там ее, видимо, распить? Скорей всего, они ее только
что купили и торопились побыстрее выпить. Только что купили. И Константин
Прокофьевич с Володей, вооруженные теми немногими приметами, которые
повторил им известный мне уже Сергей, направились в обход ближайших
магазинов, где торгуют вином. Это, однако, ничего не дало. Во-первых, ни
один продавец не мог вспомнить среди последних покупателей в тот день этих
двоих, низенького в телогрейке и высокого в шляпе. К тому же и время их
появления на стройплощадке - около одиннадцати часов вечера - указывало,
что водка, если она не была куплена заранее, могла быть приобретена в этот
час только в единственном по соседству дежурном магазине, где, однако же,
продавщица этих двоих покупателей тоже не вспомнила. Оставались, правда,
еще в округе две закусочные и кафе, но переплачивать там за водку эти двое
вряд ли стали бы.
  Вот тут-то Сухареву и пришла в голову поистине гениальная мысль: а что,
если Они получили ту бутылку как премию или как плату в том же самом
дежурном магазине? И предположение блестяще подтвердилось. Действительно,
около десяти часов вечера в магазин привезли с холодильника рыбу: днем
водитель и грузчики не управились со всеми ездками, и последний маршрут
пришлось делать так поздно. Грузчики получили от обрадованного директора,
заждавшегося своей рыбы и совершенно изволновавшегося, королевское
вознаграждение и рыбой и водкой. Грузчиков было двое, и по приметам они
весьма смахивали на тех, которых видел Сергей.
  Установить автобазу, откуда подавалась машина, не составило труда, и
Константин Прокофьевич вместе с Володей немедленно отправились туда.
Диспетчер назвал им фамилию водителя, который привез рыбу в тот дежурный
магазин. На базе, однако, его не оказалось, он был с грузчиками на линии,
но до конца их работы было уже недолго. И Володя остался ждать. Я себе
представляю, как он при этом нервничал. Но на этот раз водитель работал
совсем с другой бригадой грузчиков. Однако он легко вспомнил тех, кто был
с ним в тот самый день, и назвал их имена: Федор Мухин и Иван Зинченко.
Все это произошло вчера, и вчера же вечером Сухарев и Володя установили,
что оба грузчика исчезли и вот уже вторую ночь не являются домой. Не
удалось их отыскать и сегодня. На работе они тоже в эти дни не появились.
  - Поиски мы продолжаем, - тем не менее весьма оптимистично заключает свой
рассказ Володя.
  - Ну, давай ты теперь, Николай Иванович, - обращается Волович к другому
сотруднику и поясняет мне: - Он тем соседом занимается, на которого Жилкин
указал.
  Николая Ивановича я знаю мало. Это длиннющий дядя, не ниже меня, только
очень худой и потому, наверное, сутулый, с длинной узкой физиономией,
редкие светлые волосы гладко зачесаны назад, а под густыми бровями глубоко
посаженные, удивительно живые и добрые глаза.
  - Разобрался я в их делах. Разобрался... - повторяет он, откашливаясь. -
Исходные данные оказались не совсем точные. Надежда Горбачева, верно,
проводник. А муженек ее, Петр, - директор вагона-ресторана. Зашибает
небось будь здоров сколько, и слева, и справа. А потому вопрос: зачем ему
соседку грабить? Чушь собачья. Тем более что и отношения у них были вполне
нормальные. Не один год, между прочим.
  - Выходит, врет Жилкин? - спрашиваю я.
  - Врет, - убежденно отвечает Николай Иванович. - Что он, разве дорого
возьмет, чтобы соврать?
  - Но почему он указал именно на Петра, что, у него других приятелей нет? -
не сдаюсь я.
  - А потому, что любого другого мы сразу же за бока возьмем. А этот - ту-ту
- уехал.
  Доля резона в рассуждениях Николая Ивановича, бесспорно, есть, и я
понимаю, что присутствующие это тоже улавливают.
