ртит отвесные каменные стены, вырубленные в горном
склоне. Перед каждым поворотом машина истошно гудит. Да, случись
встречная, как они разойдутся? При этой мысли становится не по себе.
Вокруг уже настоящие горы, гигантские вершины покрыты снегом. И ветер
становится свирепее, холоднее и коварнее. Разбойничий какой-то, налетает
внезапно, из-за угла.
  Неожиданно за одним из поворотов скалистая стена отступает. Распахивается
небольшая горная долина. Дорога устремляется по ней, и вот уже с обеих
сторон от нас тянутся невысокие, сложенные из плоских камней ограды садов.
Вскоре мы минуем деревянные ворота с вывеской во всю их длину: "Санаторий
"Горное солнце". Солнца тут и в самом деле много, и припекает оно здорово,
даже сейчас. Машина, покачиваясь, едет все дальше мимо каменных изгородей
и бесконечных садов, потом сворачивает куда-то в сторону, и мы снова
углубляемся в горы. Где же детский санаторий? Пока что его не видно, как и
селения под названием Отока. Кругом опять лишь красноватые скалы и зеленые
лесные склоны.
  Селение скоро появляется, но оно называется совсем иначе, я не успеваю
прочесть на белой табличке его замысловатое название. Куда же мы едем,
интересно знать? Может быть, это просто другая дорога и сейчас будет
охотохозяйство? Но селение кончается, и мы снова оказываемся на горной
петлистой дороге. И вскоре въезжаем в новое селение. Проехав некоторое
время по нему, мы оказываемся на небольшой площади. Здесь машина наша
неожиданно останавливается.
  Хлопает дверца, вылезает Жук и весело объявляет:
  - Все. Прибыли. Дядя, гони красненькие.
  Вылезает и дядя Осип. Жилистый, какой-то пружинистый мужичок, хоть и мал
ростом. И глаза быстрые, диковатые, недобрые, чем-то знакомые мне.
  - Куда же это ты, дядя, нас завез, а? - спрашиваю я, пока дядя Осип,
кряхтя, достает из внутреннего кармана своей поношенной поролоновой куртки
мятый бумажник.
  - Так ведь озеро - вон оно, два шага всего, - машет рукой дядя Осип и
усмехается. - Там и ресторан ваш. Мы чуток только в сторону забрали.
  - Живете здесь? - спрашиваю я.
  - Да нет, - отвечает. - К дружку заехал. Продуктами вот поделюсь.
  - А сами-то где живете?
  Я нарочно тяну разговор и соображаю про себя, как дальше поступить. Можно
задержать сейчас этого дядю и заставить вести к нужному нам дому. Но вдруг
заупрямится и тогда приведет куда угодно, с ним ничего не поделаешь.
Дядек-то с норовом и небоязливый, видать. Можно, конечно, за ним и
проследить, хотя это совсем непросто в незнакомом селении. Но для
окончательного решения мне нужен совет Давуда. Следовательно, надо дать
время подъехать нашим и пока что не упустить этого шустрого старика. И я
незаметно оглядываюсь вокруг.
  Из-за соседней каменной ограды на нас с любопытством глядят черноглазые
загорелые ребятишки в пестрых рубашках и свитерах. Степенно проходят мимо
двое мужчин в черных плотных куртках домашней выделки. Куда-то спешит
группа молодых, стройных женщин в длинных, до земли, юбках и теплых
кофтах, весело болтают о чем-то, стреляют в нашу сторону глазами,
любопытно им.
  Дядя Осип тоже не спешит, медленно раскрывает свой старый бумажник,
сосредоточенно и хмуро роется в его кармашке и, наконец, вытаскивает
сложенную вчетверо десятку, бережно расправляет ее, приглаживает, отгибает
загнутые уголки. Очень трудно, видно, ему с ней расстаться. Как же, будет
он на свои деньги покупать столько дорогих продуктов, нужны они ему.
