икому не известной, и даже на день рождения они к отцу уже
который год не являются.  Говорят даже,  что он хотел одному из них подарить
якобы машину,  да тот почему-то отказался. Но это и вовсе сомнительно и даже
невероятно.
     И  уж  никто не  обратит внимания,  что  еще год назад,  когда Светозар
Еремеевич занимал свой высокий строительный пост, у него под началом служил,
оказывается, некий Пирожков.
     Однако  меня  все  эти  мелкие  обстоятельства все  же  останавливают в
желании  снять  шляпу  перед  Светозаром  Еремеевичем,  и  какое-то  смутное
беспокойство заставляет продолжить знакомство с  ним,  все  больше  расширяя
круг  исследуемых фактов.  Ох,  кажется,  большой промах  совершил неведомый
гражданин Зурих,  дав телефон Светозара Еремеевича пензяку Николову.  Ну  да
разве мыслимо все предусмотреть в столь беспокойной и опасной жизни,  какую,
по-видимому, ведет этот гражданин Зурих.
     Первое  серьезное  открытие  ждет  меня,   когда  я   в  домовой  книге
обнаруживаю супругу  Светозара Еремеевича.  Оказывается,  ее  зовут...  Вера
Михайловна и работает она администратором в гостинице.  Вот так,  не более и
не менее.  И  теперь я  с особой ясностью понимаю,  какого я свалял дурака в
разговоре с  ней  два  дня  назад.  И  уж  теперь  она  найдет  способ,  как
предупредить Зуриха,  что  им  в  Москве интересуется уголовный розыск.  Да,
веселенькое объяснение ждет  меня  сегодня  вечером у  Кузьмича.  И  все  же
обнаружение этой связи -  факт большой важности,  с  какой стороны к нему ни
подойти.
     Новые открытия я  предвкушаю,  когда в  середине дня еду в  трест,  где
работал Светозар Еремеевич и  где  до  сих  пор  трудится Григорий Сергеевич
Пирожков.
     Задача мне предстоит там не  из  легких.  Я  ни  в  коем случае не могу
впрямую расспрашивать о Бурлакове, никто не должен даже предположить, что он
меня  интересует,  и  в  то  же  время мне  необходимо многое узнать о  нем.
Маскировка  тут  нужна,  чтобы  не  насторожить  людей,  не  вызвать  лишних
разговоров,  догадок,  слухов, чтобы рассказывали мне о Светозаре Еремеевиче
непредубежденно и  не  специально,  а  как бы  мимоходом,  между прочим,  не
придавая тому значения.  Тем более что при всей неприязни, которая растет во
мне по  отношению к  Бурлакову,  я  тем не менее ни в  чем пока обвинить его
конкретно не  могу и  потому не имею не только служебного,  но и  морального
права навлечь на  Бурлакова хоть малейшее подозрение со  стороны его  бывших
сослуживцев.
     Особые надежды я тут,  конечно,  возлагаю на Пирожкова,  все-таки у нас
установились вполне доверительные, почти союзнические отношения.
     На троллейбусе мне приходится ехать довольно долго.
     Трест  расположен в  помещении старинных торговых рядов в  самом центре
города.
     Возле третьего или четвертого подъезда я наконец обнаруживаю нужную мне
вывеску,   захожу  в  гулкое  полутемное  нутро  и,  поднявшись  по  широкой
деревянной лестнице на второй этаж, приступаю к поискам и расспросам.
     - Идемте,  идемте,  -  говорит мне поджарый седоватый человек в меховой
кепке и коричневой дубленке с белыми овчинными отворотами,  в руке он держит
пухлый портфель. - Я тоже туда.
     Разговор у нас завязывается естественно и свободно, тем более что путь,
как  выясняется,  нам предстоит неблизкий.  Для начала надо будет по  другой
лестнице снова спуститься на первый этаж и  пройти его из конца в  конец,  а
потом снова подняться на второй.
