няты, и в
них  живут  только люди,  на  которых имеются заявки со  всеми  необходимыми
печатями и резолюциями.  Кроме... кроме гражданина Николова, на него никакой
заявки не оказалось.
     - Значит, было "окно", - говорит Надя.
     Мы уже познакомились. Общая работа, как известно, сближает.
     - Правда,  он поселился не в мое дежурство,  - добавляет она с заметным
облегчением. - Надо спросить Веру Михайловну. Она заступает завтра утром.
     Да, видимо, придется спросить. Тут, кажется, не обошлось без "барашка в
бумажке".

     На  следующий день  после происшествия в  гостинице нас  ждала новость.
Дело в  том,  что еще до этой второй серии краж мы составили фоторобот этого
опасного  вора.  Наша  практика и  экспериментальная психология подтверждают
большую эффективность такого метода.  К  нему-то мы прибегли и  на этот раз.
Ведь у  нас,  как вы помните,  было несколько человек,  видевших того типа в
трех первых гостиницах.
     Надо вам  сказать,  что в  конце этой кропотливой работы на  фотографии
появилось совсем незаурядное лицо, умное, выразительное и даже, я бы сказал,
с  обаянием.  Просто досадно было думать,  что такой человек оказался вором,
наглым, вульгарным вором, и больше никем, что он мог поднять руку на другого
человека, мог решиться на убийство. Ведь это чистая случайность, что женщина
осталась жива.  Внутренне,  психологически он  шел на  убийство,  и  он  был
убийцей.
     А с фотографии на нас смотрело совсем другое лицо. Эти зачесанные назад
седоватые волосы, большие выразительные глаза, изящный нос и полные, красиво
очерченные губы.  Ломброзо,  наверное,  упал бы  со  стула,  взглянув на эту
фотографию и узнав,  кому она принадлежит.  Я еще по университету помню,  по
истории  криминологии,   о  чем  писал  этот  итальянский  ученый.   По  его
утверждению,  вор, например, обладает стойкими и весьма конкретными внешними
данными с явно дегенеративным уклоном.
     Так  вот,  эту  самую фотографию мы  и  разослали в  различные города в
дополнение к нашим ориентировкам и прочим сообщениям.
     И  машина наша снова сработала.  В  первый раз она "выдала" нам платье.
Теперь же... Пришло служебное сообщение... Откуда бы вы думали? Из Пензы! На
следующий день, как я сказал, после событий в той, последней гостинице. Один
старый работник розыска из Пензы вспомнил этого негодяя. Он его арестовывал,
оказывается,  лет двадцать назад за  квартирную кражу в  этом городе.  И  не
только вспомнил,  но  и  поднял из  архива его дело.  И  прислал нам по нему
справку и все данные этого человека, даже его подлинную фотографию. А уж тут
у  нас  специалисты  мгновенно  установили,  что  на  присланной  фотографии
двадцатилетней давности изображен тот же человек, что и на нашем фотороботе.
     Фамилия  его  оказалась Мушанский,  Георгий  Филиппович,  год  рождения
тысяча девятьсот двадцать пятый.  Впрочем,  по поводу имени и  фамилии мы не
очень  обольщались.  При  следующем аресте он  мог  назваться как  угодно и,
конечно, назвался, иначе слишком грязный след потянулся бы за ним.
     Но  от  всех остальных данных деться ему  было некуда.  В  том  числе и
особенно от  отпечатков пальцев,  которые нам тоже прислали из  Пензы.  Наши
специалисты тут же  составили формулу его папиллярных узоров и  проверили по
соответствующим  учетам.   Вскоре  перед   нами   лежали  сведения  о   всех
преступлениях,  совершенных этим человеком,  за  которые его в  разное время
судили.  А  кстати,  и  все  другие  фамилии,  которые он  себе  каждый  раз
придумывал.
     Судимостей оказалось пять и фамилий тоже.
     Пестрая и грязная биография была у этого человека.  В том,  первом деле
сохранились материалы о нем и его семье. В последующих делах семья исчезает.
Придумывая  себе  новую  фамилию,  он  придумывает и  новую  биографию.  Так
появился человек без прошлого,  без жизненных корней, без близких. Человек -
"перекати-поле".
