вает:
     - Чего это вы у нас делаете?
     - Интересуюсь одним гражданином,  -  загадочно говорю я. - Вам, кстати,
знакомым.
     - Толиком небось, зазнобой моей разнесчастной?
     - Да  нет.  Интересует меня совсем другой гражданин.  Иван Харитонович.
Помните такого?
     - Как не помнить? Такие предложения делал, - она лукаво смотрит на меня
и  добавляет:  -  Ему,  между прочим,  тоже Толик помешал было.  Но  он  его
спровадил повежливей,  чем вы.  Это тут,  во дворе,  случилось.  Отвел его в
сторонку. Пошептались. И Толик его, по-моему, даже благодарить стал. Вот как
надо.
     Варвара смеется.  А  я  смотрю на  часы.  Ого!  Надо спешить на вокзал,
провожать Игоря.  Да и вспоминать лишний раз о Толике мне неприятно. Поэтому
я торопливо прощаюсь.
     На  вокзал  я  приезжаю вовремя.  Поезд  только что  подали к  перрону,
пассажиров возле вагонов немного,  и я довольно быстро обнаруживаю Игоря. Он
в  темном пальто и светлой пушистой кепке,  с портфелем в руке одиноко стоит
возле вагона и  курит.  Лицо его хмуро и  озабочено.  Много бы я дал,  чтобы
знать,  о чем он сейчас думает.  У него сложнейшая задача: вместе с местными
товарищами предстоит раскрыть  убийство  Клячко,  с  учетом  многих,  весьма
усложняющих дело обстоятельств,  о  которых мы пока только догадываемся.  Но
думает ли Игорь о  том,  что его ждет,  или о  том,  что оставляет,  это еще
вопрос.
     Заметив меня,  он  неторопливо идет навстречу.  Мы  здороваемся.  Игорь
отрывисто сообщает:
     - Звонил Рогозин. Страхович опознал в человеке, который провожал Зуриха
второго октября на вокзале в Куйбышеве,  Клячко.  Это раз.  Второе.  Рогозин
установил,  что  до  второго октября Клячко все  дни был на  работе.  А  вот
третьего взял за свой счет четыре дня. И куда-то уехал. Вернулся седьмого.
     - И седьмого вечером, - добавляю я, - ему звонил из Москвы Зурих.
     - Именно.  Теперь дальше. Самое интересное. - Игорь немного оживляется.
- Мушанский признался еще в одной краже.
     - Паспорт Клячко? - быстро спрашиваю я.
     - Да. Но знаешь, где он эту кражу совершил?
     - Откуда же мне знать?
     - В Одессе.
     - В Одессе? - с удивлением переспрашиваю я.
     - Представь себе.
     - Вот это да. Значит, Клячко махнул зачем-то в Одессу? Интересно...
     - Да уж куда интереснее, - хмуро подтверждает Игорь и смотрит куда-то в
сторону.
     Он опять погрузился в свои невеселые мысли.  Некоторое время мы молчим.
Что  касается меня,  то  я  невольно обдумываю новость,  которую мне сообщил
Игорь.  Итак,  опять Одесса. Какой-то тугой узел завязывается и там. Москва,
Пунеж, Одесса... В Пунеж едет сейчас Игорь. Что его там ждет?
     Игорь продолжает угрюмо смотреть куда-то  мимо  меня,  в  пространство.
Дальше разговор у  нас явно не клеится.  Тут я  вдруг замечаю,  что в руке у
Игоря незнакомый мне портфель.
     - Чей это ты портфель прихватил? - спрашиваю я.
     - Отцовский, - неохотно отвечает Игорь.
     И я начинаю кое о чем догадываться.
     - Разве ты не из дома едешь?
     - Я сейчас у стариков живу.
     Черт возьми,  еще одна новость.  Значит,  так далеко все у  них зашло с
Аллой. И Игорь, очевидно, ушел из дома. Но что-то мешает мне спросить у него
обо всем напрямик. Да и чего уж тут спрашивать...