     Мой  попутчик  оказывается  представителем заказчика,  который  уже  не
первый год по различным объектам связан с этим трестом. Поэтому исторический
аспект  в  разговоре  о  делах  треста  подхватывается им  весьма  охотно  и
компетентно.  Вехами  тут,  естественно,  служат  имена  прежних руководящих
товарищей, и фамилия Бурлакова всплывает как бы сама собой.
     - Удельный князь Светозар, - усмехается мой попутчик. - Как же, как же.
Имели счастье. Большие дела проворачивал. Во все стороны.
     - То есть?
     - И направо, и налево. Ха, ха! И связи всюду. Крепко сидел. И на пенсию
вовремя ушел.  Проводить успели  с  почетом.  А  потом...  Вот  теперь греют
нового.  Молодой,  энергичный, дело знает. Он мне вчера говорит: "Десять лет
трест разваливали,  а теперь хотят, чтобы я за один год все наладил". Роман!
А вы сами от кого?
     - Кооператив "Строитель", - без запинки отвечаю я.
     - А-а. Светозар любил кооперативы.
     - За что их особенно любить?
     - Сами знаете,  -  мой спутник насмешливо щурится. - Если захотеть, вас
ой  как прижать можно.  А  кооператив выкручивайся,  ищи ходы и  выходы.  То
проект,  сказывается, кое в чем подправить требуется, то дефицитный материал
достать и вовремя завезти, то техникой обеспечить, которой и так не хватает.
Знаем ваши дела.  Вот тут Светозар и брал вас за жабры.  Я с ним был завязан
не  по одному кооперативному объекту,  когда в  субподрядном тресте работал.
Насмотрелся.
     Словом,  постепенно начинают выясняться любопытнейшие факты.  На  одной
лестнице я даже предлагаю отдышаться и перекурить.
     - Хе,  хе.  Был еще,  помню,  и  такой случай,  -  со вкусом закуривая,
продолжает мой спутник, явно довольный наличию столь внимательного и совсем,
очевидно,  желторотого слушателя. - Светозар трубы погнал аж в другой город,
представляете?  И  трех  сварщиков с  ними.  Приятель  там  какой-то  помочь
попросил,  план у него горел.  Во фокусник был! А уж по городу, к примеру, с
вашими кооперативами чего он делал!
     - И ни разу не попался? - с наивным интересом спрашиваю я.
     - Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал.  Выкручивался. Говорят, рука
была.  Других сажали,  а он в свидетелях.  Ну раз,  кажется, суд в его адрес
все-таки частное определение вынес.  По вопросу о создании условий.  Но этим
он только утерся.  А уж как всерьез запахло,  Светозар наш - р-р-раз! - и на
пенсию.
     Беседуя таким  образом,  мы  наконец добираемся до  комнат,  в  которых
разместился трест.  Тут мы сердечно прощаемся.  Я  приступаю к поискам моего
приятеля Пирожкова.  И  накрепко запоминаю словоохотливого и  эрудированного
Виктора   Борисовича  Степаненко,   сейчас   инженера  отдела   капитального
строительства одного из институтов.
     Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.
     А  я  вскоре выясняю,  что  Пирожков болен и  на  работу третий день не
выходит.  И сообщают мне это,  представьте,  с каким-то неожиданным для меня
уважением к  Пирожкову,  с  какой-то,  я бы сказал,  внимательностью к нему,
теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что
Пирожков заведует сейчас одним  из  отделов треста (хотя  и  совсем недавно,
лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые
всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.
     Но тогда тем более досадно,  что Пирожков заболел.  Я ведь именно через
него  и  собирался начать знакомство с  многообразной,  как  я  убедился,  и
кипучей  деятельностью  "удельного  князя"  Светозара  Еремеевича.  Так  что
Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.
     Я  разыскиваю в  длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову.
Сначала трубку снимает,  видимо,  дочь,  голосок юный и весьма бойкий. Потом
подходит и  сам Пирожков.  Мне он  несказанно рад.  Я  даже не  ожидал такой
реакции.
     - Что, есть новости, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.
