ртное, вот и все.
Это самый опасный брак, я тебе скажу. Человека надо не на отдыхе узнавать,
дорогие товарищи. Все они тут, понимаете, как конфета "Маска" или даже
трюфель. Все сладкие, когда оближешь. А если глубже? Какая там начинка?
  Виктор вскакивает со стула и, сунув руки в карманы брюк, возбужденно
прогуливается из угла в угол по комнате, упиваясь своим красноречием и
словно сам себя заклиная.
  - Значит, ты на этой фотографии Оксану узнал? - спрашиваю я. - Твердо?
  - Ясное дело, она это. Эх, какая девка! Она ж на самом деле в сто раз
красивей. Ты сюда даже не смотри.
  В тоне Виктора звучит явное сожаление.
  - А еще кого ты здесь узнаешь?
  - Еще?..
  Виктор подходит к столу и, не вынимая рук из карманов, склоняется над
фотографией, как бы заново ее рассматривая. Кажется, в первый раз он
никого, кроме Оксаны, там не заметил.
  - Ну, вот Вера стоит, - говорит он, не отрывая глаз от снимка. - Костя,
Максим, Павел... Да все тут наши.
  - Кто такой этот Павел?
  У меня нет необходимости непременно запутать Виктора и отвлечь его
внимание от интересующего меня человека.
  По-моему, чем проще, тем лучше, и я без всякой радости и увлечения
воспринимаю, например, мою теперешнюю "учительскую" легенду, а порой это
мне даже неприятно. Ложная романтика хитрости, притворства и обмана в
дешевых "шпионских" книжках и фильмах, по-моему, ничего, кроме вреда, не
приносит. Ведь получается, кто коварней и хитрей обманет, тот и победит.
Безнравственно это. Тут восхищаться нечем, и когда в нашей работе
приходится все же хитрить, это всегда неприятно, поверьте мне.
  У Виктора, однако, не закрадывается никаких подозрений и не возникает
никаких вопросов в связи с моим интересом к Павлу. Виктор вообще парень
искренний, простодушный и открытый. К тому же сейчас он охвачен волнующими
воспоминаниями. Видно, эта Оксана все же оставила след в его душе.
  - Павел кто такой? - переспрашивает Виктор, все еще не в силах оторвать
взгляд от фотографии на столе. - Ничего парень, вот за этой самой Верой
ударял.
  - Тоже жениться собирался? - как можно беззаботнее спрашиваю я. - И тоже
курортный роман?
  - Во-во. Именно, - усмехается Виктор.
  Он наконец отходит от стола, усаживается в кресло возле меня и достает
сигареты.
  Мы закуриваем, и я задаю новый вопрос:
  - А откуда он, из какого города, не знаешь?
  - Откуда?.. Из Орла, что ли. Или из Воронежа. Не помню уж. Да зачем он
тебе сдался?
  Я давно жду этого вопроса и уже готов к нему.
  - Вроде мы где-то с ним встречались, - говорю я. - Ты его фамилии не
помнишь?
  - Нет, - подумав, отвечает Виктор. - Не помню.
  - Ну, такой тихий, скромный парень, робкий такой, да?
  - Ого, робкий! - Виктор хохочет. - Мы, знаешь, пошли как-то в театр
вчетвером. Оксана-то моя с Верой этой дружила. Видишь, вон, обнявшись,
стоят на фото. Ну вот. Вечером, значит, через парк возвращаемся после
театра, а на одной аллее шпана собралась. Ну, и на гитаре какую-то
похабщину наяривают. Девушки наши, конечно, вперед ходу. Испугались,
понятное дело. А Павел так, знаешь, спокойно к ним подходит, гитару
забирает и говорит: "Чего ж вы такой божий дар калечите? А ну, слушайте".
Да как выдал... Мать честная! Девушки наши в стороне стоят как
завороженные. Я, понятно, возле них охрану несу. А ребята те его окружили,
рты разинули и не вздохнут, не охнут. Вот как забрал!
  - Что же он спел?
  - Не помню уж. Душевное что-то. Вроде того, что мать, значит, сына из
тюрьмы ждет, а он за любовь сидит. Потом гитару отдал и говорит: "Вот,
гаврики, мотайте на ус. В тюрьме холодно". И к нам пошел. А ты говоришь -
робкий.
  Да, Павел начинает обрисовываться. Интересная личность, кажется. Однако
пока я не вижу, за что Вера его полюбить могла. За песенки?
  - А какой он из себя? - спрашиваю я.
