мне еще не хватает.
     Кузьмич вертит в руках очки и затылок не потирает. Уже хорошо. Я снимаю
мокрый плащ и усаживаюсь на свободный стул возле Игоря.
     - Докладывай, - приказывает Кузьмич.
     Откашлявшись, я докладываю. Кузьмич, видимо, доволен. И все-таки что-то
было в  его тоне,  что меня насторожило.  Значит,  это касается не нас и  не
нашей версии. Может быть, что-то новое возникло у Игоря?
     Когда я кончаю, Кузьмич поворачивается к нему.
     - Видал? - спрашивает он. - Неплохо, а?
     - Неплохо, - спокойно соглашается Игорь.
     - Ну давайте теперь думать вместе, - говорит Кузьмич.
     Оказывается,  у  Игоря тоже неплохие результаты,  совсем не плохие.  По
обоим ленинградским эпизодам,  а  также по трем харьковским проходят приметы
Мушанского.   Игорь  зачитал  нам   соответствующие  места  из   привезенных
протоколов допроса свидетелей.  Да,  все они видели Мушанского,  тут спутать
невозможно.
     Итак,  мы имеем дело с "гастролером".  И ловить его можно, только когда
он  появляется в  Москве.  Ну  а  о  своем прибытии он достаточно громко нам
сообщает.
     - По этой версии у нас есть предложение, - говорит Игорь.
     - Давай,  давай, - одобряет Кузьмич. - Тут есть над чем подумать, милые
мои.
     И  мы  составляем хитроумнейший план.  У  меня даже сама собой проходит
голова. Меня захватили новые идеи и точный психологический расчет.
     Да,  мы составляем просто удивительный план.  Я не знаю, кем надо быть,
чтобы теперь уйти от нас.


                                Глава IV
                       ВОЛК, КАЖЕТСЯ, ЗАФЛАЖКОВАН

     Если  вы  поглядите на  Кузьмича со  стороны,  скажем  в  метро  или  в
столовой,  где  мы  обедаем,  -  обычный  немолодой мужчина,  высокий,  чуть
сутулый,  в  мешковатом старомодном костюме,  ежик седеющих волос,  простое,
ничем  не  запоминающееся лицо.  Вот  только взгляд...  Но  его  можно и  не
заметить.  Взгляд у Кузьмича внимательный,  вдумчивый какой-то.  Когда он на
тебя смотрит,  возникает ощущение полного доверия к этому человеку, кажется,
все  ему  можно в  случае чего рассказать,  все  он  поймет как  надо.  Это,
конечно,  избитые слова,  но  в  данном случае точнее не скажешь.  Вот такой
взгляд.  Но,  повторяю,  его можно и  не  заметить.  И  тогда впечатление от
Кузьмича  остается  самое  что  ни   на  есть  заурядное,   просто  никакого
впечатления, я бы так сказал.
     Но если вам придется с ним поработать,  как мне, например, вот тогда вы
поймете,  что  за  человек перед вами.  Совсем другой человек,  чем вы  себе
представляли.  Мне иногда даже хочется записать ход его рассуждений. Вот как
сейчас, например, когда мы обсуждаем дело Мушанского.
     Причем Кузьмич всегда начинает с  вопросов,  с  загадок,  так  сказать,
всегда  вначале  старается разбудить фантазию  у  других,  заставить думать,
искать, предлагать что-то. И он так при этом заинтересованно слушает, что мы
неизменно втягиваемся в спор, совершенно невольно как-то. А уж потом Кузьмич
начинает рассуждать сам,  думать вслух.  И тогда он раскрывается до конца, и
тогда я  начинаю им восхищаться и  забываю про его старомодный костюм и  про
все  остальное,  над чем мы  с  Игорем иной раз между собой подтруниваем,  и
чувствую себя рядом с ним мальчишкой, честное слово.
     Сейчас Кузьмич только начинает разговор,  глуховато,  неторопливо, даже
как-то задумчиво:
     - Итак, милые мои, у нас уже целых три места, где можно ждать появления
этого артиста, когда он приедет в Москву. Целых три места. Согласны?
     - Два, Федор Кузьмич, - не удержавшись, поправляю я.
     - Ну давай. Какие, по-твоему, два?
     - Первое у Вари.
     - Так. У Вари, значит. Что ж, возможно. Как полагаешь?
     Он смотрит на Игоря. Тот кивает.
     - Возможно.
     - Здесь дело не только в деньгах, - снова вмешиваюсь я. - И не только в
том,  чтобы сделать ее  сообщницей,  сбытчицей краденого.  Она еще красивая,
просто очень красивая. И он наверняка ею увлекся.