     - В  том-то и дело!  И вот...  -  голос его срывается на страдальческой
ноте, - даже, видите, прихватило.
     - Тогда я приеду к вам.
     И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.
     После этого я  звоню Кузьмичу и коротко,  а также весьма иносказательно
докладываю ему  о  своих делах,  ибо  рядом уже  топчутся двое  нетерпеливых
граждан,  жаждущих поговорить по  телефону.  Кузьмич одобряет мою  встречу с
Пирожковым.

     Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А
мысли мои кружатся вокруг Пирожкова.  Как,  однако, все закономерно в жизни,
как все логично цепляется одно за другое и один поступок неизбежно влечет за
собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь
звено  в  цепочке  событий и  верно  определить житейские и  психологические
связи. К примеру, Пирожков...
     Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.
     Вот наконец и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый,
он растянулся на целый квартал.
     Дверь  мне  открывает девушка в  пушистой коричневой кофточке и  совсем
коротенькой бежевой юбке.  Прямые  светлые волосы падают на  плечи.  Девушка
весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо
улыбается и, оглядев меня, говорит:
     - Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.
     - С  чьих же слов?  -  спрашиваю я,  снимая пальто в маленькой и тесной
передней.
     - С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.
     - Ну это не опасно, - шучу я.
     - Не волнуйтесь,  я  в  вас не влюблюсь.  Вы не в  моем вкусе.  Слишком
высокий.
     Девочка,  однако,  бойкая.  Папаша,  помнится,  обрисовал мне ее совсем
по-другому. Впрочем, это обычная история.
     - Меня зовут Надя, - говорит она. - А вас? Товарищ Лосев?
     - Виталий.
     - Вы собираетесь меня защищать? - иронически осведомляется Надя.
     - А вам требуется защита?
     Она небрежно пожимает плечами.
     - Папа почему-то так считает.
     - А вы как считаете?
     - Я? - Надя кокетливо улыбается. - Что ж, такого защитника иметь всегда
приятно.
     - Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?
     Надя смеется.
     - Папа вам сейчас наговорит.  Он,  по-моему,  на  этом пунктике немного
того...  -  Она вертит наманикюренным пальчиком около виска.  -  Как всегда,
тысячи страхов.
     - Значит, у вас свое мнение на этот счет?
     - У меня всегда свое мнение. А если слушать папу...
     В  этот момент в  передней появляется Пирожков.  Он в пижаме и домашних
шлепанцах,  редкие  седые  волосы взъерошены,  очки  перекосились на  тонком
носике, в пухлой руке зажата газета.
     - Наденька,  почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и
оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу.
     Он  распахивает дверь  в  комнату.  Надя  небрежно  пожимает плечами  и
удаляется.
     Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским
гарнитуром,  с новомодной хрустальной люстрой под потолком,  и усаживаемся в
низкие кресла возле круглого журнального столика.
     - Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.
     - Случилось то,  что я  и предполагал,  -  нервно отвечает Пирожков,  и
маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять
позвонил.
     Он  снимает очки и,  близоруко щурясь,  торопливо протирает их огромным
синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.
     - И вы?..
     - И  я  ему сказал,  как мы условились.  Что я согласен все сделать для
этого самого гражданина.
     - Прекрасно.
     - Да?..  Вы  полагаете,  что  это  прекрасно?..  А  если...  Вы  только
представьте на минуту...  -  Пирожков нервно откашливается,  и пухлые пальцы
его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.
     - Не надо ничего воображать,  - мягко перебиваю я его. - Все будет так,
как я вам обещал. Кстати, кто звонил?
     - Все тот же хулиган.
     - Он вам сказал, когда приедет этот деятель?
     - Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно
произносит вдруг Пирожков,  - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что
запугал меня и  заставил капитулировать.  Выполнил,  значит,  задание.  И  я
позволил себе задать ему один вопрос.
     - Какой вопрос? - настораживаюсь я.
     - "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я
все,  я уматываю,  папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась.