  - А он действительно все эти дни был в отъезде? - спрашиваю я. - Тогда с
ним вообще нет вопроса.
  Длинное лицо Николая Ивановича, на котором все время бродила усмешка,
становится вдруг сосредоточенным, мохнатые брови сходятся на переносице.
Он потирает костлявыми пальцами тяжелый, как будто оттягивающий вниз все
лицо подбородок и глуховато говорит:
  - Вот тут-то как раз есть одна закавыка. Дело в том, что в ночь с
понедельника на вторник его вагон-ресторан стоял на путях Курского вокзала
и принимал продукты. Его срочно подцепляли к другому поезду. Словом,
вечером вагон пришел в Москву, а утром уже ушел. Всю ночь его грузили, ну,
и всякий там мелкий ремонт и технический осмотр. В таких случаях, как мне
пояснили, директор домой не уезжает.
  - Ну, а как было в данном случае? - спрашиваю я и тут же досадливо машу
рукой. - Впрочем, у кого это теперь можно выяснить.
  - Совершенно точно. Вагон в рейсе.
  - Когда возвращается?
  - Завтра. В двадцать один тридцать.
  - И на этот раз Горбачев, надо думать, будет ночевать дома?
  - Видимо, да. Если чего-нибудь не случится.
  - Значит, спокойнее все-таки встречать его на вокзале, в момент прибытия
поезда, - заключаю я.
  - Так и сделаем, - подтверждает Гриша Волович.
  Николай Иванович только молча кивает тяжелой головой, как-то на редкость
неудобно устроившись своим длинным туловищем на стуле и словно
переломившись пополам.
  - Теперь третье направление поиска, - говорю я Воловичу. - Машина, которая
в ту ночь стояла во дворе, под окнами. Кто ею занимается?
  - Я сам, - недовольно говорит Гриша. - Получив личное на то указание
начальства. Пока удалось только установить, что машина служебная и на ней
круглые противотуманные фары. Никто не видел, как она въехала во двор и
как уехала. Но водитель в ней сидел, не уходил, его заметили. Вот,
пожалуй... Да, еще: машина черная или темно-синяя. Вот и все. Не густо,
как видишь.
  - Тем не менее...
  - Да, конечно, - подхватывает Гриша. - Вот теперь хлопцы обшаривают все
автохозяйства. Ведь без путевки ни одна государственная машина не выйдет
на линию, тем более ночью.
  - Ох, мало тут перспективы, - качает тяжелой головой Николай Иванович,
сутулясь и закинув одну длиннющую ногу на другую и зацепив ее даже носком
ботинка, при этом худые его руки сцепились вокруг костлявого колена, и
кажется, что только такая сложная конструкция и может удержать его на
стуле.
  - Товарищ Лосев, а как обстоит дело по линии... любви? - чуть запнувшись,
спрашивает со своего места Володя.
  - И всяких там ухажеров, - уточняет кто-то из сотрудников.
  - По этой линии, - усмехаюсь я, - составлен первый список из числа
приезжих в Москву. Человек семь, кажется. Дано поручение нашим товарищам
на местах проверить, выезжали эти люди в указанные дни куда-нибудь или
нет, а если выезжали, то куда именно. Вот ждем ответов.
  - Маловато это все, - досадливо замечает за моей спиной Сухарев. -
Версия-то важная.
  Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Кажется, понимают это и все
остальные, кроме Володи, судя по его настороженному, пытливому взгляду,
устремленному на меня. И я, главным образом ради него, подтверждаю:
  - Конечно, маловато. Надеюсь, что после разговора с сестрой и со школьной
подругой появится еще кое-что по этой линии.
  - А пока главным остается, думаю, поиск этих прохиндеев-грузчиков, -
спокойно произносит Сухарев.