     Родился же  он  в  небольшом городке недалеко от  Киева.  Мать работала
бухгалтером на автобазе,  и отец там же механиком. Это был, видимо, хороший,
даже способный механик,  и  его  там  ценили.  Он  был и  изобретателем,  не
крупным,  конечно,  но все же. Что-то улучшил в автомобильном моторе, что-то
придумал для надежной работы карбюратора и  еще для форсунки на  дизеле.  Но
это  был  очень  тщеславный  и  честолюбивый  человек.  Он  стал  добиваться
признания,   патентов,  премий.  И  постепенно  превратился  в  сутяжника  и
кляузника.  Бывают люди,  я  сам таких знаю,  которые не в  состоянии здраво
оценить  масштаб  своих  способностей  и  заслуг.   Наверное,   тот  механик
принадлежал к  их числу.  В  конце концов его уволили,  и он поехал в Москву
хлопотать,  добиваться,  воевать. А заодно он бросил семью, она ему мешала в
его  кипучей деятельности.  В  Москве  он  встретил другую женщину.  С  того
времени след этого механика теряется. Парень остался без отца.
     Сын  вырос тоже  честолюбивым.  Спокойная трудовая жизнь матери его  не
устраивала,  как и вообще жизнь в этом городке. Ему мерещились громкая слава
и  большие города.  Он пошел в  отца.  И  поступает в  театральное училище в
Киеве.  Все бы еще ничего, если бы за четыре года учебы там он не попался на
всяких неблаговидных поступках.  То мелкая кража у товарища, то пьяный дебош
в ресторане, то некрасивая история с какой-то девушкой, на которой он обещал
жениться,  потом еще с одной и еще. С грехом пополам он кончил училище, этот
красавчик,  и  поступил в  театр,  почему-то  пензенский.  Вот там-то  он  и
совершил свое  первое  крупное преступление -  квартирную кражу  у  главного
режиссера театра.  На  суде он  уверял,  что  это была не  кража,  а  месть,
режиссер затирал его,  не давал интересных, ведущих ролей. Сначала он грозил
жалобами "наверх",  потом убить кинжалом на глазах у всех и, наконец, выбрал
третий  "вариант":  ограбил  квартиру режиссера,  Выйдя  из  заключения,  он
поступил в  другой областной театр.  А вскоре новая квартирная кража,  потом
третья.  И снова тот же якобы мотив - месть. И опять суд. Так он и жил, этот
непризнанный "артист".  Все время кочевал,  то по тюрьмам и колониям,  то по
театрам и городам. И вот пять судимостей, шутка ли.
     Я  иногда думаю,  как может человек так жить?  Один,  в вечной войне со
всеми.  Мне  пришлось перевидать всяких людей:  и  случайно оступившихся,  и
заблудившихся, и совершенно озверевших. Такая уж работа. И я еще не встречал
ни  одного,  даже самого опустившегося,  самого отчаянного,  который бы  мне
сказал, искренне, конечно: "Я доволен. Мне другого не надо". Я знаю, всем им
плохо,  какой бы бравадой, какой бы дерзостью они ни прикрывались. И все они
творят зло.  Поэтому мне хочется разобраться. Есть среди них и люди-амебы. В
них  разбираться неинтересно,  они  слишком  примитивны.  Захотел напиться -
напился,  отнять -  отнял, захотел порезать - порезал, а может, и убил, дело
какое. Все это для него "семечки", для амебы.
     Но  этот "артист" не  амеба.  Его аморальность не  от  серости,  не  от
примитивности.  У  него должна быть своя "философия",  я  так  полагаю.  Все
оправдывающая,   все   объясняющая  и   даже  воспевающая.   Это   близко  к
"сверхчеловеку", наверное, которому все позволено.
     Но добраться до этого типа совсем не просто.
     - То, что мы о нем все знаем, - говорит Кузьмич, - этому пока грош цена
в базарный день.  У него уже новая фамилия,  новый паспорт и биография.  И в
театрах он уже не играет. Он уже путь прошел немалый, вниз, конечно.
     "Да, "сверхчеловеки" тоже проходят каждый свой путь вниз", - думаю я.
     - ...Вот раньше-то он на людей не кидался,  -  продолжает Кузьмич.  - А
сейчас кинулся. От вора к убийце путь его.
     - Положение у него было безвыходное,  -  возражает Игорь.  -  Змея ведь
кусается, если на нее наступишь.
     - Тут другой случай, - Кузьмич качает головой и смотрит на меня. - Что,
Варвара-то твоя не звонила?
     - Нет, - отвечаю. - Рано. Только три дня прошло.
     Мы сидим в  его кабинете.  Три часа дня.  За окном сеет нудный холодный
дождь. В комнате тоже холодно. Топить еще не начали. Чертов октябрь!
     Сейчас  начнется  оперативное  совещание.   Важное  совещание.   Я  уже
догадываюсь, что у нашего Кузьмича созрел какой-то план.