     Игорь скептически усмехается.
     - Не встречал он красивых, этот артист...
     - Ты бы на нее посмотрел, - запальчиво возражаю я.
     И тут уже начинают улыбаться все. Даже Кузьмич.
     - Ладно, - говорит он. - Поверим тебе. Значит, Варя - первое место, где
можно его ждать.
     - Лосев в этом толк знает, - вставляет Игорь.
     - Ладно,  говорю,  - с нажимом повторяет Кузьмич и обращается ко мне: -
Давай второе место.
     - Второе - это Худыш, - говорю я не без гордости.
     Ведь оба места -  наше открытие.  И  я действительно горжусь,  хотя изо
всех сил стараюсь этого не показывать.
     - Так, - спокойно соглашается Кузьмич. - Значит, Худыш. Согласен.
     - Это будет понадежнее, - замечает один из оперативников Игоря. - Худыш
ему нужен для дела.
     - Вернее, после дела, - поправляет другой оперативник. - Сначала кража,
потом Худыш. Он сбытчик.
     - Не обязательно,  -  вступает в  спор Игорь.  -  У них всякие дела.  И
всякие расчеты.
     - И еще общество,  -  добавляю я.  -  Мушанский любит общество.  Именно
такое, кстати. Чтобы блистать. Поэтому он может появиться там в любое время.
     - Он прежде всего деловой человек, - не сдается оперативник. - И хитер.
Ради общества он рисковать не будет. Знает ведь, что его ищут.
     - Вот это верно,  -  вдруг говорит Кузьмич.  - Это он знает. Запомните,
милые мои. - И обращается ко мне: - С этой самой... Как ее?..
     - Элеонорой Михайловной? - помогаю я.
     - Да. С ней надо еще встретиться. Ты не условился?
     - Появлюсь, - загадочно обещаю я.
     Кузьмич усмехается.  Он догадывается,  какой стиль установился у меня с
нею.
     - Везет этому Лосеву, - качает головой Игорь и подмигивает.
     - Трудись, - назидательно говорю я. - Авось тоже повезет.
     - Значит,  так,  -  подводит итог Кузьмич.  - Квартира этого портного -
тоже место, где может появиться Мушанский. Согласны?
     Все, конечно, соглашаются.
     - И наблюдать за этим местом надо неотрывно,  - продолжает Кузьмич. - А
не ждать новой кражи. Он там может появиться в любой момент, как приедет.
     С этим тоже сейчас никто не спорит.
     Кузьмич поглядывает в мою сторону.
     - Итак, это второе место. Но есть еще и третье. Его только надо найти.
     Теперь он почему-то смотрит на Игоря.  И мы все,  насторожившись,  тоже
невольно смотрим на него. Игорь недоуменно пожимает плечами. Потом хмурится.
Ему, конечно, неприятно. Он, как и мы, не понимает, что имеет в виду Кузьмич
и почему он смотрит именно на него.
     - Давайте думать,  -  предлагает Кузьмич и,  отложив очки,  неторопливо
закуривает. - И рассуждать.
     - Значит,  установлено,  что  этот  самый  Мушанский -  "гастролер",  -
говорит Кузьмич.  -  И  появляется он  в  Москве  только на  три-четыре дня.
Спрашивается: где этого гуся можно задержать скорее всего? Конечно, там, где
он остановился, где он ночует. Так ведь? Вот и давайте-ка над этим подумаем.
В гостинице он не остановится, это ясно. Он туда только на кражу пойдет. Где
же еще?
     - У знакомых, - не очень уверенно предполагаю я.
     - К   каким  это   знакомым  можно  с   краденым  прийти?   -   Кузьмич
прищуривается.
     - Мало ли к каким...
     - Я  думаю,  -  вступает в  разговор Игорь,  -  у него в Москве главным
образом деловые знакомства. Вроде Худыша. Там он не остановится.
     - А может, женщина? - предполагает один из оперативников.
     - Тут надо учесть вот что, - Кузьмич качает головой. - Он же знает, что
в Москве его ищут. И в Москве ему появляться опасно. Он только для краж сюда
приезжает.  Остановиться в какой-нибудь квартире означает неминуемо привлечь
к себе чье-то внимание.
     - Есть такие квартиры, - замечаю я, - в которых...
     Все  прекрасно  понимают,  что  я  имею  в  виду.  И  Игорь  решительно
возражает:
     - Нет.  Там он не остановится... Другого полета птица Вряд ли наутро он
выползет оттуда такой чистенький и  свеженький,  каким он потом появляется в
гостинице.