  Константин Прокофьевич конечно же самый опытный и самый знающий из всех
нас. Служит он в уголовном розыске с незапамятных времен, с середины
тридцатых годов, семнадцати лет туда пришел. Образование у Константина
Прокофьевича всего семь классов, и потому при своем майорском звании и
стаже работы он дальше инспектора уголовного розыска не пошел. Как-то так
уж у него получилось: до войны не успел, после войны вроде уже поздно
было, семья - пять ребятишек, где тут учиться? Но и на пенсию никто пока
Константина Прокофьевича отправлять не спешит, да и сам он не торопится,
хотя если и не по возрасту, то уж по стажу работы он мог оформить ее уже
лет десять или пятнадцать тому назад. А не спешит руководство проститься с
Сухаревым не случайно. Ибо это оказался прирожденный оперативник, талант,
каких мало, с таким поразительным чутьем и пониманием человеческой
психологии и поступков людей, с таким знанием всех сложностей, трудностей,
неожиданностей и кажущихся нелепостей нашей жизни, с таким умением
располагать к себе самых разных людей, вызывать уважение и доверие, что
Константину Прокофьевичу удавалось "поднимать", то есть раскрывать, дела,
об которые все уже, что называется, обломали зубы и ногти.
  А с виду... Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина
Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на
улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно
одетый дяденька приехал первый раз в столицу из "глубинки", и потому он
такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то,
основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не
официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и,
пригорюнившись, изливать Душу.
  Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и
сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является
поиск этих "прохиндеев-грузчиков". Завтра, может быть, что-то другое будет
главным, а сегодня это.
  В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят
ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются
домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И
это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным
образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство
старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять
других? Вот и эта пара - Зинченко и Мухин - тоже не подарок, а увольнять
их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу.
Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы
сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о
своих муженьках?
  В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой,
сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.
  Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.
  - Бесполезное это дело, - сухо отрезает он, - в доме их ждать. Каждую ночь
будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там - семьи. На следующий
день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо
по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.
  - Но мы хоть эту ночь...
  - Я говорю: бесполезно. И даже вредно.
  Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком
случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот
польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше
ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.
  - Не лезь в бутылку, Лосев, - сердито говорит он. - И слушай, что тебе
говорят. Отправляйтесь-ка по домам.
  - А я вам ручаюсь! - почти кричу я. - Надо же познакомиться с обстановкой
там.
  - Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне
твои ручательства не нужны.
  - Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, - с раздражением говорю я. -
Дыхнуть самостоятельно не даете.
  Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня
вдруг повело на нее. Видимо, удивляется и Кузьмич.
  - Дыхнуть, говоришь, не даю? Гм... Ну ладно. Попробуйте. Учиться надо и на
ошибках. Дай-ка мне адреса, куда едете...
  Я кончаю разговор. Товарищи мои давно поняли его характер и теперь смотрят
на меня с немалым уважением. Вступить в такой отчаянный спор с Кузьмичом
не каждый решится. Я же очень горд одержанной победой, но стараюсь это не
показывать.
  Мы уславливаемся, что к Зинченко - тому низенькому, в телогрейке, который
нес водку, - поедут Сухарев и Володя, а ко второму, Мухину, - Гриша
Волович и я.
  Честно вам скажу, что, пока мы все это обсуждали и решали, я как-то не
задумывался, что меня ждет бессонная тревожная ночь в чужом и отнюдь не
гостеприимном доме, что на улице холод и слякоть, и пронзительно свистит
за окном ветер, и живет этот Мухин у черта на куличках, я и не слышал
никогда про такую улицу или проезд.
  Да, я только сейчас в полной мере осознаю, какая мерзкая перспектива
ожидает меня. Впрочем, на работе мы обычно находимся в таком состоянии
предельного напряжения и психологической готовности к любому повороту
событий, что всякая неожиданность воспринимается нами как вполне
естественная. Так и на этот раз. Надо только позвонить домой и
предупредить моих, что ночевать я не явлюсь. Ну, а Светку можно пока об
этом не предупреждать. И звонить ей отсюда неудобно. Разговор у нас всегда
получается слишком... Ну, как бы это сказать? Личным, что ли. Словом,
неудобно.