                               Глава III
                             РАЗНЫЕ ВЕРСИИ

     Да,  Кузьмич наш,  конечно,  кое-что подготовил.  Но  начинает он,  как
всегда, издалека.
     - Давайте, милые мои, разберемся, - говорит он. - И подумаем. Последняя
кража немного выбила нас  из  колеи,  -  добавляет Кузьмич.  -  Засуетились.
Никуда это не годится.  А почему засуетились?  Да потому, что нет плана, нет
твердых версий.  Розыск по приметам и по вещам - это само собой. А мы только
на него и положились.  На первых порах это было понятно.  Но сейчас...  - Он
сердито трет затылок.  -  Так что давайте думать, милые мои. Одними ногами в
нашем деле не проживешь.
     - Кое-что все-таки добыто,  - с невозмутимым видом говорит Игорь. - То,
что мы знаем Мушанского,  не последнее дело, Федор Кузьмич. И встреча Лосева
с этой Варварой тоже, при всех издержках даже.
     Игорь усмехается.  Я  уже доложил Кузьмичу об  инциденте с  Толиком,  и
Игорь об этом тоже знает. Сейчас он на это и намекает.
     Ох  и  попало  же  мне  за  тот  инцидент!   "Спровоцировал  драку",  -
резюмировал Кузьмич.  Но  я  вовсе  не  хотел  никакой драки.  Конечно,  мне
хотелось,  чтобы Толик ушел,  ну, может быть, поссорившись с Варварой. Вот и
все.  Мне же надо было с ней поговорить.  "Глупости,  -  возразил Кузьмич. -
Знал,  с  кем связываешься.  Так он тебе просто и ушел бы,  как же".  Еще он
заявил,  что эта драка может нам аукнуться.  И чуть не наложил взыскание.  Я
даже не понял, что меня спасло. А теперь вот еще Игорь на это намекает. Хотя
в  целом Игорь верно сказал,  все-таки кое-что нами сделано.  Но одно слово,
которое произнес сейчас Кузьмич, меня насторожило. Это слово "версии".
     - Версии у нас были, - говорю я.
     - Это какие же? - спрашивает Кузьмич.
     - Где его искать,  -  отвечаю. - Рестораны, кафе, всякие злачные места,
где такой народ собирается. Потом скупщики краденого, компании некоторые.
     - А еще? - допытывается Кузьмич. - Конкретнее.
     У  него явно что-то  на  уме.  Я  только не пойму,  что именно.  Хотя и
чувствую, что задел то самое, о чем он думает.
     - Что же еще?  -  спрашиваю.  -  Вот в  кафе он как-то раз и появился с
Варварой.
     - И его почему-то не засекли, - насмешливо добавляет Кузьмич.
     - Ну бывает,  - я недовольно пожимаю плечами. - Однако не последний раз
он туда, надеюсь, зашел.
     - Словом,  так,  -  решительно объявляет Кузьмич.  - Главных версий тут
две. Он москвич или он не москвич.
     - Как же так "не москвич"? - удивленно спрашиваю я. - А Плющиха?
     - Вот,  вот.  Плющиха - это первая версия, - подтверждает Кузьмич. - Не
какие-нибудь там кафе или рестораны,  а Плющиха. Уже кое-что поконкретнее. А
мы это с вами,  милые,  упустили.  Хотя зацепочки тут есть.  Подумать только
надо.
     Да,   действительно,   если  подумать,   то   версия  "Плющиха"  вполне
основательна.  И я об этом уже думал.  Только руки до нее не дошли. Я просто
утонул в старых делах Мушанского. Но время же в конце концов не упущено?
     А  Кузьмич между тем продолжает развивать свою мысль и смотрит при этом
на меня, хотя в кабинете еще человек шесть.
     - Надо прочесать весь район,  -  говорит он.  - Связаться с участковыми
инспекторами,  они свой народ знают.  А у нас приметы есть, фотографии, ну и
все прочее. Это первое.
     Я делаю пометки в блокноте.  Совершенно машинально и только для очистки
совести. Мне неловко. Кузьмич говорит прописные истины, которые я сам должен
был если уж не осуществить,  то хотя бы высказать.  Вот я  и делаю пометки в
блокноте скорее всего от смущения.
     - И  еще  по  этой  версии  надо  кое-что  сделать,  -  продолжает  он,
поглядывая на  меня,  и  досадливо  вздыхает:  -  Надо  бы  попробовать того
таксиста найти,  который их вечером привез,  Варвару и его.  Хотя,  конечно,
прошло уже четыре дня.