     - Так,  так,  -  кивает Кузьмич.  -  А  три или четыре ночи он все-таки
где-то  проводит  в  Москве.  Причем,  -  он  поднимает палец,  -  именно  в
культурном месте. Они правы. - И он указывает на Игоря и оперативника.
     - Все-таки,   я  думаю,   у  женщины,  -  упрямо  повторяет  первый  из
оперативников.  - Артист. Умеет заливать. Умеет ухаживать. Не всякая устоит.
И повод для ночевки вполне безопасный, - он улыбается.
     Но я  с этим не соглашаюсь,  и,  по-моему,  другие тоже.  Кузьмич прав.
Мушанский знает,  что его всюду ищут,  четыре дня подряд ночевать на частной
квартире он не будет.
     - Красносельская, - напоминаю я. - Почему он вышел из такси именно там?
В одиннадцать часов вечера. Он ведь куда-то ночевать отправился, не иначе.
     - Правильно,  -  поддерживает меня Кузьмич.  -  Вот  тут уже становится
теплее. Как в той детской игре.
     - М-да,  -  задумчиво соглашается Игорь. - Что же там имеется, в районе
Красносельской?..
     Мы начинаем вспоминать.
     - Жилой массив,  -  говорит наконец один  из  оперативников.  -  Больше
ничего. Если не считать магазинов, кино, учреждений, мастерских и так далее.
     - И рядом вокзалы, - добавляет Игорь.
     - Он мимо них проехал на такси, - возражает кто-то.
     Игорь качает головой.
     - Это как раз не имеет значения.
     - Из Москвы он в ту ночь уехать тоже не мог,  -  вмешиваюсь я. - Он еще
два дня совершал кражи здесь.  И  ночевать на вокзале он,  конечно,  тоже не
собирался. Не для него это.
     - Стоп,  -  неожиданно произносит Кузьмич.  -  Где  можно  ночевать  на
вокзале?
     - В зале ожидания, - говорю я. - На скамьях. Только там не выспишься. И
костюм помнешь. Четыре ночи подряд - исключено.
     - А еще где? - настаивает Кузьмич.
     В  тоне его уже нет задумчивости,  в нем какое-то напряженное ожидание,
словно Кузьмич в  чем-то важном экзаменует нас,  словно сам он уже о  чем-то
догадывается.
     - Где   еще?   -   переспрашивает  Игорь  и,   усмехнувшись,   начинает
перечислять:  -  В комнате матери и ребенка, в медпункте, в комнате милиции,
наконец...
     Тут уже смеемся мы все. А я даже закашливаюсь.
     - А еще? - продолжает допытываться Кузьмич.
     - В комнате для транзитных пассажиров,  -  отдышавшись, вдруг выпаливаю
я.
     Кузьмич многозначительно поднимает палец.
     - О!  -  произносит он.  -  Это уже кое-что. Ну а кого же туда пускают,
интересно?
     Этого никто из  нас точно не знает,  и  Кузьмич берется за телефон.  Он
звонит  в  комнату  милиции  первого  попавшегося  вокзала,   правила  везде
одинаковы, и наводит справку.
     Выясняет он  следующее.  Чтобы  остановиться в  комнате для  транзитных
пассажиров,  надо предъявить паспорт и  билет,  который бы свидетельствовал,
что  пассажир едет через Москву и  должен здесь произвести пересадку.  Билет
этот регистрируется дежурной.  Проживать в комнате для транзитных пассажиров
можно в течение трех суток.
     - Вот и все,  - заключает Кузьмич. - Очень даже просто и удобно. К тому
же вполне культурно.  -  И,  усмехнувшись, добавляет: - А если еще коробочка
конфет или что-нибудь в этом роде, то и четвертые сутки прихватить можно.
     - И паспорт не обязательно будет предъявлять, - добавляю я.
     - Пустяки,  -  возражает Игорь.  - У него и краденый паспорт может быть
припасен. Главное - билет.
     Словом,  возникает  интересная  версия.  Мы  ей  даем  оперативный шифр
"вокзал".
     Все оживляются.  И  тут наш Кузьмич начинает рассуждать,  как бы думать
вслух, и мы умолкаем.
     Кузьмич не  поучает,  не  разъясняет,  не  цитирует авторитеты,  он  не
пытается проникнуть в природу явлений и вскрыть их корни.  И уж конечно,  он
не  обобщает  и  не  выводит  никаких  законов.  Просто  он  размышляет  над
конкретной  задачей,  очень  непростой  задачей,  которая  нас  больше  всею
заботит.