Адью,  папаша.  Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша,
увидимся,  когда тебя подколоть надо будет.  Или  девку твою".  Ну  вы  себе
представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто
может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?
     Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.
     - В свое время все узнаем, - спокойно говорю я.
     Но  про  себя я  тоже недоумеваю.  В  самом деле,  кто  может послать в
командировку этого типа?  Уж не Зурих ли?  И куда? "Город-мама" - это скорей
всего Одесса. Опять Одесса!
     - Пока же будем ждать звонка...  Ивана Харитоновича,  - добавляю я, ибо
Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем
Расскажите мне,  Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш
бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его
малопочтенных делах?
     - Господи,  ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. -
Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.
     - Не в этом дело,  - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич,
вот  вы  мне  тогда сказали,  что  встретились с  этим так называемым Иваном
Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да?
     - Ну конечно, боже мой!
     - И ничего о нем не знаете?
     - Да, да. Я же вам говорил.
     - Ну вот.  А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего
о нем знает.
     - Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..
     - Так  мне кажется.  Но  чтобы заставить Бурлакова все рассказать,  нам
надо кое-что узнать о нем самом.
     - Да,  да...  Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет
Пирожков.
     Постепенно,  однако,  он  приходит  в  себя,  успокаивается и  начинает
рассказывать.  Я  вижу,  он  вполне искренне стремится мне помочь напасть на
след человека,  который причинил ему столько волнений и  страхов.  А  заодно
Пирожков  дает  выход  своим  давним  и  гневным  чувствам  по  отношению  к
Бурлакову.
     Всегда,  знаете,  в  любом  большом  коллективе есть  такой  незаметный
человечек,  эдакий маленький-премаленький "винтик",  который, однако же, все
видит,  от  которого не  очень-то даже и  скрывают всякие там нечистоплотные
делишки и  секреты,  иной раз  даже используют на  побегушках и  для  мелких
услуг,  считая  его  абсолютно  бессловесным,  сверхпреданным и  к  тому  же
недалеким.  А человек этот,  между прочим,  имеет порой и душу,  и голову, и
свой взгляд на все,  и,  кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь
оскорбленно молчит и  то ли от страха,  то ли от врожденной исполнительности
делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И
чувствует он,  что  не  для  побегушек и  всяких там услуг создан,  а  может
кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а
на  уважение рассчитывать.  Но  скромность,  даже  робость не  позволяют ему
заявить  об   этом.   Однако   стоит   только   измениться  окружающему  его
нравственному,  так сказать,  климату,  и человечек этот вдруг осознает себя
человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом
деле стоит.
     Вот  так  приблизительно получилось с  Пирожковым.  И  теперь он  жгуче
стыдится и негодует по поводу роли,  которую он играл при Бурлакове. И когда
гнев пересиливает стыд, Пирожков рассказывает мне все, что знает и помнит.
     И  я  узнаю немало интересного о  второй,  неофициальной,  так сказать,
деятельности Светозара Еремеевича в годы его "удельного княжения".
     Такие  пустяки,   как  бесплатные  путевки,   различные  сверхожидаемые
премиальные,  а  также  театральные билеты на  премьеры,  заграничные ручки,
сигареты,  зажигалки, даже импортные дубленки и прочее барахло, доставляемые
и  устраиваемые ретивыми заказчиками в  надежде  на  скорейшее завершение их
объектов, Пирожков, конечно, не в состоянии сейчас припомнить и перечислить.
Но были дела и покрупнее.  К примеру,  ловкие махинации со стройматериалами,
механизмами,   которых,   конечно  же,   всегда  и   всюду  не  хватало,   с
процентовками,  с  дополнительными работами,  не вошедшими в смету,  наконец
манипуляции с  самими  сметами,  которые как  резиновые то  раздувались,  то
сжимались в зависимости от поведения заказчика,  причем каждый раз на вполне
"законных"  основаниях,   благо   всякого   рода   справочников,   а   также
корректирующих  и  дополняющих  их  постановлений,  инструкций  и  временных
указаний всегда имеется в избытке.