     Мы опять умолкаем.  Ох, как мне трудно стало с моим другом! Никогда так
не было.  Разве раньше я  думал,  что ему сказать и чего не говорить?  И как
сказать? Да никогда. А вот теперь я каждый раз ловлю себя на этом.
     - Ты... уже решил? - через силу все-таки спрашиваю я.
     - Все  решилось само  собой...  Давно...  -  цедит  Игорь,  внимательно
разглядывая что-то у себя под ногами.
     Он  словно боится встретиться со  мной  взглядом,  наверное,  чтобы  не
дрогнуть, не изменить принятое решение. Так, во всяком случае, мне почему-то
кажется.
     - Но это не может решиться само собой,  -  возражаю я.  - Нельзя, чтобы
это решалось само собой.
     - Эх...  - Игорь со снисходительным сожалением смотрит на меня. - Много
ты понимаешь...
     - Надо сто раз подумать, - тихо говорю я, - чтобы не пожалеть потом.
     - Я думал тысячу раз...
     - Один?
     - Чудак... - Игорь горько усмехается.
     А  я  начинаю злиться и  с трудом подавляю в себе это чувство.  Мне так
хочется сказать ему:  "Об этом надо думать с другом. С другом, а не одному".
Но я этого, конечно, не говорю. Я говорю совсем другое:
     - Ты меня не понял. Лена... тоже так думает?
     - Лена тут ни при чем.  У  нас с Аллой все равно этим бы кончилось.  Ну
как бы тебе объяснить... Она требует от меня порабощения, понимаешь? Полного
порабощения.  И мечтает поработиться сама.  Я так не могу... И она ничего не
желает понять... Нет, это невозможно объяснить...
     - А я думаю...
     - Ты ничего не можешь думать,  -  резко обрывает меня Игорь. - Никто не
может.  Только я.  Ну  и  Алла.  Это  всегда касается только двоих.  Всегда!
Поймите же наконец, черт возьми! Только двоих!..
     Игорь сейчас почти кричит.  Да,  да,  совсем тихо,  чуть не шепотом, но
кричит.  У  него уже не  выдерживают нервы.  Его не хватает даже на борьбу с
самим собой,  а  тут еще...  Он  же кричит все это не только мне,  но и  еще
кому-то, всем, кто лезет к нему со всякими дурацкими мнениями и советами.
     Я ловлю на себе его злой, отчаянный, какой-то раненый взгляд и понимаю,
как  ему  сейчас тяжело.  И  мне  вдруг  становится ясно,  что  Игоря нельзя
отпускать в  таком состоянии,  вообще никуда нельзя отпускать,  тем  более в
Пунеж,  с  таким заданием...  Но  тут  же  мне в  голову приходит совершенно
противоположная мысль,  что  ему  непременно надо  уехать,  надо  на  что-то
переключиться, и чем это "что-то" будет труднее и опаснее, тем лучше, потому
что  ничего хуже и  опаснее,  чем  то,  что есть сейчас,  Игоря уже ждать не
может. Вот если бы только я мог поехать с ним! Если бы мог. Надо попробовать
поговорить с Кузьмичом, объяснить ему. И тогда я прилечу.
     В  этот  момент  по  перрону разносится скрежещущий,  резкий  голос  из
репродуктора:
     - До отхода поезда... пассажиров просим...
     - Ну бывай, - говорит Игорь и протягивает мне руку. - Только не сердись
на меня.
     Мне  так  хочется Игоря  обнять.  Но  я  только  крепко жму  ему  руку.
Наверное, я все-таки чересчур сентиментален.

     После обеда я  отправляюсь к ребятам в ОБХСС.  Мне надо о многом с ними
посоветоваться.  Там есть классные специалисты.  Например, мой приятель Эдик
Албанян.