  - Какой? Ну, длинный такой, худой, - Виктор окидывает меня взглядом. -
Немного, пожалуй, пониже тебя. Ты уж слишком... Ну, какой еще? Кудлатый
такой, глаза черные, цыганские, горячие. И чего я еще заметил, помню, это
руки у него как у музыканта, пальцы длинные.
  - Кем работает, не говорил?
  - Профессия у него, знаешь, мировая. Портной. Да еще женский,
представляешь? Оксанка ему как-то говорит: "Ой, как я вашей жене будущей
завидую. Вот уж оденете". Ну, и смеется, конечно. А он так, знаешь, на
Веру взглянул и говорит: "Если в этом все дело, то я вам советую лучше за
богатого выходить. И любовь в таком случае не обязательна". А глаза злые,
как у пса.
  - А Вере-то он нравился?
  - Кто ее знает. Она, между прочим, молчаливая была, серьезная. Но вроде
нравился. Оксана говорила. Да и вместе они всегда были. Вообще-то мы все
так и думали, что поженятся, дурачки.
  - Почему же дурачки?
  - Потому, почему я не женился. Вот батя мой говорит знаешь как? Он у меня
в колхозе работает. Это уж я с братаном на шахту подался. Так вот, батя и
говорит: "Гляди, сын. Жену выбирать, что раньше лошадь. Дело ответственное
и на всю жизнь. Никак ошибиться нельзя. Пропадешь".
  Я качаю головой.
  - Смотри с такой философией бобылем не останься. Все так и будешь
примерять да отмеривать.
  Странно как-то перемешались в Викторе замшелые, старокрестьянские черты с
новыми, городскими, рабочими.
  - Что ты! Мне никак бобылем нельзя. У меня знаешь какой план? Трех ребят
иметь! Это вроде как техминимум. Можно и больше. Так что я долго
примеряться не буду. Но хозяйка мне нужна на все сто, - он счастливо
смеется. - Вот фото в газете будет, тогда и поглядим. Ребята мне так и
пишут: "Готовься, Витек, округляй физию, загорай, чтобы в полной форме в
газете получиться. И желудок луди, обмывать это дело будем, как приедешь".
- Виктор неожиданно вздыхает. - Вот, понимаешь, дружат ведь черти, а не
уважают.
  - Как так - не уважают?
  - А так. Вот, к примеру, никуда не выбирают. Незрелый, говорят. Каким-то,
понимаешь, физоргом сделали.
  - А тебе чего надо?
  - Ну вот ты сам посуди, - Виктор вскакивает с кресла и снова начинает
разгуливать по комнате. - У нас в бригаде два депутата горсовета, так?
Делегат на областную конференцию, и еще один делегат... забыл куда. Еще.
Член бюро горкома комсомола. Член шахткома. Ты чуешь, какой состав?
Красное знамя держим.
  - Вот и гордись.
  - А я и горжусь. Но мне ж этого мало. Я, брат, впереди тоже хочу быть. А
вот ходу не дают. - Виктор энергично потирает руки. - Ладно. Я им еще
спину покажу. Сами меня в президиум выбирать будут, - он победоносно мне
подмигивает. - Увидишь. Следи за прессой.
  - Ладно, будущий вождь, - говорю я, - давай ложиться. Вон часто который.
  На этот раз свет мы гасим одновременно.
  Я с наслаждением вытягиваюсь под легким одеялом, но заснуть быстро не
удается. С завистью прислушиваюсь я к сладкому посапыванию Виктора. Он
уснул, как только положил голову на подушку. Впервые за четыре дня
совместной жизни мы с ним так разговорились, и впервые мне так открылся
этот парень. Да, я думаю, еще не скоро его выберут депутатом или
делегатом, хотя парень он в общем-то неплохой. И знают его там, на шахте,
как облупленного.
  А вот в Павле я только начинаю разбираться, даже не разбираться, а только
знакомиться с ним. Интересно, почему он тогда связался со шпаной? Хотел
порисоваться перед Верой? Самый, казалось бы, естественный вывод. Но
что-то мне мешает его сделать. Может быть, сама Вера? А если это была не
рисовка, то что же? Как он легко подошел к тем ребятам. И та песня... И
его слова насчет тюрьмы... Нет, что там ни говорите, а интересный эпизод
рассказал мне Виктор. Неужели этот Павел - портной, дамский портной?
Что-то тут не вяжется. А Веры все равно нет. Вера убита. Этим любителем
душевных песен и знатоком тюрьмы? Нет Веры...
  Я беспокойно ворочаюсь и не могу уснуть. Это не первая такая ночь. Хоть
снотворное принимай.