     - А вторая версия, Федор Кузьмич? - напоминает Игорь.
     - Не  забыл,  будь спокоен,  -  отвечает Кузьмич.  -  Вторая версия вот
какая.  Три дня подряд кражи,  затем три недели тихо. Потом опять три дня, и
опять тихо.  Странная периодичность,  а?  И  притом розыск по Москве не дает
никаких результатов.  А  уж  они  искали как надо.  -  Он  кивает на  меня и
Авдеенко, тоже присутствующего на совещании.
     - Гастролер, - негромко произносит Игорь.
     - Вот,  вот,  - подтверждает Кузьмич. - Это и есть вторая версия. Но ее
проверить надо.
     "Гастролер" - это особый вид преступника. Он появляется в городе, чтобы
только совершить преступление,  и  потом исчезает.  А  через некоторое время
приезжает опять. Таких ловить, конечно, труднее, но здесь есть свои методы.
     Мы  подробно обсуждаем обе версии.  Мы  им дали уже оперативные шифры -
"Плющиха" и  "гастролер".  Под конец Кузьмич распределяет обязанности.  Но у
меня все время такое ощущение,  что он что-то недоговаривает.  Мне достается
"Плющиха". Версия "гастролер" отходит Игорю.
     - Из Пензы ответа нет? - как бы между прочим спрашивает его Кузьмич.
     - Нет еще, - рассеянно отвечает Игорь.
     Он  уже,  конечно,  обдумывает свою версию.  Он весь поглощен ею.  Но я
почему-то  настораживаюсь.  Однако  Кузьмич больше не  возвращается к  этому
разговору.
     Сразу после совещания я  посылаю Авдеенко и  Яшу Фролова на Плющиху,  а
сам еду к Варваре.
     Она сегодня работает в  утреннюю смену и к вечеру должна быть дома.  Но
будет ли,  это еще вопрос.  И  не застану ли я  у нее кого-нибудь,  это тоже
вопрос.  А  мне надо поговорить с  ней наедине.  И откладывать этот разговор
нельзя, и так уже времени упустили немало. Но нарываться на новый конфликт с
каким-нибудь Толиком у  меня,  как вы  можете догадаться,  желания тоже нет.
Кроме того, меня беспокоит и сама Варвара. До конца положиться на нее я ведь
тоже пока не могу. Мало что может прийти в эту взбалмошную голову.
     Вот с  такими смутными чувствами я  к  ней и  еду.  Знакомая подворотня
встречает меня холодным сырым ветром,  дующим с такой бешеной силой,  словно
это не старая темная подворотня,  а  аэродинамическая труба,  а  я  та самая
модель,  которую надо испытать на лобовое сопротивление. Я плотнее запахиваю
плащ и рукой держу шляпу, ее просто срывает с головы. Проливной дождь хлещет
с самого утра. Мне дьявольски холодно, сыро и противно.
     Прежде чем  зайти в  эту проклятую подворотню,  я  изучаю известные мне
окна.  Занавески задернуты,  в комнате и кухне горит свет.  Значит,  Варвара
дома.  Только бы она оказалась одна,  больше, кажется, мне ничего не надо. Я
почти на ощупь нахожу дверь,  обитую старым дерматином, и звоню. На этот раз
дверь открывается без всяких проволочек и вопросов, и меня буквально вдувает
в  маленькую прихожую,  где  под самым потолком горит тусклая,  без абажура,
лампочка на  изогнутом шнуре.  Потолки здесь,  как и  во  всех старых домах,
очень высокие.
     Передо  мной  стоит  Варвара.  Она  в  простеньком платье  с  короткими
рукавами и  переднике,  волосы небрежно сколоты на затылке.  В  руках у  нее
полотенце.  Ясно,  занимается домашними  делами.  Варвара,  глядя  на  меня,
улыбается дружески и открыто, и это мне тоже нравится.
     - Вы всегда прямо как снег на голову, - говорит она.
     - Как дождь, - отвечаю я, снимая шляпу и стряхивая с нее воду.
     Варвара забирает мой плащ.
     - На кухню повешу, пусть посохнет. Чайку не выпьете?
     - Выпью, - говорю. - С удовольствием даже.
     Через некоторое время мы  уже сидим за  столом,  и  я,  обжигаясь,  пью
крепкий,  душистый чай. Ужасно я люблю, признаться, такой именно чай, свежий
и  крепкий,  без лимона и  сахара.  Это у  нас в  доме так заведено.  Причем
заваривается он каждому прямо в стакане.  Чай "по-лосевски", говорят друзья.
Вот и тут я, к своему удивлению, получил такой чай.