Наконец, вздохнув, дядя Осип передает десятку Жуку и начинает доставать
другую. Это он проделывает еще медленнее.
  Жадность губит людей, это уже не раз было доказано. И вот еще одно
подтверждение. Я вижу, как из-за угла с безразличным видом неожиданно
появляется Давуд и, не торопясь, шествует мимо нас.
  В какой-то миг наши глаза встречаются. Дядя Осип в этот момент ничего
вокруг себя не замечает, он поглощен прощанием с новой десяткой. Я делаю
Давуду знак, который означает, что вот этого человека нельзя выпускать из
поля зрения. Давуд чуть прикрывает глаза, давая понять, что все ему ясно и
все будет сделано. Советоваться некогда, и поэтому я принимаю решение сам:
пусть дядя Осип идет себе пока с миром.
  Пройдя мимо нас, Давуд неожиданно останавливается и что-то громко,
гортанно кричит, кого-то, очевидно, зовет. Никто почему-то на этот крик не
обращает внимания, ни детишки за оградой, ни удаляющиеся женщины, и дядя
Осип тоже. А через минуту к Давуду вдруг выбегает его помощник, который
ехал с ним в машине, выбегает совсем с другой стороны, чем я ожидал. И они
начинают громко и оживленно что-то обсуждать на незнакомом мне языке. И
тут я замечаю, как вся эта сценка необычайно естественно вписывается в
окружающую обстановку.
  Наконец дядя Осип заканчивает расчеты с Жуком, кряхтя, вскидывает на спину
свой громадный мешок и необычайно бодро отправляется в путь. Не успевает
он скрыться из виду, как вслед за ним устремляется сотрудник Давуда. А он
сам, собираясь последовать за ними, подает мне сигнал.
  В это время из-за угла, откуда вышел Давуд, появляется Эдик. Он
присоединяется ко мне, и мы отправляемся вслед за Давудом, на некотором
расстоянии от него. Это знакомый маневр, мы ведем дядю Осипа "цепочкой".
  На ходу я бросаю Жуку:
  - Жди здесь.
  Мы следуем на некотором расстоянии от Давуда, останавливаемся, когда
останавливается он, или быстро пробегаем какое-то расстояние и прижимаемся
к бесконечной, по-прежнему сложенной из плоских серых камней невысокой
ограде, не спуская глаз с мелькающей впереди гибкой фигуры Давуда. Он
ведет нас все дальше, все выше в горы. Домиков поселка уже не видно
вокруг, ограда из камней становится ниже, камни сложены уже кое-как, зато
видны кустарник и высокая пожелтевшая трава.
  Эдик идет рядом, и в глазах его я вижу возбуждение и любопытство. Конечно,
ему непривычна такая операция, его "клиенты" - люди, как правило,
степенные, деликатные.
  Неожиданно Давуд, махнув нам рукой, исчезает. Это значит, он меняется
местами с идущим впереди товарищем. Теперь Давуд поведет нашу "цепочку".
Так и есть. Впереди появляется его помощник. Его зовут Ахмет, как сообщил
мне Эдик.
  Путь наш продолжается, но только становится труднее. Мы сворачиваем
куда-то в сторону и начинаем карабкаться по травянистому откосу, между
огромными осколками скал, видимо скатившихся откуда-то сверху в
незапамятные времена. Кажется, мы огибаем селение, оно уже под нами,
скопление серых оград и домов, я даже вижу вдали маленькую площадь и на
ней нашу грузовую машину. Ого, далеко же мы забрались.
  Интересно, почему дядя Осип избрал такой трудный, кружной путь. Опасается
нас? Но тогда бы он просто не сел к нам в машину. Может быть, чем-то выдал
себя в последний момент Давуд или Ахмет? И дядя Осип теперь на всякий
случай петляет, путает след? Это было бы очень досадно.