  И потому я звоню только домой, своим старикам. Тут можно быть деловитым и
кратким. Мама, конечно, первым делом спрашивает, хорошо ли я одет, и дает
всякие ценные советы, как уберечься от простуды, хотя я прекрасно понимаю,
что ее куда больше волнуют неведомые и потому кажущиеся особенно опасными
события, в которых я этой ночью должен участвовать. Мама никак не может к
этому привыкнуть.
  После меня звонят по очереди домой все участники этой ночной операции.
  Я тем временем проверяю пистолет, которым, слава богу, давно уже не
пользовался. Будем надеяться, что и на этот раз воспользоваться им не
придется. Тем не менее проверяю я его весьма тщательно.

  И вот мы едем с Гришей в дежурной машине по вечерней, залитой огнями
Москве. Путь наш далекий, в сторону Южного порта и еще дальше.
  За это время Гриша успевает мне кое-что рассказать о Федоре Мухине. В
местном отделении милиции его, оказывается, хорошо знают. Это отпетая
личность. У него уже есть судимость за кражу, и он около трех лет отбывал
наказание в колонии. Прописали его снова в Москве, только поверив его
клятвенным заверениям, устным и письменным, что он не только сам ничем
больше не нарушит общественный порядок, но и бывшим своим дружкам не
позволит это делать. Не последнее значение имело и то обстоятельство, что
в Москве проживала его семья - старуха мать и жена с двумя детьми.
Мыслимое ли дело было им сниматься вслед за ним в чужие края? А с другой
стороны, факты подтверждали, впрочем, и так очевидную истину, что человек,
возвращаясь из заключения в родную семью, в знакомый коллектив на работе,
легче становится на ноги, чем один-одинешенек в чужом городе.
  Однако с Мухиным все получилось неудачно. Вернулся он домой года два
назад. На фабрику, где раньше, до ареста, работал слесарем, он поступить
не пожелал. Стал перебиваться случайными заработками, пьянствовать,
появились и соответствующие дружки. От благих его намерений и клятв
остались только корявые заявления в отделении милиции, где на него давно
уже махнули рукой, как на помощника в борьбе с преступностью, и старались
только уследить, чтобы он сам не совершил какого-либо преступления. Дважды
за это время он все же отбывал административные наказания за пьяные
скандалы и драки, первый раз семь суток, второй - пятнадцать. Силой Мухина
бог не обидел, здоровяк он отменный, к тому же задира и наглец, а когда
напьется, то, говорят, такая в нем лютая злость просыпается, что страшно к
нему подойти - убьет. Семья от него стонет и плачет. А слушается он,
оказывается, только мать, в пьяном виде даже больше, чем в трезвом. Мать -
старуха молчаливая, злющая и твердая как кремень. Жена уж сколько раз от
Мухина собиралась уходить, но старуха не отпускает, и та ей подчиняется.
  Вот какие интересные подробности сообщает мне Гриша, пока наша машина
несется по знакомым, а потом уже и мало или совсем незнакомым улицам, то
ярко освещенным, людным, широким, а то и пустынным, полутемным, кривым и
узким.
  Улицы становятся все темнее и пустыннее. Мы забираемся в какой-то совсем
далекий и удивительно старый район. Кругом лишь одноэтажные или
двухэтажные домики, длинные темные заборы каких-то складов и фабричонок.
Кое-где улицы вовсе не асфальтированы, и машину кидает на булыжных ухабах.
  Водитель сбрасывает газ, и мы еле ползем, всматриваясь в названия улиц на
перекрестках и в номера домов. Прохожих не видно, и спросить дорогу не у
кого.
  Изрядно проплутав по кривым темным улочкам, мы наконец обнаруживаем нужный
нам проезд. В нем всего-то два дома, а по другой стороне тянется длинный,
местами покосившийся забор. Один из двух домов тот, который нам нужен.
Вернее, номер тот, а под этим номером, оказывается, числится целых пять
или шесть "строений".