     - Ну как живете, Варя? - спрашиваю. - Паше-то написали?
     Она опускает глаза и  отрицательно мотает головой.  Просто удивительно,
до  чего  она  бывает  разная.  Сейчас,  например,  это  сама  скромность  и
застенчивость.  В  черных живых глазах нет  обычной дерзости и  вызова,  они
задумчивые и даже грустные.  И движения ее не порывистые,  не энергичные,  а
какие-то  плавные,   мягкие.   Сколько  в  ней  женственности  и  природного
изящества, передать нельзя.
     - А я написал, - говорю.
     - Спасибо вам, - тихо отвечает Варвара.
     И  я перевожу разговор на другую тему,  тоже пока далекую от того дела,
которое меня к ней привело.
     - А на работе как? - спрашиваю.
     Она пожимает плечами и бросает на меня быстрый взгляд.
     - А что там может быть? Работаем.
     - Все хорошо, значит?
     Она поднимает голову и  смотрит мне в глаза.  И я вдруг ощущаю какую-то
неловкость,  какое-то странное напряжение, внезапно возникшее в этом совсем,
казалось бы, безобидном разговоре.
     - У вас там какие-нибудь неприятности, Варя? - мягко спрашиваю я.
     - У  меня все хорошо.  Ну  правда же.  И...  никого на  порог больше не
пускаю. Все. Отгуляла. Скоро... вот возьму и напишу Паше.
     Она его любит. Я вижу. А ведь у них до драк доходило. Пашка пьянствовал
и  бил  ее,  а  она,  как говорят,  "гуляла от  него" вовсю.  В  поклонниках
недостатка,  как вы понимаете, не было. Я уверен, Пашка и запил от ревности,
и  безобразничать начал тоже.  Он ее и любит и ненавидит,  можете себе такое
представить?  Я могу.  Но вот стряслась беда,  исчез Пашка из ее жизни.  Она
вроде бы наконец-то вздохнула,  начала жить как ей хочется, закружилась. Вот
хотя бы  этот Толик или Мушанский.  Да и  не они одни,  конечно.  Могла бы и
забыть давно своего изверга Пашку.  Но  вот  стоило только напомнить о  нем,
сказать,   что  другим,   мол,   он  стал  и  любит  ее,  как  что-то  разом
всколыхнулось, поднялось у нее в душе, что-то там вдруг произошло.
     - Напишите,  -  говорю.  -  Обязательно напишите.  А там, может быть, и
поедете к нему.
     - Это как же? - испуганно спрашивает Варвара.
     - А так.  Хорошо себя Паша зарекомендовал. Думаю, разрешат ему скоро до
конца срока жить вольно на какой-нибудь стройке.  Туда и семьи приезжают.  А
он слесарь такой, что поискать.
     Варвара,  опустив глаза, Молчит. Только на чистом ее лбу вдруг пролегла
маленькая морщинка.  Задумалась.  Молчу и я,  отхлебывая остывший чай. Потом
прошу разрешения закурить и приступаю к другой теме.
     - Варя,  -  говорю,  -  а  вы не помните,  этот My...  Михаил Семенович
что-нибудь о себе рассказывал в тот вечер, в кафе?
     - Что?..
     Она с трудом отрывается от своих мыслей.
     - Ах,   этот...   -   Она  зло  хмурится,  устремив  взгляд  куда-то  в
пространство.  -  Известно,  что говорил.  Одинокий,  мол.  Ласки женской не
видит. Подруги жизни у него нет. Ну чего вы все в таких случаях говорите, не
знаете разве?  -  Но,  взглянув на меня,  вдруг смущается.  -  Я не про вас,
конечно. Вы вроде не такой.
     И мы смеемся. Этот смех помогает нам обоим скрыть смущение.
     - В котором же часу он вас домой привез? - спрашиваю.
     - Да не поздно. Часов в десять.
     - А в каком кафе вы были, не помните?
     - Помню,  конечно.  На Кутузовском проспекте,  в начале, около тоннеля.
Большое такое, в два этажа, стеклянное.
     Я знаю это кафе, мы там были как-то со Светкой.
     - А водителя такси, который вез вас домой, не запомнили?
     - Водителя? - Она задумывается. - Нет, не помню. Молодой такой и еще...
Ах да! - Она улыбается. - В очках. Представляете?
     - Представляю.
     Я тоже улыбаюсь.  И не потому,  что водитель этот был в очках, а просто
невозможно не улыбаться, когда улыбается она.
     - А никакого разговора по дороге не было? - снова спрашиваю я.
     - Как