     - Тут надо кое-что учесть,  милые мои, - говорит Кузьмич и указывает на
сидящего рядом со мной оперативника.  -  Вот ты сказал:  "Он знает,  что его
ищут".  Это многое определяет в его поведении,  артиста нашего.  Это значит,
что нервы у  него натянуты до предела и покоя у него нет ни днем,  ни ночью.
Он ведь каждую минуту отовсюду ждет опасности,  ждет нападения.  И  в каждом
человеке,  с которым сталкивается, подозревает прежде всего врага. Вот такая
у него сейчас жизнь.  Такое состояние.  Как у затравленного волка.  И в этом
состоянии  даже   самый  опытный  преступник  допускает  ошибки,   просчеты.
Обязательно допускает.  Незаметно для себя.  И нам надо их учесть. А сначала
надо найти.  Это первое.  И еще одно нельзя упустить. Я уже об этом говорил.
Он  звереть начинает.  Он  уже пошел на  убийство.  Это сдают нервы.  Раньше
небось, если бы зашла горничная, он нашелся бы и такое ей загнул, что она бы
и в другой номер ему сама дверь открыла. А вот сейчас нервы сдали, он ничего
придумать не смог и пошел на убийство. И тут, знаете, как с хищником. Почуял
кровь!  Перешагнул внутри себя через что-то.  Опасное дело.  Теперь он, чего
доброго,  и заранее может убийство запланировать. Теперь можно от него этого
ждать. Вот, милые мои, кого мы перед собой имеем.
     Кузьмич оглядывает нас,  вздыхает и  закуривает новую  сигарету.  Потом
продолжает:
     - Так  вот  насчет его  ошибок.  Возьмем пока версию "вокзал".  Значит,
появляется он  в  Москве.  В  третий  раз,  обратите внимание.  И  к  вечеру
отправляется на ночевку.  Куда?  На какой вокзал?  Учтите его состояние, его
нервы,  его страхи и всякие опасения.  И я вам точно говорю: где бы, в каком
бы  районе он  к  вечеру ни  оказался,  ночевать он  потянется на  тот самый
вокзал, где ночевал в свой первый и во второй приезд. Почему? Да потому, что
там  все  для  него прошло благополучно.  Там он  уже все знает:  планировку
здания,  расположение милицейских постов,  саму эту  комнату для  транзитных
пассажиров,  дежурную там,  знает все лестницы,  все входы и выходы. А любой
другой вокзал для него неизвестность.  И это в его состоянии всегда означает
опасность, которой надо избежать. Ведь неизвестно, в какую обстановку он там
попадет,  с  каким персоналом там столкнется.  Вдруг кто-то  узнает его там,
вдруг задержат.  Ведь ищут его всюду,  он  же  знает,  это у  него гвоздем в
голове  сидит.  И  чувство  самосохранения погонит его  на  тот  самый,  уже
знакомый ему вокзал,  который именно поэтому кажется безопаснее других.  Вот
какая штука.  И там дежурная в третий раз запишет в тетрадочку его фамилию и
его билет. В третий раз, учтите. Хотя на какую фамилию будет у него паспорт,
мы не знаем...
     Тут я снова,  не сдержавшись,  начинаю кашлять. Кузьмич, покосившись на
меня,  выжидает,  пока я  успокоюсь.  И  еще с  тревогой поглядывает на меня
Игорь.  Чего это он,  в самом деле,  кашля не слышал,  что ли?  Умирать я не
собираюсь и болеть тоже.
     Когда  приступ кашля наконец проходит,  Кузьмич продолжает все  так  же
неторопливо:
     - Теперь насчет билета. Мушанский ведь действительно в Москве проездом.
И у него должен быть билет Харьков - Ленинград или наоборот. Зачем ему брать
билет  до  Москвы,  а  здесь  снова покупать?  Вот  этот  билет он  и  может
предъявить дежурной.  Может,  но  скорей всего  не  предъявит.  Он  побоится
обнаружить подлинный свой маршрут. Побоится. Он сейчас всего боится. Мало ли
что?  Но  предъявить какой-то  билет ему  все-таки  надо.  Что  тут  делать?
Единственный выход,  это где-то по пути купить другой билет, допустим Орел -
Бологое,  и  его предъявить в Москве.  А потом,  когда поедет из Ленинграда,
купить уже билет Бологое -  Орел.  Вот и  все.  И  тут есть один интересный,
по-моему,  момент.  Снова учтем его нервы и его опасения. Если уж он решится
выскочить в  Орле за  билетом,  а  потом в  Бологом,  то в  следующий раз он
выскочит снова там.  Только там.  Он  уже будет считать эти вокзалы для себя
безопасными.  Ведь в  первый раз  все  там сошло благополучно.  А  в  других
городах неизвестно,  как все сойдет.  Про нервы его не забудьте и про мысль,
что ищут его всюду. Она ему спать не дает. Страшная эта жизнь, я вам скажу.