  Но вот, сделав нам условный знак рукой, исчезает с наших глаз Ахмет. Мы
ждем, привалившись к каменной ограде. Давуд почему-то не появляется. Мы
продолжаем ждать, сдерживая нетерпение. Эдик беспокойно оглядывается, все
время порываясь идти дальше. Я придерживаю его рукой. Нервы напрягаются
все больше. Я расстегиваю пальто, сую руку под пиджак и, нащупав знакомую
плоскую кобуру под мышкой, слегка успокаиваюсь.
  В этот момент где-то совсем близко неожиданно грохочет выстрел, и гулкое
эхо катится в горы. За первым выстрелом раздается второй, потом третий.
Давуда по-прежнему не видно, Ахмета тоже.
  И тогда мы спешим на выстрелы. Я рывком достаю пистолет и спускаю
предохранитель. Эдик на ходу проделывает то же самое. Мы то карабкаемся
между камней, то перебегаем от одного к другому. Я вдруг вспоминаю слова
Сергея о том, как стреляет дядя Осип. Неужели это стрелял он?
  Неожиданно я вижу впереди, возле большого камня, распростертую фигуру. Это
Давуд. Он поднимает голову и манит нас к себе. Мы подползаем. Под нами
гравий и жидкая грязь.
  - Они вон там, - шепчет Давуд. - За той оградой. Там дом.
  - Не уйдут?
  - Ахмет держит ту сторону.
  - Кто стрелял?
  - Два раза Осип. В меня. Один раз кто-то другой. Наверное, в Ахмета. Тоже
не попал. Ахмет сделал отмашку.
  - Кто в доме, сколько человек, ничего не известно?
  - Ничего, - отвечает Давуд.
  - Почему они стреляли?
  - Нас заметили, конечно. Стерегут, собаки.
  Я слегка высовываюсь из-за камня. Нет, стерегут плохо. Выстрела не
следует. Я внимательно рассматриваю тянущуюся невдалеке стену из камней.
Она довольно высокая, за ней ничего не видно, выглядывают только верхушки
редких деревьев и близкий кустарник.
  - Эдик, - говорю я, - ты ползи в ту сторону вдоль стены, а я в эту. Пока
не встретимся. Найди в ограде окошко, щель какую-нибудь, рассмотри участок
и дом и вообще все, что удастся. А ты стереги их, Давуд.
  - Стерегу, дорогой, стерегу. Давайте.
  Мы с Эдиком расползаемся в разные стороны.
  И вот я уже один. Плоские камни ограды уложены так плотно, что не видно ни
щелки. Неужели она вся такая? А высунуться пока опасно. Ну, а если
все-таки попробовать?
  Подобрав какую-то ветку, я цепляю на нее свою кепку и осторожно приподымаю
над оградой. Ничего. Никто по кепке не стреляет. В чем дело? Значит, можно
выглянуть? Но я сдерживаю себя. И продолжаю ползти вдоль стены, руками
прощупывая влажные ее впадины и неровности.
  И мне наконец везет. Между камнями неожиданно обнаруживается щель. Толстым
концом ветки, которую я почему-то не выбросил, я выковыриваю из щели
песок, мелкие камушки и приникаю к ней глазами.
  В неожиданной близости от себя я вижу дом, небольшой, бревенчатый, на
высоком, из камня сложенном фундаменте, с застекленной терраской, с
двухскатной, крытой толем, крышей, с привычными наличниками на окнах,
будто какая-то скромная подмосковная дачка забралась в эти горы,
безобидная, мирная дачка, хочется зайти и спросить, не сдается ли. А там
ждут пули... Возле дома ни дерева, ни кустика. Людей не видно. Ставни на
всех трех окнах по фасаду распахнуты. Но сами окна закрыты, и дверь на
террасу тоже. Откуда же стреляли, да еще двое, в две разные стороны сразу?
