на  столе  Кузьмича  появляется  всем  нам
знакомая таблица. Он ее бегло проглядывает и недовольно замечает:
     - Где же данные об этих четырех?
     - Вы мне дали на это два дня,  -  невозмутимо отвечает Валя. - А прошел
один.  Завтра будут данные.  А пока что установлено, что трое из четырех уже
прибыли к  месту назначения.  При  этом все  они  опоздали туда на  три дня,
считая с  момента отъезда из дому и,  конечно,  с  учетом дороги,  даже если
ехать поездом. Вот такая пока картина, Федор Кузьмич.
     - Гм...  Интересная картина,  -  задумчиво произносит Кузьмич и смотрит
поверх очков на нас с Игорем. - Что скажете, милые мои?
     Меня почему-то начинает разбирать смех.
     - Значит,  конференция продолжалась три дня, Федор Кузьмич, - говорю. -
Ну если день приезда и  день отъезда за один считать,  как положено,  то два
дня на заседания ушли. Повестка дня большая и докладчиков много...
     - Ты не очень-то веселись,  -  с неожиданной серьезностью обрывает меня
Кузьмич и спрашивает у Вали: - Кто еще не приехал на место назначения?
     - Галина Кочерга, - вставляю я. - Ручаюсь.
     - Не угадал,  -  качает головой Валя.  -  Не приехал еще из Куйбышева в
Астрахань врач городской поликлиники Олег Иванович Клячко.
     - Отец-то его в самом деле там умер? - с интересом спрашивает Игорь.
     Кажется,  наш стремительный бросок в  Пензу и  обратно неплохо на  него
подействовал.   Игорь  заметно  встряхнулся  и  начал  проявлять  интерес  к
окружающему миру и, в частности, к нашим делам.
     - А ты как думал?  -  усмехаюсь я. - По-твоему, притворился старик, что
ли?
     - Есть ли он там вообще,  - сварливо возражает Игорь. - Вот с чего бы я
начал.
     - Завтра доложу,  -  обещает Валя и делает аккуратную пометочку в своей
таблице.
     - Тогда надо проверить и  остальных,  -  говорю я  и,  придвинув к себе
таблицу,  перечисляю:  -  И  Сокольского Ореста  Антоновича  из  Ленинграда,
заместителя директора промторга, который выехал... куда же он выехал?.. Ага!
Вот.  В  Харьков,  в командировку.  Дальше.  Палатова Леонида Васильевича из
Ростова, заместителя начальника отдела капитального строительства завода. Он
тоже якобы в командировку отправился,  в Свердловск. Интересно, каким числом
им прибытие туда отметят? Ну и вот Галина Кочерга поехала к больной матери в
Краснодар. Тогда надо и это выяснить. Больна ли матушка, к примеру.
     - Ну и что? - упрямо говорит Игорь. - Раз надо, так надо. Трудно это?
     Валя не  спорит,  он лишь делает пометки в  своей таблице,  вернее,  он
прибавляет в ней еще одну графу.  Предыдущая у него гласит:  "Куда выехал 28
октября?", а новую Валя обозначает: "Проверка причины выезда". Между прочим,
это уже одиннадцатая по счету графа.  Валина таблица становится уникальной и
бесценной.  Без нее мы бы давно запутались,  честное слово.  Из вертикальных
граф пока целиком пусты две:  "Данные местного отд.  мил."  на  всех пятерых
лиц,  указанных в таблице, и новая графа "Проверка причины выезда". А вот из
горизонтальных строчек лишь одна заполнена меньше чем наполовину,  та, где в
графе  "Место жительства" стоит  "Пунеж".  Здесь зияют пустотой и  важнейшие
графы "Ф.И.О.",  и "должность",  а также "Куда выехал 28 окт.".  Да, Пунежем
еще предстоит заняться особо.
     И, словно прочтя мои мысли, Кузьмич с ударением произносит:
     - Еще  про  Пунеж не  забудьте.  С  кем  там этот Зурих говорил полторы
минуты, интересно знать.
     - Срочный разговор,  -  добавляет Валя.  -  С вызовом на переговоры.  И
среди  дня.   А  все  остальные  разговоры  состоялись  вечером,  по  личным
телефонам.
     - Можно туда скатать, в этот Пунеж, - предлагаю я.
     - Ты пока проверь тот телефончик, - говорит Кузьмич. - Завтра же с утра
проверь.  А  ты,  -  поворачивается он к  Игорю,  -  продумай вопрос с  этим
Пунежем. Вот так. Ну и хватит на сегодня.