     По специальности Эдик экономист и, как ни странно, кончил экономический
факультет  во  ВГИКе.  Мечтал  о  кино.  Года  два  работал  на  "Мосфильме"
помощником директора  картины.  Последнего своего  директора  он  поймал  на
липовых нарядах. До суда, однако, дело не дошло. Жулик тот удивительно ловко
выкрутился. На Эдика это произвело сильнейшее впечатление. Он вообще человек
впечатлительный, темпераментный и энергичный. И еще самолюбивый. Он уволился
со студии и  по совету одного друга пошел в ОБХСС.  Мне кажется,  уязвленное
чувство справедливости привело его туда.  Он стал крупным специалистом. И не
таких жуликов, как его бывший директор, отправлял он на скамью подсудимых.
     В последние годы Эдик работает как раз по тем "линиям",  которые сейчас
меня интересуют. И тут он может оказаться незаменимым консультантом.
     Эдик не сразу настраивается на мои дела и заботы. Но вот я замечаю, как
в  его  больших агатовых глазах возникает наконец живой интерес,  узкое,  до
синевы выбритое лицо становится сосредоточенным,  худенькая фигурка подается
вперед.  Вот  теперь он  готов качать деловой разговор со  мной  и  "толкать
идеи".
     - Погоди,  дорогой,  погоди, - торопливо говорит Эдик. - Давай разделим
все на  два вопроса.  Строительные дела -  это сейчас моя линия.  Фабрика не
моя. Один момент!
     Он срывает трубку телефона, набирает какой-то номер и кричит:
     - Володя?..  Привет! Срочно зайди в сто седьмую. Есть кое-что для тебя.
Ну давай, давай, одна нога там, другая здесь. Пока человек не ушел.
     Когда он вешает трубку, я с удивлением спрашиваю:
     - С чего ты взял, что я собираюсь уйти?
     - Э!  -  машет  рукой  Эдик.  -  Его  заспешить надо.  Хороший  парень,
понимаешь,  но немножко спит.  Ну так вот. Теперь с твоим "удельным князем".
Кое-что  я  тебе  дам.  Авось  пригодится.  По  этому тресту мы,  понимаешь,
работали. Сейчас увидишь. Момент!
     Он снова хватается за телефон.
     - Ниночка?  Знаешь,  как я  тебя люблю?..  А  то,  что другу моему надо
срочно помочь.  Помнишь дело по  семнадцатому тресту?..  Умница!  Приготовь,
будь ласкова. Я сейчас забегу.
     В  это  время  в  комнату неторопливо входит  высокий полный  человек в
очках,  светлые волосы гладко зачесаны назад, мясистое лицо его невозмутимо,
даже немного сонно.
     - Вот он!  -  вскакивает Эдик и  обращается к вошедшему:  -  Знакомься,
Володя.  Это мой друг Лосев, из уголовного розыска. Он тебе все расскажет. А
я сейчас...
     И он стремительно выскакивает из комнаты.
     - Старший  инспектор  Сурков,  -  представляется Володя  и  протягивает
большую пухлую руку.
     Рука оказывается неожиданно сильной.
     Я снова рассказываю о фабрике, о Зурихе и о кофточках.
     - Из Ленинграда,  говорите,  приехал... - задумчиво повторяет Сурков. -
Хм, хм... Скорей всего, пожалуй, Сокольский ему там наворожил.
     - Точно,  -  подтверждаю я. - Зурих именно с ним и говорил из Москвы по
телефону.
     - Так,  так. Ну этого прохвоста Сокольского мы знаем. И с товарищами из
Ленинграда контактируем.  Они вокруг него уже работают.  А вот...  Зурих, вы
говорите?
     - Да, Зурих.
     - Это  новая фигура.  Какие же  его связи выявлены по  нашей линии?  Ну
Сокольский - раз. А в Москве?
     - Фабрика. И там, видимо, начальник отдела сбыта. Сивоконь.
     - И  этот нам знаком.  Но каждый в  отдельности.  А  тут,  оказывается,
цепочка...
