннейшего коридора я обнаруживаю нужную мне комнату
и, на всякий случай постучав, но так и не дождавшись ответа, толкаю
тяжеленную дверь, которая, однако, распахивается с неожиданной легкостью и
стремительностью.
  В комнате шумно, и вполне естественно, что мой деликатный стук никто не
расслышал. Здесь пять столов и пять девиц, одна красивее другой. При моем
появлении пять пар подведенных, лукавых и любопытных глаз устремляются на
меня. При этом девушки так приветливо улыбаются, что всякая скованность
тут же покидает меня. Я улыбаюсь им в ответ и говорю:
  - К вам просто опасно заходить.
  - Вам не опасно, - смеется самая бойкая из девушек. - Вы такой длинный.
  - Именно, - подхватываю я. - Поэтому мне виднее, чем другим, какие тут
сосредоточены опасности. Особенно для холостого человека.
  - Женатые иногда тоже пугаются, - весело объявляет все та же девушка и
добавляет: - Но вам все это не грозит. Вы же из милиции, правда? И вам
нужна Люба?
  - Все верно. Удивительно только, как вы догадались.
  - Ничего удивительного. К нам такие высокие молодые люди еще не приходили.
И из милиции никогда не приходили. Вот мы и сопоставили. А Люба вот. Ждет
вас.
  И девушка указывает на свою соседку.
  Люба, пожалуй, выглядит скромнее всех в этой девичьей комнате. А может
быть, на нее так действует мой визит. Это очень тоненькая, узколицая
девушка с длинными льняными волосами, которые падают ей на плечи; брови,
как и ресницы, сильно подкрашены, щеки, по-моему, тоже, уж очень они
румяные. На Любе голубенькая кофточка с длинными, широкими рукавами и
тонкая ниточка блестящих бус, наверное, из чешского стекла. Большие Любины
глаза смотрят на меня с любопытством и легким испугом.
  - Неужели вы по поводу сапожек? - неожиданно спрашивает все та же бойкая
девушка.
  - Каких сапожек?..
  - Сапог-чулок, которые мы с Любой вчера купили, на полуплатформе, - не
скрывая беспокойства, объясняет девушка. - Ну что тут такого? Мы ведь
просто обегались, пока достали. Один музыкант привез из Испании. Конечно,
жутко дорого. Чуть не месячная зарплата.
  - И никакого мужа, - насмешливо вставляет кто-то из девушек. - Только мама
и папа.
  - Перестань, - резко обрывает ее первая и снова обращается ко мне: - И
вообще, если хотите знать, тут я виновата, а не Люба. Это я музыканта того
нашла.
  - Да что вы! - восклицаю я. - Какие еще сапожки? Я даже понятия о них не
имею... - И, в свою очередь, обращаюсь к Любе: - Если бы вы были мужчиной,
- говорю я ей, - то я бы предложил вам выйти покурить.
  - Вы и сейчас можете мне это предложить, - отвечает она, доставая из
лежащей на столе сумочки пачку сигарет и изящную зажигалку.
  Люба легко поднимается, и я галантно пропускаю ее вперед. У нее совершенно
идеальная фигурка и стремительная походка, которую не портят даже
огромные, неуклюжие "платформы" на ее точеных ножках.
  В коридоре мы действительно закуриваем, пристроившись возле окна, и я уже
совсем другим тоном спрашиваю Любу:
  - Скажите, вы очень дружите с Верой Топилиной?
  - Да. А что случилось?
  - Последний раз когда вы виделись?
  - Мы?.. В понедельник. Вере пришлось последний день работать. И зарплату
надо было получить. А во вторник она собиралась за путевкой. Ей обещали, в
Тепловодск.
  - Не очень-то подходящее время, а? Конец ноября.
  - Что делать. Вере надо лечиться. И Тепловодск ей очень помогает. Но вы не
ответили. Что-нибудь случилось?
  Я со вздохом киваю в ответ:
  - Да, Люба. Случилось. Вера погибла.
  - А!..
  Люба прижимает ладонь ко рту и смотрит на меня расширенными от ужаса
глазами, потом, запинаясь, спрашивает каким-то сдавленным шепотом:
  - Как... погибла?.. Что вы говорите?..
  - Ее тело нашли утром, во вторник. В котловане одной стройки. Это или
убийство, или самоубийство. И случилось вечером, в тот самый день, когда
вы ее видели.
  - Нет, нет, - машет рукой Люба. - Какое там самоубийство? Она же
собиралась лечиться. Она выздороветь хотела. У нее и в мыслях не было, что
вы...
  Слезы текут по Любиным щекам, она ищет платок, но он остался в сумочке на
столе. Тогда Люба отворачивается к окну и судорожно всхлипывает.
  С женщинами бывает особенно трудно при расследовании такого рода
преступлений. Отчаяние и неожиданность потери захватывают их до такой
степени, что они не в состоянии стать помощниками в нашей и без того
сложной работе, не могут не только что-либо вспомнить, но даже ответить на
самые простые вопросы.
  Мне приходится задать Любе один и тот же вопрос два или три раза, пока он
до нее доходит, и она рассеянно отвечает:
  - Я не помню...
  - Ну, вспомните, - настойчиво повторяю я. - В котором часу вы с ней
виделись?
  - Часа... часа в два, наверное. Во время обеда.
  - О чем вы с ней говорили?
  - Ну, я же не помню! - с болью восклицает Люба. - Не помню! Как вы не
понимаете?..