     Светка встречает меня неожиданно холодно,  даже,  я бы сказал, сердито.
Она почему-то вовсе не кидается мне на шею.  И  никакой радости в ее глазах,
как мне кажется, нет. Сдержанно подставив мне щеку для поцелуя, она говорит,
пока я снимаю пальто:
     - Как быстро ты вернулся. Ну проходи.
     - Светка,  -  говорю я с беспокойством,  -  ты почему такая странная? И
совсем мне не рада. Что случилось?
     Я же знаю,  долго дуться и отмалчиваться Светка не может, ей непременно
нужна ясность во всем, все точки над "и" должны быть немедленно расставлены.
     - Ты нехорошо поступаешь, - говорит Светка. - Некрасиво.
     Она кутается в  яркий синий мохеровый шарф,  который ей ужасно идет,  и
забирается с ногами на тахту, подальше от меня.
     Ее слова для меня полнейшая неожиданность.
     - Некрасиво поступаю? - удивленно переспрашиваю я, опускаясь на краешек
тахты.
     - Да,  некрасиво. Когда ты вчера уехал, Алла мне все рассказала. Ну как
ты мог?
     - Что же она тебе такое рассказала?
     Я  невольно улыбаюсь.  Мне уж ясно,  что это какая-то чепуха,  что Алла
что-то  просто  выдумала,  ее  распаленное  воображение вечно  рисует  самые
несуразные картины.
     Но Светка даже розовеет от возмущения, и глаза ее становятся совсем уже
сердитыми.
     - Не смейся,  пожалуйста,  -  резко говорит она. - Это вовсе не смешно.
Оказывается,  у Игоря кто-то есть,  какая-то женщина?  Которую зовут Лена? И
это ты их познакомил? Как тебе не стыдно.
     - Ну это уж неправда, - смущенно возражаю я.
     Смущение мое объясняется тем, что ту девушку действительно зовут Лена и
я ее знаю.  Все остальное,  конечно, Алка выдумала. Непонятно только, откуда
она узнала про Лену, ведь Игорь ей ничего не говорил.
     - Что именно неправда? - сердито уточняет Светка.
     - Что я их познакомил.
     - А остальное?
     - Остальное правда, Светка.
     - Почему же ты мне ничего не рассказывал?
     - Потому что  сам  Игорь рассказал мне об  этом только вчера,  когда мы
летели в самолете.
     - Неправда! Ты знал это давно.
     - Раньше я только догадывался.
     - Почему же ты не рассказал мне о своих догадках?
     - Потому что это несерьезно.
     - Нет, Витик, это очень серьезно, - Светка хмурится и качает головой. -
Разрушить семью легко,  а  вот  сохранить...  Тут и  должен помочь настоящий
друг.  И потом я думаю,  что та женщина поступает нечестно.  Она ведь знает,
что у Игоря семья, ребенок. Как же можно?
     - Я не знаю,  как это можно,  -  тоже хмуро отвечаю я. - Я знаю только,
что нельзя в такие дела вмешиваться, пока тебя не попросят.
     - Вот Алла меня и попросила.
     - Что она попросила?
     - Поговорить с тобой. Чтобы ты повлиял. Ты же самый близкий его друг.
     - Светка, это же смешно.
     - Смешно?  -  И на глазах у Светки неожиданно наворачиваются слезы. - А
Димку оставлять без отца тоже смешно?  -  И еле слышно добавляет:  - Я знаю,
как без отца...
     Тут я  не выдерживаю,  придвигаюсь к Светке и молча обнимаю ее.  Она на
секунду замирает, потом отталкивает меня.
     - Димка  не  спит  по  ночам,  -  говорит она,  и  губы  ее  дрожат.  -
Просыпается, вскрикивает, зовет отца. Это ты знаешь?
     - Да. Игорь мне об этом сказал. Ночью. В гостинице. Он тоже не спал.
     - Вот видишь.
     - Но тут виновата Алла. Она все время внушает Димке: "Твой папа плохой,
он нас бросает, попроси папу остаться". Ну не дура, скажи?
     Я не могу скрыть свое раздражение.
     - У нее пропала гордость,  -  огорченно отвечает Светка.  - Она слишком
любит Игоря. Разве можно ее за это обвинять? Она его любит, пойми!
     Мне  начинает казаться,  что  Светка сейчас воюет не  только за  Аллу и
страшно ей тоже не только за нее.  И  мне становится не по себе,  становится
почему-то холодно и тоже страшно.
     - Нет,  -  убежденно говорит Светка,  -  во  всем виновата та  женщина.