     Сурков на минуту задумывается, потом снова обращается ко мне:
     - Повторите, у кого в Москве вы обнаружили эти кофточки. Васильковые, а
не голубые. Артикул семьдесят два семьдесят. Цена двадцать шесть шестьдесят.
Товар знакомый.
     Я  повторяю.  Сурков записывает.  Потом молча и  не  спеша проглядывает
список.
     - Ну  Зурих -  это  ясно,  -  говорит он.  -  Работница фабрики Варвара
Глотова...  Скорей всего для себя купила.  А вот Инночка... Какая она собой,
можете описать?
     Я  припоминаю внешность дочери Веры  Михайловны.  У  меня было время ее
рассмотреть,  пока она  вела тот  странный разговор с  матерью в  гостинице.
Заодно я описываю и пакет, который она передала Вере Михайловне. Сурков меня
не прерывает. Когда я дохожу до пакета, Сурков спрашивает:
     - Не  помните день  и  час,  хотя  бы  приблизительно,  когда  она  его
принесла?
     Конечно, все это я помню.
     Сурков записывает, потом говорит:
     - Мы  эту  спекулянтскую цепочку  ухватили  с  другого  конца.  Инночку
засекли.  Но я, честно говоря, все сомневался. Семья, полагал, приличная. Да
и сама... Эх!
     Он  огорченно вздыхает и  качает  головой.  Сейчас  он  мне  напоминает
учителя, вынужденного ставить двойку хорошему ученику.
     - Можно о ней упомянуть в разговоре с отцом?  - спрашиваю я. - Разговор
у нас предстоит серьезный.
     - Нежелательно, - говорит Сурков. - Это может нам помешать.
     - Тогда исключается,  -  соглашаюсь я и снова спрашиваю: - А какова тут
может быть роль Зуриха, как полагаете?
     Сурков с  ответом не спешит,  видимо,  что-то про себя прикидывает.  На
мясистом,  складчатом лице его ничего прочесть невозможно.  Глаза прищурены,
руками он упирается в толстые колени.  Просто изваяние какое-то. Удивительно
человек умеет отключаться.
     - Фигура  опасная,   -   наконец  изрекает  Сурков.   -   Скорей  всего
организатор. И с размахом. Сбыт товара в других городах.
     - Неужели на этом можно так уж крупно заработать?
     - А  вы  думали?  -  усмехается Сурков.  -  Вот смотрите.  Элементарный
расчет.  Фабрика выпускает в  течение года  кофточки этого артикула партией,
допустим,  в  триста тысяч штук.  Из них только около пятидесяти тысяч имеют
дефицитный и,  надо сказать, действительно превосходный васильковый цвет. На
большее количество у  фабрики пока не хватает красителей.  Что делает жулик,
такой,  как  этот  начальник отдела сбыта?  Он  передает дефицитные кофточки
трем-четырем  "своим"  директорам  магазинов,   тоже,  конечно,  жуликам.  С
накидочкой,  допустим,  по рублю за кофточку. Это, как видите, уже пятьдесят
тысяч рублей.  Ну  возьмем не  пятьдесят,  а  двадцать пять тысяч:  половину
кофточек он  вынужден передать честным директорам.  Далее.  Те  самые жулики
директора  перепродают затем  эти  кофточки  спекулянтам,  вроде  той  самой
Инночки,  тоже накинув,  скажем,  всего лишь по рублю.  И  новый куш у них в
кармане,  еще  двадцать пять тысяч!  Теперь такой "делец",  как  ваш  Зурих,
организует сбыт этих кофточек в другом городе, где их вообще не производят и
в  магазинах их нет.  И он уже накидывает по три,  а то и по четыре рубля на
штуку. Это же бешеные деньги, как видите. Тут можно окупить любые расходы по
перевозке и услугам местных спекулянтов.  Вот какая картина получается. Это,
заметьте,  не только экономическая диверсия, это политический и нравственный
удар по государственной системе торговли,  подрыв доверия к ней. За это надо
карать беспощадно!