  И все-таки он приходит в конце концов, тяжелый сон, но, к счастью, без
всяких сновидений.

  Утром мы с Виктором делаем зарядку.
  - Эх, без тебя бы нипочем не делал! - признается он. - Уж больно лень.
  А тут мы даже возимся с ним в узком пространстве между кроватями. Виктор
парень крепкий, и с ним не просто сладить. И мы добросовестно пыхтим минут
десять. А потом с наслаждением плещемся под краном.
  После завтрака меня ждут всякие неприятности по медицинской линии.
Во-первых, выясняется, что завтра утром у меня должны взять на анализ
желудочный сок, для чего, оказывается, надо глотать какую-то кишку. Кроме
того, мне предстоит сдать кучу других анализов.
  Нет, отсюда надо удирать как можно быстрее. Пока цел. Вот завтра Дагир все
узнает о Павле, и завтра же меня тут не будет. Но для этого уже сегодня
мне надо связаться с Москвой.
  Придя к такому выводу, я после завтрака отправляюсь не на электрофорез,
как мне предписано, а в город.
  Не спеша миновав несколько тихих, затененных густыми деревьями улиц
курортной зоны, я попадаю на суетливые, шумные, набитые магазинами и
учреждениями улицы деловой части города и вскоре, после беглых расспросов,
добираюсь до двухэтажного здания городского отдела внутренних дел.
  Я знакомлюсь с дежурным, который обо мне знает и на случай моего звонка
или прихода уже проинструктирован.
  Руководства отдела на месте не оказывается, так что представляться мне
некому. Дагира тоже в отделе нет. Ответив на мои вопросы, дежурный в свою
очередь вежливо осведомляется, никак не выражая своего отношения к
затронутому вопросу:
  - Вы, кажется, не должны были к нам приходить?
  - Это мы вначале так решили, - отвечаю я. - Не знали, с какой обстановкой
столкнемся. Но теперь все стало ясно. Интересующий меня человек в вашем
городе не живет. А пришел я вот зачем. Нужна Москва.
  И даю номер телефона Кузьмича.
  А через несколько минут я уже слышу в трубке его знакомый, сиплый голос.
  Сколько уже раз и откуда только, из каких только городов не слышал я в
трудные и счастливые минуты этот знакомый, спокойный голос. Он мне
выговаривал и ободрял, порой мне здорово доставалось, порой я только
успевал сказать "слушаюсь", получая короткий приказ. И уж совсем редко у
нас случались обычные разговоры обо всем. Но случались. Кузьмич понимал,
что мне порой необходимо хлебнуть порцию кислорода. Но сейчас... Как
говорить мне с ним сейчас?
  Я в двух словах докладываю Кузьмичу ситуацию, прошу отозвать меня
подходящей телеграммой из санатория и разрешить лететь в город, где
проживает этот Павел.
  - Какой город-то? - сдержанно осведомляется Кузьмич.
  - К завтрашнему дню уточним. Сообщу отдельно. Вылет туда разрешите?
  - А кому еще прикажешь лететь? Сам вот и лети.
  - Как там Откаленко? - через силу спрашиваю я. - Перед моим отъездом он
уже шевелил пальцами.
  Кузьмич хмыкает в трубку.
  - Ему сейчас мозгами надо шевелить, а не пальцами. Пальцы, слава богу, в
порядке. А вот...
  - Так он вернется к нам?! - бестактно перебиваю я. - Как вы думаете?
Возьмете его?
  - С нашей стороны возражений нет. Как пожелает.
  - Что за вопрос! Конечно, пожелает!
  - Тогда все. Что У тебя еще?
  - Мои вам звонили? - поколебавшись, все же спрашиваю я.
  - А как же! И еще начальник мне тот звонил, из министерства, как его?..
  - Меншутин?
  - Во-во. Он самый. - Кузьмич неожиданно усмехается. - Жаловался на тебя.
Помощь общественности не принимаешь. Не опираешься. И, оказывается, вообще
не умеешь работать. Заменить тебя требовал.
  - А он вам не объяснил, как надо работать? - весело спрашиваю я.
  - Объяснил, как же иначе, - довольно рокочет Кузьмич. - И отчета о
проделанной работе тоже потребовал. Словом, вот так. А телеграмма придет
тебе завтра утром. Передай дежурному, чтобы сразу сообщил мне, куда ты
вылетишь. Ну, будь здоров.
  Я вешаю трубку.
  И некоторое время нахожусь в каком-то размягченном, счастливом состоянии.
Неужели мы с Кузьмичом помирились?