Может быть, эти двое прячутся где-то снаружи, не в доме? Но где же тут
спрячешься? Впрочем, за домом могут быть и кусты, и деревья, и
какие-нибудь постройки даже. Это за домом, а тут, с моей стороны, ничего
такого нет. Значит, надо ползти дальше, может быть, удастся осмотреть
другую часть участка.
  И я снова ползу по мокрой жухлой траве и ощупываю руками каждый выступ.
  Интересно, какой у них план? Если рискнули открыть стрельбу, значит,
решили раскрыть себя. А что дальше? Дождаться темноты и бежать? Ведь дядя
Осип знает тут каждую тропку, и уйти от погони им будет нетрудно. Да,
вполне вероятно, что план именно такой. Хотя они не знают наши силы и
очень рискуют. Другого выхода у них, очевидно, нет. Им, конечно, есть чего
бояться. Ах, если бы узнать, кто же там скрывается, в этом доме. Конечно,
они хотят дождаться темноты и бежать. Значит, нам дожидаться темноты
нельзя. Сейчас у них, по крайней мере, два преимущества. Они обороняются,
а в наступление вынуждены идти мы, значит, они могут прятаться, а нам
придется открыться. И потом, мы им не нужны живые, а вот они нам только
живыми и нужны. Значит, что-то надо придумать...
  Я продолжаю ползти вдоль ограды, разглядывая каждый камень в ней. И вдруг
что-то хлещет меня сверху. Я поднимаю голову. Через ограду свешиваются
упругие ветви густого кустарника, ветви усыпаны жесткими глянцевыми
листочками. Вот это уже другое дело. Я приподымаюсь и слегка раздвигаю
ветви. Передо мной все тот же дом, но теперь я вижу его с другой стороны.
И отсюда он дальше отстоит от меня. С этой стороны у него глухая стена,
без единого окна. Странный какой-то дом. А вокруг и здесь ни одного дерева
или куста. Незаметно приблизиться к дому невозможно.
  Вероятнее всего, в доме сейчас трое: Шпринц, Ермаков и дядя Осип. Точнее,
так я надеюсь. О ком бы еще стал беспокоиться сейчас Гелий Станиславович?
Стреляют, конечно, Ермаков и дядя Осип. Шпринц скорее умрет от страха, чем
выстрелит. Как стреляет дядя Осип, я знаю. Хотя вот выстрелил же он два
раза - и не попал. А что, если... Нет, надо сначала встретиться с Эдиком и
узнать, что обнаружил он.
  Но не успеваю я вновь спрятаться за ограду, чтобы ползти дальше, как
внезапно гремит выстрел. Я слышу невдалеке короткий, отчаянный вскрик и
вижу дядю Осипа с ружьем в руке, он прыгает, чтобы скрыться за угол дома.
  И я, не раздумывая уже, подхваченный какой-то жаркой волной, вскидываю
пистолет и стреляю сквозь кусты...
  Дядя Осип падает навзничь, как подкошенный. Еще бы мне промахнуться на
расстоянии в двадцать пять шагов! Он падает, и ружье, ударившись о землю,
летит в сторону. Секунду я, застыв, остаюсь на месте. Ну, кто там кинется
к нему на помощь, кого еще... И кто кричал сейчас? Главное, кто кричал -
Эдик, Давуд, Ахмет, кто? Надо бежать в ту сторону, откуда донесся крик, и
надо стеречь Осипа. Вот он приподымает голову, словно прислушиваясь, и
слабо шарит вокруг себя рукой, ищет ружье. Нет, обессилев, опять падает.
Потом начинает медленно ползти к дому.
  - Лежать! - зло кричу я. - Лежать, говорю! Прикончу! Ермаков, выходи.
  И тут же кидаюсь вдоль забора на крик. Нет, нет, это уже не крик. Я слышу
стон. Мучительный стон. Все ближе. И сердце мое вдруг на секунду тяжко
замирает от ужаса. Это стонет Эдик, я же слышу! Так стонут, когда умирают,
когда захлебываются в крови.