     Володя  Сурков  сжимает  свой  огромный  кулак,   и   впервые  на   его
невозмутимом, чуть сонном лице отражается волнение.
     - Так вот,  мы установили,  -  продолжает Сурков,  - что кофточки этого
артикула идут  не  только в  Ленинграде,  но  и  в  Одессе.  Я  имею в  виду
спекулянтов, конечно. Есть у нас такие сигналы.
     - Каналы пока не установлены?
     - Именно что, - с ударением произносит Сурков.
     - Хотелось бы посмотреть материалы по Одессе и Ленинграду.
     Сурков не спеша кивает круглой головой.
     - Можно.  Сейчас поднимем.  Пока все?  -  И  добавляет,  подняв толстый
палец:  -  Между прочим,  такая же картина и со стройматериалами. Только там
дефицита еще больше, учтите.
     Он  тяжело поднимается со стула.  Мы прощаемся,  и  снова я  ощущаю его
сильное пожатие.
     - Спасибо и вам, - говорит Сурков. - А бумаги я сейчас пришлю.
     В это время в комнату врывается Эдик.  Под мышкой у него три толстенные
папки.
     - Ага,  законтачили?  -  весело  говорит  он,  ухватив  последние слова
Суркова.
     - Кое-что есть, - улыбаюсь я.
     Сурков невозмутимо кивает и уходит.
     - Ну у меня, наверное, побольше, - отдуваясь, говорит Эдик и складывает
на стол свои папки.
     Затем он разваливается в  кресле,  кидает себе в  рот сигарету и,  лихо
щелкнув красивой газовой зажигалкой, говорит:
     - Ну, друже, и гусь тебе попался. Первый сорт, понимаешь. Говори сразу,
что тебя интересует: махинации по Москве или по другим городам?
     - По другим, - отвечаю я не задумываясь.
     - Так я и знал.  И Ниночка догадалась,  понимаешь.  Мы тебе приготовили
несколько документов,  пальчики оближешь,  -  он кивает на лежащие перед ним
папки,  и я замечаю в них несколько закладок.  -  Даже,  понимаешь,  фамилия
"Зурих" упоминается.
     Я чуть не подскакиваю на стуле.
     - Где упоминается?
     - Тут,  тут,  -  самодовольно улыбается Эдик.  -  Но...  странное дело,
понимаешь,   -   лицо  его  становится  озабоченным.   -  То  он  называется
представителем одного ОКСа из Ростова, то какого-то СУ из Одессы. Вот гляди.
     Эдик вскакивает,  раскрывает одну из папок, и мы углубляемся в изучение
бумаг там.  Да, Зурих действительно упоминается. Но только в допросах других
лиц.  Причем  упоминается мельком,  как  человек малознакомый и  к  тому  же
незначительный.  Он,  судя по этим допросам,  не был причастен к хищениям, о
которых шла речь.
     В качестве свидетеля допрашивался и сам Бурлаков.  Но только в качестве
свидетеля. В одном месте он тоже упоминает Зуриха. Вот это уже весьма ценно.
Значит, они все-таки знакомы!
     Я с особым вниманием читаю соответствующее место в допросе Бурлакова.
     Он  утверждал,  что Зурих был у  него в  кабинете,  когда зашел один из
обвиняемых.  Это упоминание нужно было Бурлакову,  чтобы доказать, что он не
мог  при  постороннем человеке взять  взятку.  Речь  шла  в  данном случае о
незаконной отправке труб в  Ростов.  "Кто был  тот  человек?"  -  спрашивает
следователь о  Зурихе.  И  Бурлаков  небрежно  отвечает:  "Один  коллега  из
Одессы".  Далее  следователь задает  новый,  весьма любопытный вопрос:  "Вам
знаком заместитель начальника ОКСа ростовского завода Палатов?"  И Бурлаков,
видимо, вынужден ответить утвердительно. Однако эпизод с трубами доказать не
удалось.  Палатов от  всего отказался.  Других улик  обнаружено не  было,  и
Бурлаков благополучно выкрутился. Как, впрочем, и из других, весьма для него
щекотливых ситуаций.  Кстати,  одним  из  подсудимых упоминался и  эпизод  с
двадцатью тоннами керамзита,  незаконно отправленными в  Одессу.  Но  и  тут
ничего доказать не  удалось.  При  этом мелькнула фамилия какого-то  Богдана
Теляша из Одессы.