  Этот день тянется невозможно долго. Так бывает всегда, когда считаешь часы
и минуты, когда тебя гложет нетерпение.
  А под вечер в санатории появляется Дагир. Открыто появляется и разыскивает
меня. Он тоже позволил себе расшифровку. Мы уходим в дальний конец сада.
Здесь сейчас совсем пусто. К вечеру здорово похолодало. По-моему, вот-вот
пойдет снег. Здесь это, говорят, тоже случается.
  Мы с Дагиром заходим в беседку.
  - Ну, так вот, - говорит он. - С утра сижу у вас тут в канцелярии и в
архиве. Спина заболела. Курить тоже нельзя.
  - Ты вообще-то обедал? - не выдерживаю я.
  - Обязательно, - кивает Дагир. - И даже успел еще кое-какие справки
навести через Москву.
  - Ого! Значит, нашел?
  - Обязательно. Имя - Павел. Это верно. А фамилия - Постников. Место
жительства - Горький.
  - Ну да?
  - Конечно. Сам выбирал. Родители у него там. Мать.
  - Что значит - сам выбирал?
  - О! - Дагир многозначительно поднимает палец. - Вот об этом я и звонил в
Москву. Парень-то судимый. По части второй статьи двести шесть.
  - Да-а... Злостное хулиганство?
  - Обязательно. И еще побег.
  - Вот это подарочек, - задумчиво говорю я. - А Вера бедная ничего,
конечно, не знала. Ну что ж. Завтра лечу в Горький.



                                  Глава IX

  В ГОСТЯХ У ТЕНИ

  В Горьком все белым-бело от снега и царит собачий холод. Семнадцать
градусов ниже нуля. Если учесть, что всего три или четыре часа назад в
Тепловодске температура была плюс пять, то перепад получается
существенный. А тут еще метель, которая закрутила, не успел наш самолет
приземлиться. И нам еще повезло, мы, оказывается, попали в "окно" между
двумя метелями. Только поэтому Горький нас и принял, а все самолеты до нас
и, видимо, еще долго после нас будут отсылаться бог знает в какие города.
  Да и наш полет был не из самых спокойных, особенно в конце. Самолет
швыряло из стороны в сторону как щепку среди темных, рваных туч. Кроме
того, он поминутно куда-то проваливался с такой стремительностью, что у
самых стойких тошнота подступала к горлу и мутилось в голове.
  Из самолета по вздрагивающему трапу мы спускаемся медленно и осторожно,
чувствуя необычную слабость в ногах и легкое головокружение. И тут же нас
захлестывает ледяной ветер такой силы, что мы судорожно хватаемся за
перильца трапа. От такого ветра да еще и мороза мой плащ спасти не в
состоянии. Ну, мог ли я подумать, что меня вдруг занесет сюда?!
  Слава богу, здесь меня тоже встречают. Дагир вчера вечером связался по
телефону с Москвой. А Кузьмич двинул сообщение дальше. Наши товарищи всюду
привыкли не только сами колесить по стране, но и встречать гостей со всех
концов. Одним словом, уголовный розыск. Разве есть более мобильная и
динамичная сила?
  Встречают меня Слава Волков и Гарик Смирнов, молодые инспектора уголовного
розыска, сами еще толком не знающие, зачем я свалился на их голову.
  Мы не успеваем добраться до машины, как начинает крутить метель, порывы
ветра со свистом швыряют в лицо тучи острых, как стекло, снежинок. Все
бело становится вокруг. За снежной пеленой исчезают дома, еле видны
машины, стоящие на площади, как тени, мелькают вокруг люди. Да и пар от
собственного дыхания мешает что-либо видеть. Холод пробирается даже под
пальто, которое привезли на аэродром для меня мои коллеги, начинают
коченеть руки и ноги. Ну и погодка. Повезло же мне, ничего не скажешь.
  Бросаем мой роскошный курортный чемодан в багажник и сами забираемся в
теплое нутро машины. Через стекло снежная круговерть вокруг кажется и
вовсе бешеной. Нашему водителю сейчас придется несладко.
  - Трогай, - говорит ему Слава, он отдувается, расстегивает пальто и
оборачивается ко мне. - Ну, привез ты нам погодку. Не было еще у нас
такого морозца.
  - И такой метели, - вставляет Гарик.
  - Это уж вы мне приготовили, чтобы не злоупотреблял гостеприимством, -
отшучиваюсь я. - А я бы мог вам привезти пять градусов тепла, если бы
попросили.
  - Знать бы, что приедешь, заказали бы, будь спокоен.