  Я уже не ползу, я бегу, согнувшись, вдоль забора. И вдруг вижу, как
навстречу мне бежит, тоже вдоль забора, какой-то человек. Это Давуд, у
него какое-то страшное лицо, яростное, возбужденное, горестное...
  А вот и Эдик. Мы почти одновременно подбегаем к нему с Давудом. Эдик,
разметавшись, лежит на камнях. Пальто расстегнуто, пистолет выпал из руки.
Глаза его закрыты, в лице ни кровинки, белое лицо и черные, запекшиеся
губы, из которых рвется булькающий, хриплый стон.
  Я рывком приподымаюсь над оградой и вдруг вижу, что возле лежащего Осипа
стоит, подняв руки вверх и оглядываясь по сторонам, Ермаков, как
дрессированный медведь, такой же оскаленный, перепуганный и огромный.
  - Зови Ахмета, - быстро говорю я Давуду. - Несите Эдика в машину и
отсылайте ее в город, немедленно! А сам возвращайся. На грузовой машине
этих повезем. Быстро!
  Давуд не успевает мне ответить, я одним махом перескакиваю через ограду и,
держа в руке пистолет, приближаюсь к Ермакову. У него какой-то блуждающий,
затравленный взгляд, его душит, прямо-таки сотрясает нервная икота.
Жалкий, даже какой-то трагикомичный у него вид.
  Я подхожу и, не отводя пистолета, громко кричу:
  - Шпринц, выходите! Живо!
  Меня самого бьет нервный озноб.
  Мельком я бросаю взгляд на Осипа, он скрючился на желтой траве, спрятав
лицо и подобрав под себя ноги. Жив, гад, жив...
  - Не стреляйте! - кричит появляющийся из-за угла дома Шпринц и, увидев
Ермакова, тоже поспешно вскидывает вверх руки. - Ради бога, не
стреляйте!.. Господи боже мой, какой ужас! - продолжает причитать он, не в
силах оторвать глаз от лежащего на земле Осипа. - Какой ужас! К черту, к
черту!.. Пропал!.. Это уже совершенный факт! Возьмите все документы...
сажайте... Я все скажу! Только не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Я абсолютно
все скажу... Я все знаю... Я вам пригожусь... Не стреляйте...
  В этот момент Ермаков делает нетерпеливое движение, пытаясь опустить руки.
  - Руки, - угрожающе говорю я.
  И направляю на него пистолет. Меня вдруг охватывает жгучее, просто
невыносимое желание выстрелить. И, видно, Ермаков уловил что-то в моем
взгляде и вдруг стремительно, как подрубленный, рушится на колени, тяжко,
натужно всхлипывая и преданно глядя мне в лицо, все еще боясь произнести
хоть слово.
  Зато Шпринц, захлебываясь, продолжает визгливо причитать, держа руки над
головой и изнемогая от страха:
  - Я все скажу... Я все знаю!.. Все, все!.. Меня нельзя убивать!.. - вдруг
истерически кричит он.
  Нервы его, очевидно, не выдерживают. Глаза расширяются, и он не в силах
оторвать взгляда от неподвижно лежащего Осипа. Какой ужас, я его, кажется,
застрелил. Но перед глазами у меня встает вдруг бледное, перекошенное от
боли лицо Эдика, его запекшиеся губы.
  И тут я вижу, как перепрыгивает через ограду Давуд. А за ним появляются
Володька-Жук и еще какой-то человек.
  Спустя несколько минут мы уже гуськом двигаемся вниз по крутой каменистой
улочке, туда, где нас ждет машина. Впереди идет Ермаков, руки у него
связаны за спиной. За ним иду я, пистолет я так и не спрятал. В кармане у
меня пухлый сверток, который привез Осип. Там два паспорта, куча денег и
записка от Гелия с двумя адресами в двух разных городах. Давуд ведет
Шпринца, за ними несут Осипа.