     Наверное,  уже  часа  четыре вожусь я  с  этими папками и  делаю немало
интересных выписок.  Давно ушел Эдик,  у него полно неотложных дел.  Он лишь
время от времени заглядывает в комнату,  где я расположился, и, запыхавшись,
спрашивает:
     - Ну как улов?  -  И, довольный моей запаркой и очевидным возбуждением,
весело мне подмигивает:  -  Знай наших,  понимаешь.  Друга в беде никогда не
оставляем. - И снова куда-то стремительно исчезает.
     Приносят бумаги и  от Суркова,  и  я  их пока откладываю в сторону.  Но
потом  просматриваю  и  их.  Там  тоже  оказывается  кое-что  любопытное,  в
частности  некоторые  фамилии.  Среди  них  я  неожиданно  вижу  весьма  мне
знакомую:   Галина  Кочерга!  Через  нее  было  реализовано  немало  "наших"
кофточек.  Одну  из  них  купила  некая  Инга  Сиволап,  работница одного из
строительных  управлений  в  Одессе.  Кажется,  того  самого,  где  трудится
упомянутый выше Богдан Теляш.
     Я тут же проверяю это немаловажное обстоятельство и убеждаюсь,  что так
оно и есть. После чего с удовольствием беру его тоже на заметку.
     Все связано в  этом мире,  все имеет свои закономерности,  свою логику.
Люди  сцеплены интересами и  обстоятельствами.  Жулики  тоже.  И  деться тут
некуда.
     Я смотрю на часы.
     Поздно.  Пора вернуть бумаги и отправляться домой. Совсем уже поздно. В
ОБХСС работают, оказывается, не меньше нашего.
     Пожалуй,  я  все-таки могу еще позвонить Светке и  хотя бы  пожелать ей
спокойной ночи.

     Утром я докладываю обо всем Кузьмичу.
     Кузьмич молча поглядывает поверх очков и мнет в пальцах сигарету.
     Присутствующий тут же Петя Шухмин наконец щелкает перед ним зажигалкой.
     - Первая, Федор Кузьмич, - считает своим долгом отметить он.
     - Сам знаю,  -  ворчит Кузьмич,  прикуривая.  -  Счетовод на мою голову
нашелся.
     Когда я кончаю, Кузьмич некоторое время молчит. Ждет, как всегда, чтобы
высказались другие.  Но  Петя  и  Валя  Денисов тоже  молчат.  Тогда Кузьмич
затягивается, разгоняет рукой дым и задумчиво произносит:
     - М-да...   Еще  один  узелочек,   слава  богу,   завязывается,   -   и
поворачивается к Вале.  -  Какие у тебя данные об...  этой самой,  как ее?..
Галине Кочерге из Одессы?
     Валя не торопясь открывает свою папку,  без которой он уже к Кузьмичу в
кабинет не является, и достает оттуда какие-то записи.
     - Данные такие,  -  говорит он.  -  Двадцать пять лет.  Отец механик на
"Славе".  Мать  портниха.  Обширные  и  весьма  подозрительные связи.  Много
поклонников.  Из-за нее бывают драки.  Замечена в спекуляции,  в том числе и
контрабандой.  Часто бывает в интерклубе. Путается со многими. Была замужем.
Развелась.  Муж  играет  в  ресторане  при  гостинице.  Не  судима.  Клички.
"Мадемуазель Галя",  "Королева Г