Недавно я прочла рассказ, где женщина отвергла женатого человека, который ее
давно любил и  которого она любила,  и сохранила ту семью.  Хотя жена у него
была отвратительная.
     - Ну и что хорошего?  - И я вспоминаю этот рассказ. - Заставила его всю
жизнь мучиться, жить без любви. И себя лишила ее. Слава богу, это очень мало
похоже на правду.
     - Да, мало похоже, - грустно соглашается Светка.
     Некоторое время мы молчим. Я закуриваю и снова начинаю чувствовать, как
устал за сегодняшний день.
     - Что же будет?  -  спрашивает Светка,  глядя куда-то в пространство. -
Неужели ничего нельзя сделать?
     Я  снова не выдерживаю,  обнимаю,  прижимаю ее к  себе,  словно пытаясь
защитить от чего-то. Светка на этот раз не вырывается.
     - Мне страшно, - шепчет она и зябко поводит плечами.
     И  мы снова молчим.  Долго молчим.  Мы думаем об одном и том же.  Может
быть,  впервые мы  думаем об этом так серьезно.  И  одновременно я  думаю об
Игоре,  о том,  как же ему поступить, на что решиться. Я же его люблю, этого
молчаливого и упрямого типа. Поэтому я невольно думаю сразу и о нем, и о нас
со Светкой.
     Кто-то из папиных друзей однажды сказал: "Порой я вдруг начинаю мыслить
двухслойно.   И   тогда  не   могу  сосредоточиться.   Для   ученого  весьма
нежелательное состояние".  После этого сколько раз я  себя ловил на  том же.
Вот и сейчас так, но думать мне это не мешает, серьезно думать.
     Неужели и  мы со Светкой,  и  вообще никто и никогда не гарантирован от
того,  что случилось у Игоря?  Неужели Светка когда-нибудь вдруг так полюбит
другого, что сегодняшняя ее любовь покажется ей пустяком или даже еще хуже -
мукой?  Или я,  например?  Невероятно!  И  так ужасно,  что я  не  могу себе
представить что-либо подобное.  Но,  в общем-то,  большинство или по крайней
мере многие находят же друг друга на всю жизнь. И счастливы. Вот хотя бы мои
родители.  Но разве я знаю,  как они прожили все эти годы?  И может быть, их
друзья им  тоже когда-то  помогли?  Но  как я  могу помочь Игорю?  Уговорить
остаться?  Это  будет правильно,  если  все  случившееся с  ним  -  минутное
затмение.  А  если нет?  И  я,  допустим,  его уговорю.  Скажет он мне потом
спасибо?  Разве можно всю  жизнь прожить с  женщиной без ощущения радости от
этого,  только с мыслью, что так надо, что ничего не поделаешь? Всю жизнь!..
Нет,  невозможно. И недопустимо! Даже дети, по-моему, почувствуют всю фальшь
такой семьи.  Нет,  жить надо по-любви и  только пока она есть.  А это может
продолжаться всю жизнь,  я  уверен в этом.  Надо только сделать очень верный
выбор.
     Я  чуть-чуть  отстраняюсь и  смотрю  на  Светкин тонкий профиль,  ловлю
непривычно задумчивый взгляд и переполняюсь нежностью до дрожи в пальцах.  Я
в силой прижимаю Светку к себе и шепчу ей на ухо:
     - Не могу без тебя жить, слышишь?
     Светка молчит,  но я чувствую, что она улыбается, и еще я чувствую, что
она думает сейчас то же самое.
     Звонит телефон. Светка неохотно отрывается от меня и сползает с тахты.
     - Наверное, Зоя, - говорит она.
     Но оказывается, просто ошиблись номером. Это теперь случается почему-то
очень часто.  И Светка терпеливо объясняет кому-то,  что это не больница,  а
частная квартира. И наконец вешает трубку.
     - Да,  ты знаешь,  -  говорит она,  возвращаясь на тахту, - Зоя достала
точно такую кофточку, что ты мне однажды показывал, помнишь?
     Я невольно настораживаюсь.
     - Где достала?
     - Ну  где достают?  -  лукаво улыбается Светка,  двумя руками поправляя
волосы. - У спекулянтки, конечно.
     - Сколько же она заплатила?
     - Кажется, тридцать пять рублей.
     Ого! Это почти на десять рублей больше государственной цены.
     - А ты знаешь эту спекулянтку?
     Светка смеется.
     - Тоже хочешь купить? Или хочешь арестовать ее?
     - Просто интересно, - я равнодушно пожимаю плечами.