  - А вечером? Она не говорила вам, что собирается делать вечером?
  - Не говорила, - резко отвечает Люба.
  Я делаю паузу и затем продолжаю разговор уже совсем другим тоном. Я как-то
интуитивно чувствую, что в таком состоянии, в каком находится Люба,
человека надо встряхнуть, каким-то толчком вывести из охватившего его
тупого отчаяния.
  - Вот что, Люба, - сухо, почти официально говорю я. - Вы что же, не
хотите, чтобы мы нашли преступника?
  Люба так стремительно поворачивается ко мне, словно я ее ударил. На лице
ее проступают красные пятна.
  - Вы что?.. - губы ее дрожат. - Вы что говорите?.. Как вы смеете... так
говорить?..
  - Почему же вы так себя ведете? - продолжаю наступать я. - Почему не
хотите отвечать на мои вопросы? Почему вы не хотите ничего вспомнить? Вы
что, не понимаете, как это сейчас для нас важно?
  - Да, да, - говорит Люба, словно просыпаясь, и проводит рукой по лбу. - Вы
правы. Я постараюсь... Но это все так ужасно, так неожиданно...
  - Тем не менее возьмите же себя в руки, - говорю я сердито. - Неужели вы
такая слабая? И еще одно поймите: нам дорога каждая минута. У нас такая
работа.
  - Ну хорошо... - через силу говорит Люба и до боли закусывает губу. -
Спрашивайте. Ну, что же вы?..
  - Вспомните ваш последний разговор с Верой.
  Люба снова отводит взгляд в сторону окна и, хмурясь, некоторое время
молчит, потом медленно начинает говорить:
  - Вера сказала, что завтра поедет за путевкой... что это большая удача...
что напишет мне, как приедет... что... Ах, да! Что она все-таки перейдет
на другую работу, что ей трудно на этой...
  - Кем Вера работала?
  - Секретарем у нашего зама.
  - У товарища Меншутина?
  - Да.
  - Как его зовут?
  - Станислав Христофорович. Вон его кабинет, - Люба указывает рукой. - Раз,
два, три, четыре... пятая дверь налево.
  - Спасибо. Ну, а что еще Вера говорила в тот раз?
  - Еще?.. Что же еще?.. - Люба старается сосредоточиться. - А-а, вспомнила.
Вечером она собиралась позвонить сестре в Подольск. Проститься. Заехать к
ней она уже не успевала. Потом... потом что-то постирать собиралась в
дорогу, что-то починить. Она одно платьице купила, оказалось длинно, а так
как на нее сшито.
  Вот это уже существенно. Выходит, вечерняя прогулка и встреча не были
запланированы заранее. Значит, тот человек неожиданно зашел за Верой или
вызвал ее по телефону. И Вера очень заторопилась. Она не успела поесть, не
успела даже выложить из сумочки документы и деньги. Да, скорей всего, это
было так.
  - Скажите, Люба, а что за человек была Вера? Только постарайтесь быть
объективной, хорошо?
  Девушка снова поворачивается ко мне и горячо говорит:
  - Знаете, я сама над этим часто задумывалась. Вера была чудесным
человеком, просто чудесным. Она совершенно не умела лгать, ну, совершенно,
представляете? И в то же время... она была не то что скрытной, а... ну,
как вам сказать?.. не болтунья, в общем. Ей, например, можно было доверить
любой секрет, понимаете? Тут у нее был какой-то... прямо мужской характер.
Твердый, понимаете? И еще она была ужасно верным другом. Она готова была
чем угодно поделиться, все отдать, если надо. Такой подруги, если хотите
знать, у меня больше никогда не будет, никогда...
  У Любы начинает дрожать подбородок.
  - А у нее был кто-нибудь? Она собиралась замуж?
  - По-моему, кто-то у нее был. Но она мне ничего об этом не рассказывала.
Ну, ни словечка.
  - Он москвич?
  - Я же вам говорю, ничего не знаю. Я вот ей про все рассказывала. А ее
спрошу... Она только махнет рукой, и все. "А, Любаша, не стоит об этом".
Но знаете что? Замуж, по-моему, она не собиралась. Так мне кажется.
  - А где вы с ней бывали? - спрашиваю я. - В каких компаниях?
  - Знаете, ни в каких. Я ее ну никак не могла никуда вытащить. Так, в театр
ходили, в кино. Дома болтали, чай пили.
  - А кто еще с вами бывал?
  - Ну, иногда мои знакомые.
  - И никто не пытался за Верой ухаживать?
  - Ой, что вы! Еще как пытались. Только Вера какой-то равнодушной
оставалась. А это сразу мужчина чувствует. И реагирует. Верно?
  - Да, конечно, реагирует, - невольно усмехаюсь я.
  - Поэтому я и догадалась, что у нее кто-то есть. Раз такая она к ним ко
всем равнодушная.
  Люба оказывается очень непосредственной и искренней девушкой и, видимо,
действительно любила Веру. Впрочем, Вера это, кажется, вполне заслуживала.
Но характер у нее был сложнее, чем у подружки. И мне надо его понять.
Только тогда можно будет понять и поступки, а может быть, и угадать их.
  - Скажите, - снова спрашиваю я Любу, - а с кем Вера еще дружила, кроме вас?
  - С Катей, - убежденно отвечает Люба. - Это ее школьная подруга. Очень
славная девушка.
  Однако ни фамилии, ни те