     Характерным тут  было  незаметное,  казалось  бы,  вползание  некоторых
окружавших Бурлакова, поначалу вроде бы честных работников, во все эти более
чем сомнительные операции,  с  виду как бы диктуемые интересами самого дела,
плана, престижа, даже соревнования с другими трестами. А потом уже возникала
некая повседневная,  привычная,  весьма полезная и  всеми как бы  признанная
"практика",  без которой, казалось, уже ступить было нельзя. Да и подачки со
стола "удельного князя",  суета встревоженных заказчиков, как и многие, то и
дело подсовываемые ими соблазны, довершали этот губительный процесс.
     Но особенно настораживает меня сейчас другая обнаруженная в  свое время
Пирожковым черта в подпольной деятельности Светозара Еремеевича. Заключалась
она  в  том,   что  махинации,   проводимые  вначале  в  пределах  города  и
подведомственных тресту  объектов,  с  какого-то  момента начали приобретать
иные географические рамки.  И тут в рассказе Пирожкова начинают мелькать уже
известные мне  по  Валиной  таблице  названия  городов:  Ростов,  Ленинград,
Одесса.  Пирожков вспоминает,  что трубы были направлены именно в Ростов,  а
двадцать тонн дефицитного керамзита в Одессу.  В другой раз было отгружено в
Ленинград  несколько  тонн  не  менее  дефицитного  рубероида  и  импортного
стенного пластика.
     - Выходит, уже прямое хищение? - спрашиваю я.
     - А!  -  безнадежно машет  рукой  Пирожков.  -  Там  разве  можно  было
разобраться? Я ведь в эти дела не ввязывался, я их как огня боялся. Не знал,
какому богу молиться, когда Светозар наконец убрался от нас.
     И я верю ему.  Нет, Пирожков не ввязывался в эти махинации не только из
трусости,  ему мешала и  совесть.  Он  не только боялся Бурлакова,  он еще и
презирал   его.   Трусость,   ощущение  своей   унизительной  зависимости  и
ничтожества мешали ему  разоблачить все эти махинации,  презрение и  совесть
мешали соучастию в них.
     Между  тем  иногородние махинации Бурлакова наводят  меня  на  мысль  о
возможных его связях по этой линии с  мнимым Николовым-Зурихом.  Я только не
могу понять роль последнего в  таких делах.  Но об этом я  еще посоветуюсь с
компетентными ребятами из ОБХСС.
     В этот момент в передней раздается звонок.  Я слышу, как Надя пробегает
по  коридору,  и  через минуту ее хорошенькая головка просовывается в  дверь
комнаты, где мы сидим.
     - Папа, к тебе Анна Игнатьевна.
     - Ах,  это  мой  районный врач,  -  спохватывается Пирожков и  смущенно
смотрит на меня.
     - Идите,  идите,  -  говорю я.  - А мы пока вот с Надей поговорим. Если
она, конечно, не возражает. - И я поворачиваюсь к ней.
     - Конечно,  не возражаю,  -  улыбается Надя и заходит в комнату. - Даже
интересно.
     Пирожков  тем  временем,  кивнув,  исчезает  за  дверью,  и  голос  его
доносится  уже  из  передней.  Надя  с  рассчитанным изяществом опускается в
кресло, где только что он сидел. Мы оба закуриваем.
     - О чем же будем говорить с вами?  -  довольно иронически осведомляется
она.
     - О  грозящей вам  опасности,  -  в  тон ей  отвечаю я.  -  Вы  этим не
обеспокоены?
     - Я? - усмехается Надя. - Я, знаете, не дура.
     - Но звонки-то были? И угрозы, кажется, тоже?
     - Ну  и  что?  Какой-то  шизик выпендривается,  а  я  должна психовать,
по-вашему?
     - А кто этот шизик, вы не знаете?
     - Понятия не имею.
     - Может, его просто подослали?
     Что-то  новое  вдруг  мелькает  в  ее  взгляде,  я  т