  К счастью, здесь нам попадаются двое прохожих, и после осторожных, не
вызывающих подозрений и любопытства расспросов, ибо эти люди сами живут
где-то поблизости и могут знать Мухина, мы выясняем кое-какие детали
местной топографии и некоторые имена. Мухин в разговоре, естественно, даже
не упоминается.
  Затем мы стучим в один из домиков и после такого же осторожного разговора
выясняем, что нам нужно "строение No 3". Этот ушедший в землю домишко
расположен в самой глубине обширного темного двора.
  Машину мы вынуждены отпустить, и у нас такое ощущение, что вместе с ней
обрывается последняя связь с внешним миром.
  Но идти прямо в это "строение" и спрашивать Федьку тоже нельзя. Сперва
следует хоть бегло осмотреть этот огромный темный двор. Мало ли что может
произойти, и предварительное изучение "места действия" стало у нас законом.
  Мы медленно обходим двор, приглядываемся, прислушиваемся, запоминаем. Двор
хотя и большой, но совсем не просторный, и так и эдак расположились в нем
большие и малые сараи и сарайчики, то и дело образуя темные закоулки и
тупики. Да и сами "строения" разбросаны по двору без всякого порядка. Одно
из них оказывается двухэтажным, каменным, а остальные деревянные, в один
этаж. Из некоторых окон струятся в темный двор золотистые полоски света и
слышатся голоса. К каждому домику прилепились еще какие-то пристройки,
крылечки с навесом.
  Вскоре мы устанавливаем, что двор имеет несколько выходов на соседние
улицы и в окружающие дворы.
  Теперь, пожалуй, настало время направиться и к "строению No 3", где живет
Федор Мухин. Знакомство с местной топографией можно считать законченным.
Ноги у нас уже отсырели от шлепанья в темноте по глубокой грязи и мокрому
снегу, и сами мы изрядно продрогли.
  В этот момент из-за какого-то сарая появляется невысокая, темная фигура в
расстегнутом пальто и ушанке набекрень. Судя по пружинистым, быстрым
движениям, человек весьма молод. Об этом можно судить и по задиристому,
нагловатому тону, каким он нас окликает:
  - Эй, парни! Чего тут вынюхиваете, гады?
  - Чего лаешься? - отвечает Гриша миролюбиво. - По-человечески не умеешь?
  - Ха! Культурный какой, - презрительно усмехается парень. - Кого,
спрашиваю, ищете?
  - Да Федька нужен...
  - Это который?
  - А у вас их тут сколько?
  - Хватает. Вот я, к примеру, тоже Федька.
  - Ты? Мелковат ты для Федьки, - смеется Гриша. - Нам бы побольше нужен.
  - Ах, побольше... - загадочно произносит парень. - Есть у нас такой.
  - Не знаешь, часом, где он? - в свою очередь спрашивает Гриша. - Дело у
нас к нему. К Федьке Мухину, конечно.
  Я молча стою за спиной у Гриши и безуспешно стараюсь разглядеть
встретившегося нам парня. В первый момент он чуть выставился под косой луч
света из недалекого окна, но тут же поспешно отступил в тень.
Подозрительно это. Учуял что-то опасное в нас? Боится, что его узнают?
  - Ну да. К Мухину, - повторяет парень. - Понятно. Только его дома нет.
Гулять ушел. Сам видел.
  Врет он нахально и почти в открытую.
  - Вот те раз, - досадливо говорит Гриша. - Крах фирмы. Где ж он может
быть, не знаешь?
  - А какое у вас дело-то? - любопытствует парень.
  Гриша небрежно машет рукой:
  - Железнодорожное дело. Погрузка-разгрузка.
  - А-а... - Парень с минуту медлит, что-то про себя соображая, потом
добродушно сообщает: - У Полины он сейчас, кажись. Гуляет там.
  - И отпускает его жинка-то?
  - Ха! А чего она сделает? - Парень решительно запахивает пальто и
поправляет шапку на голове. - Вот так, мужики. Топайте до Полины. Она
во-он