     Кузьмич снова вздыхает и  на  секунду задумывается.  Мы тоже молчим.  Я
борюсь с подступающим кашлем.
     - Так вот, - заключает Кузьмич. - Теперь понимаете, что нам надо искать
по этой версии? - И сам же отвечает: - Повторность билетов на одном и том же
вокзале.  И  в определенные,  нам уже известные дни.  Вот что.  И еще.  Этот
артист может появиться,  в любой момент.  У него график свой. И к этому надо
быть готовым.
     Он  умолкает и  смотрит на часы.  Половина одиннадцатого.  Я  просто не
заметил, как пролетело время.
     - Все, - объявляет Кузьмич. - Здорово засиделись, однако.
     Мы встаем, с шумом отодвигая стулья.
     - Лосев,  -  сурово обращается ко  мне Кузьмич,  -  завтра на работу не
являйся.  Дома побудь.  Пусть там Елена Георгиевна меры примет.  Мне больные
сотрудники не нужны. Тут и здоровые еле справляются.
     - Что вы,  Федор Кузьмич,  -  пытаюсь протестовать я.  -  Чего мне дома
делать? Я совершенно...
     - Ладно, ладно. Сказал - значит, все.
     - А вдруг завтра...
     - Ничего. Как-нибудь и без тебя справимся.
     - Федор Кузьмич, да я за одну ночь поправлюсь. Вот увидите.
     - И видеть не желаю.
     Он совершенно непреклонен. А я при мысли, что именно завтра этот артист
может появиться в Москве и операция пройдет без меня,  готов выть от злости.
Столько сил вложить в это дело и в самый важный момент выйти из игры!
     Но чувства мои,  конечно,  сложнее и глубже,  чем эти доводы, которые я
сам себе сейчас сгоряча привожу.  Особенность нашей работы заключается еще и
в  том,  что  она не  просто увлекательна.  Увлекательных занятий много.  Но
распутывание преступления,  особенно сложного и  опасного,  включает в  себя
столько чувств и переживаний,  как никакая другая работа. Тут я убежден. Вас
ведет  вперед  не  только,  даже  не  столько сама  тайна  преступления,  но
возмущенное  чувство  справедливости.  Кара  должна  настигнуть  преступника
непременно,  во  что бы  то  ни стало,  справедливая и  суровая кара закона.
Нельзя прощать такое.  Эта,  казалось бы,  прописная истина становится вашей
верой,  вашим убеждением,  вашим прямым и святым долгом,  вашей совестью.  И
хотя я понимаю,  что и без меня все свершится как надо, я не могу оставаться
в  стороне,  это выше моих сил,  слишком много горьких впечатлений связано у
меня с этим делом, слишком много переживаний.
     И тогда я прибегаю к последнему средству.
     - Федор Кузьмич, - говорю, - вы сами предупредили, что сейчас Мушанский
особенно опасен. Ведь так?
     - Ну предупредил. И что?
     - Так  вот.  Я  должен  немедленно повидать Варю.  Завтра же.  Ее  надо
подготовить.  Он же ей должен позвонить. Или еще хуже. Он может неожиданно к
ней явиться. Что тогда?
     - М-да... - Кузьмич задумывается.
     - Разрешите мне...
     - Не разрешаю,  -  резко говорит Кузьмич. - К ней поедет... Ну вот хотя
бы Откаленко.
     - Но ведь...
     К   нашему  разговору  уже   давно  прислушиваются  Игорь  и   оба  его
оперативника.
     Игорь усмехается и поучительно говорит:
     - Ревность -  плохое чувство,  Лосев.  До  добра  не  доводит.  Кстати,
проверю твой вкус.
     И впервые, кажется, я не нахожу достойного ответа.
     Кузьмич прихватывает меня с собой в машину.  Всю дорогу я угрюмо молчу.
Дома мама сует мне градусник. Ничего особенного, тридцать семь и шесть. Тоже
мне  температура!   Тем  не  менее  я  раньше  обычного  укладываюсь  спать,
предварительно проглотив  под  маминым  наблюдением  лошадиную  дозу  всяких
снадобий.  А вдобавок, уже тайком от нее и с благословения отца, который при
этом  опасливо поглядывает на  дверь,  полстакана коньяка.  На  него у  меня
главные надежды, между прочим.
     Утром я  просыпаюсь с абсолютно свежей головой и холодным как лед лбом.
Градусник   показывает  температуру  даже   ниже   нормальной.   Пап