  Машина между тем, с трудом высвечивая дорогу желтыми противотуманными
фарами, медленно движется по шоссе. Изредка сбоку проплывают, как в
замедленной киносъемке, силуэты встречных машин.
  Говорим мы обо всем, кроме главного - цели моего приезда сюда.
  Сквозь снежную пелену за стеклом машины начинают проступать неясные
силуэты высоких зданий. Больше становится встречных и попутных машин.
  - Ну, вот и город, - сообщает Слава. - Скоро будем на месте.
  В самом деле, метель как будто стихает, зажатая, рассеченная каменными
коридорами улиц. Снег заметно редеет, уже видны шеренги домов, в
большинстве новых, светлых, высоких: на широких тротуарах с черными
силуэтами молодых деревьев мелькают фигуры прохожих, а рядом с нами по
бесконечному проспекту льется поток машин, автобусов и троллейбусов.
  Впереди вспыхнул красный глаз светофора. Поток машин, нетерпеливо урча,
замирает. А я склоняюсь к окну, силясь разглядеть, побыстрее ухватить хоть
что-то в этом новом для меня городе.
  Громадный все-таки он. Шутка ли, третий по величине город России, рабочая
цитадель, так сказать.
  Проезжаем по обширной площади, мимо старинного кремля, совсем не похожего
на наш, московский, мимо памятника Ленину, а потом и Чкалову на высоком
берегу над заснеженной Волгой. Снова ныряем в лабиринт суетливых, деловых
и уже не таких широких улиц старой, видимо, части города, с бесчисленными
небольшими магазинами и конторами в кряжистых, давней кладки, когда-то,
наверное, купеческих двух- и трехэтажных домах. А вскоре мы вновь
неожиданно выезжаем к высокому волжскому откосу и через минуту оказываемся
перед новой гостиницей, величаво и одиноко вознесшейся над заснеженной
красавицей рекой. В редкой снежной мгле скрывается далекая заречная часть
города. Только перед нами уже Ока, поясняют мне ребята, Волга ушла чуть в
сторону и немного правее. За мостом видна стрелка, где сливаются обе реки.
Я на минуту представляю себе, какая красота открывается с этого места
летом.
  После коротких формальностей у окошка администратора мы поднимаемся на
шестой этаж и в длинном коридоре находим нужный номер. Гарик не без
торжественности щелкает ключом и распахивает дверь.
  Я с большим удовольствием убеждаюсь, что ребята, оказывается, успели тут
побывать до меня. На столе приготовлена всякая снедь и даже некая
бутылочка "с мороза" тоже.
  Мы раздеваемся и шумно рассаживаемся у стола.
  - Ну, за твой приезд, - говорит Слава.
  - Господи, - вздыхаю я, - как хорошо среди здоровых людей оказаться! Вам
бы ту водичку попить.
  Утолив первый голод и закурив, мы делаем перерыв и принимаемся составлять
план моих действий в Горьком.
  Между прочим, Слава Волков оказывается начальником отделения в уголовном
розыске областного управления, а Гарик Смирнов - из городского отдела
уголовного розыска, он-то в первую очередь и призван мне помогать здесь.
Слава типичный волжанин, белобрысый, широкоплечий, приземистый, чуть
медлительный, даже, кажется, мечтательный и по всем правилам "окающий". А
Гарик поджарый, подвижной, черноглазый и курчавый. В компании он,
наверное, первый весельчак и певун. Однако сейчас Гарик так же строг и
сосредоточен, как и Слава.
  Я подробно рассказываю о смерти Веры, о ней самой, о ее отношениях с
Павлом и о нашем пути к нему, длинном, петлистом и небезошибочном. Но
теперь уже, судя по всему, ошибки не предвидится, и путь свой мы тут, в
Горьком, должны закончить.
  - Итак, первое, что мне требуется, - это исчерпывающие сведения о Павле
Постникове, - говорю я и невольно смотрю на часы. - Все, что известно,
включая, конечно, и судимость, и побег, и все его художества тут, в
городе. Завтра с утра хотелось бы начать работу.
  - Начнешь, - подтверждает Гарик. - Все тебе подготовим. - И, помедлив,
задумчиво добавляет: - И все-таки что-то меня жмет в этой версии. Сам не
знаю что.
  Мне знаком этот инстинкт опытного оперативника. Он складывается из многих
знаний: людей, жизненных обстоятельств, всяких выдумок и былей, судеб и
происшествий. И вот как-то незаметно все эти знания, вдруг разбуженные
внезапно возникшей перед человеком задачей, новой, непонятной ему пока
жизненной ситуацией, - знания эти начинают как бы пр