  Вот и все. Мы свое дело сделали - мы, уголовный розыск. Теперь предстоит
до конца распутать паутину, которую соткал Гелий Ермаков, хитро соткал,
втянув много разных людей. Расследованием его преступлений займутся наши
коллеги из службы ОБХСС. Это сложное и особое дело, тут я не специалист. И
не пытаюсь в нем разбираться. Вот и Эдик не был специалистом в нашем деле.
Зачем только он с нами поехал...



     Аркадий Адамов.
     Идет розыск


     РОМАН (журнальный вариант)
     Журнал "Юность"
     OCR: Новиков Василий Иванович, суббота 29 Августа 1998


     Итак,  мой давний друг Виталий Лосев погиб во второй серии
телефильма "Петля", погиб вопреки сюжету этого  романа,  и  мне
казалось, что он завершил свой путь не только на экране, но и в
книгах.  Однако не так-то просто оказалось расстаться со старым
другом. Сложные жизненные обстоятельства, сегодняшние важные  и
острые  проблемы  и  человеческие  судьбы, которые так нанимают
меня,  как  выяснилось,  мне  трудно   исследовать   с   новым,
непривычным  героем.  И  потом,  вмешались  читатели. Горячих и
протестующих писем оказалось столько, что  это  тоже  заставило
усомниться  в  разумности  гибели  моего  героя.  И вот Виталий
Лосев, отбросив прискорбный экранный вариант,  вновь  действует
на страницах нового романа.

                                        АВТОР

     Глава I. Машина номер...

     Кончалась  гнилая,  гриппозная  московская  зима. Снега на
улицах всю зиму было мало, сейчас он лежал грязными  островками
на  обочинах  мостовых,  возле  деревьев и во дворах; в воздухе
стоял сырой туман, прохожие  осторожно  скользили  по  неровным
тротуарам с замерзшими за ночь лужами.
     Женя  Малышева,  вахтер  завода  по  производству лимонной
кислоты, сидела в проходной у окошечка, перед которым  вертелся
железный   старый  турникет,  здесь  в  начале  и  конце  смены
проходили рабочие, показывая Жене свои пропуска.  Через  другое
окошечко Жене были видны высокие полураскрытые железные ворота,
возле которых топтался старик Сиротин в такой же, как и у Жени,
черной шинели с зелеными нашивочками на воротнике, в солдатской
ушанке.  Было  холодно даже Жене в ее комнатушке, а уж на улице
под ветром и подавно, но  старик  Сиротин  поста  своего  возле
ворот   не   покидал.   Женя   время  от  времени  сочувственно
поглядывала на него, посасывая конфету и отрываясь от учебника.
Смена еще не кончилась, и  через  проходную  никто  не  шел,  а
отдельные граждане проскакивали для быстроты прямым ходом через
ворота, сунув Сиротину под нос свой пропуск. Однако экономия во
времени  оказывалась порой относительной, ибо старик был суров,
придирчив и не по  годам  глазаст,  мной  раз  он  останавливал
кого-то  из  спешивших,  брал  в  руки  его  пропуск  и сердито
выговаривал:
     -- Без карточки почему? Куда девал, спрашиваю?
     -- Да шут ее знает! Сама отклеилась.
     -- Сама? Не пущу в следраз, понял?
     -- Ладно, Дядя Миша, ты сейчас пусти скорей.
     -- Запишу и пущу.
     -- Чего?-- настораживался человек.-- Это еще зачем?
     -- Начальнику смены доложу.
     -- Ну, дядя Миша, я же тебе, как человеку, объяснил!
     Но Сиротин его уже не слушал. Приоткрыв дверь в проходную,
он кричал Жене:
     -- Слышь, Женька? Запиши: Смирнов, третий цех, без фото!