     - Витик,  ты со мной никогда не хитри.  Я тебя для этого слишком хорошо
знаю,  -  Светка,  улыбаясь, грозит мне пальцем. - Тебя очень заинтересовало
то, что я сказала.
     - Ну допустим.
     - Так вот. Я ее не знаю. Я только один раз видела ее у Зои.
     Снова звонит телефон. Светка тянется к трубке.
     Вскоре приходит запыхавшаяся, усталая и, конечно, с тяжелой продуктовой
сумкой в руке Анна Михайловна.  Сумку она пытается спрятать, чтобы не видела
Светка. Я снимаю с Анны Михайловны пальто и перехватываю злополучную сумку.
     Она заходит в  комнату и  грузно опускается на тахту.  Широкое оплывшее
лицо ее бледно, на лбу выступили капельки пота.
     - Эти собрания меня доконают, - жалуется она.
     Светка кончает болтать по телефону и накрывает на кухне стол.
     После ужина я ухожу. Светка, обнимая меня в передней, шепчет на ухо:
     - Витик,  поговори  с  той  Леной.  Тебе  удобно?  Ты  ведь  сразу  все
почувствуешь. Я же знаю.
     Я киваю головой,  хотя решительно не представляю,  как может состояться
такой разговор.

     Утром  я   прежде  всего  связываюсь  с   телефонным  узлом,   которому
принадлежит номер,  сообщенный нам Николовым. Через некоторое время мне дают
справку:  номер этот  принадлежит некоему Бурлакову Светозару Еремеевичу.  В
картотеке телефонного узла значится и адрес абонента.
     Пока что  это  имя  мне  ничего не  говорит.  Надо копать дальше.  Хотя
возможно,  что время я потрачу попусту и Зурих просто выдумал этот номер для
Николова.  Впрочем,  вряд ли. Мне кажется, Николов его чем-то заинтересовал.
Иначе  зачем  бы  он  дал  ему  одесский  адрес,   зачем  звонил,  предлагал
встретиться и, наконец, обещал писать?
     Все эти мысли приходят мне по дороге,  пока я  еду в  местное отделение
милиции.  Там  я  встречаюсь с  участковым инспектором,  еще  кое  с  кем из
сотрудников,  смотрю  некоторые материалы.  Затем  я  иду  в  домоуправление
кооперативного дома,  где  живет  Бурлаков,  и  знакомлюсь  с  двумя  весьма
симпатичными и болтливыми особами, бухгалтером и делопроизводителем, которые
довольно быстро проникаются ко мне симпатией,  и  я  в  конце концов получаю
довольно интересные сведения о гражданине Бурлакове.
     Вообще я вам должен сказать,  что собирать о ком-то сведения и рыться в
его  "грязном белье"  занятие не  из  приятных.  Но  тут  есть  нравственные
принципы,   через  которые  нельзя  перешагивать,   и  твердое  убеждение  в
справедливости борьбы,  которую мы  ведем.  В  чем заключаются эти принципы?
Во-первых,  ты должен интересоваться в личной жизни человека только тем, что
непосредственно относится к делу,  которым ты занят; во-вторых, твой интерес
никто не  должен обнаружить,  между прочим,  еще  и  потому,  что  это может
бросить незаслуженно тень  на  того  человека и  чем-то  ему  повредить;  и,
наконец, в-третьих, ты не смеешь злоупотреблять полученными данными или даже
просто  выболтать их  посторонним лицам.  Все  полученные тобой  сведения  о
каком-либо человеке,  который отнюдь не всегда в  конечном счете оказывается
преступником,  автоматически становятся служебной тайной, которая охраняется
нами так же строго, как, допустим, тайна медицинская.
     У  нас как-то был разговор на эту тему с  отцом.  Они с  мамой ведь оба
медики и тоже вынуждены хранить немало интимнейших секретов своих пациентов.
"Тут  есть  одна  существеннейшая разница,  -  заметил отец.  -  Человек сам
доверяет мне свои секреты,  а  вы узнаете о них без его ведома".  -  "Что из
этого, по-твоему, следует?" - спросил я. "Надо иметь особый такт, - подумав,
ответил отец.  - Особую, что ли, щепетильность. Не знаю, учат ли вас этому".
Конечно,  лучше бы вообще не заниматься этим.  Так, по-моему, в глубине души
думает и  отец.  Да,  лучше,  если бы...  если бы  не справедливость борьбы,
которую мы ведем.
     Я  сейчас не  говорю об искоренений причин преступности и  ее самой как
социального явления. Это дело всего общества. Но вот наша борьба, моя и моих
товарищей,  включает в  себя лишь две,  но,  однако,  весьма важные и вполне
конкретные  задачи.  Первая,  это  предотвращение готовящегося преступления,
вторая -  непременное раскрытие уже совершенного и  задержание преступников.
Борьба эта  справедливая и  в  высшей степени нравственная,  не  так ли?  Вы
скажете, что такую борьбу нельзя вести безнравственными методами, а капаться
без ведома человека в его жизни -  это безнравственно.  Вообще?  Всегда? При
любых обстоятельствах,  спрошу я вас?  Но,  как известно,  абстрактных истин
нет, истина всегда конкретна. Что есть добро? Что есть зло? Не оборачивается
ли  одно другим при определенных,  конкретных обстоятельствах?  Рана от ножа
бандита - это зло, но рана от ножа хирурга - это уже добро. Свободная воля -
это добро,  но как часто она оборачивается злом. Безнравственное любопытство
при определенных условиях оборачивается нравственно необходимым знанием. Все
конкретно,  все оценивается исходя из условий жизни и борьбы. И если на наше
узнавание человеческих жизней наложить те принципы и те задачи,  о которых я
говорил,  то это добро,  а не зло,  это нравственно.  И никто мне не докажет
обратное.
     Я не случайно сегодня вспоминаю тот вечер и свою беседу,  почти спор, с
отцом,  именно сегодня,  когда знакомлюсь с  жизнью и  характером гражданина
Бурлаков а.
     О, внешне тут все выглядит вполне благопристойно. Вот уже год, как ушел
Бурлаков на заслуженный отдых.  Жена его еще работает.  Живут супруги тихо и
дружно в  своей большой кооперативной квартире в  ЖСК "Строитель".  Светозар
Еремеевич страсть как  любит детишек,  для  них  всегда припасены у  него  в
кармане дешевые леденцы. Любит он и поиграть в шахматы с такими же стариками
- пенсионерами из своего подъезда и ходит в чемпионах,  чем весьма гордится.
Все  жильцы помнят,  как  помогал Светозар Еремеевич строительству их  дома.
Если бы не он,  когда бы еще этот дом построили.  Ведь что ни день возникали
перебои: то техника подводила, то материала не хватало. И Светозар Еремеевич
выручал:  был он  какой-то начальник в  строительных делах.  И  на собраниях
пайщиков вечно благодарил его председатель правления, отмечая его заслуги. А
Светозар Еремеевич сидел  в  первом ряду,  возвышаясь над  всеми,  огромный,
седой, всегда красиво, по моде одетый, и снисходительно, добродушно улыбался
в  ответ на аплодисменты.  Да и  теперь то и  дело наведывается к нему новый
председатель правления,  просит посодействовать то с ремонтом, то в каких-то
делах с райисполкомом.  И Светозар Еремеевич никогда не отказывает,  связи у
него всюду остались. Потому неизменно и единогласно выбирается он всякий раз
в правление и пользуется всеобщим уважением и почетом. Трое взрослых детей у
Светозара Еремеевича и его супруги, два сына, оба женаты, инженеры, кажется,
и дочь тоже замужем. Ну сыновья, правда, навещают стариков редко, а вот дочь
с мужем то и дело приезжают к ним:  их серенький "Жигуленок" частенько стоит
у подъезда. Словом, все как у людей, приятно даже посмотреть.
     Вот  как  живет и  что  собой представляет Светозар Еремеевич Бурлаков,
телефон которого по  странной случайности попал  к  жителю Пензы архитектору
Николову.
     После   всего,   что   узнаешь   о   гражданине   Бурлакове,   хочется,
усовестившись, снять перед ним шляпу и горячо, вполне искренне извиниться за
неуместное вторжение в  его личную жизнь.  И  всего лишь какие-то  маленькие
шероховатости и еле заметные неувязочки мешают мне сделать это.
     Начнем с  того,  что  пай  за  квартиру оказался у  Бурлакова на  сорок
процентов ниже, чем у других членов кооператива, а его квартира, размещенная
на  последнем этаже,  была  вопреки  первоначальному проекту,  так  сказать,
продолжена  на  чердачное  помещение  и  там  образована  еще  одна,  весьма
просторная и  почти  совсем уже  даровая комната,  в  которую ведет красивая
внутренняя лестница.  Однако все  это  было  разрешено официально гражданину
Бурлакову общим собранием пайщиков за  его заслуги перед кооперативом,  хотя
сейчас уже многими и забыто.
     Можно было бы также пропустить мимо ушей и недобрый слушок о том, что с
сыновьями  Светозар  Еремеевич  находится в  весьма  натянутых отношениях по
причине, правда, н