пустая кровать напротив.  На мне незнакомая рубашка из плотной
бязи с  завязками на вороте.  В  квадрате пододеяльника видно рыжее байковое
одеяло. Дальше металлическая спинка кровати.
     Голову мне сжимает повязка.  Я  провожу по ней рукой.  Бинт.  И  в теле
легкая слабость.  Но  голова ясная и  совсем не  болит.  И  вообще ничего не
болит.  Я глубоко и свободно вздыхаю. Нет, все-таки глубоко вздыхать больно.
Да, значит, я угодил-таки в больницу.
     На тумбочке возле кровати лежат мои часы.  Они еле слышно тикают. Тоже,
значит, целы. На них шесть часов и пятнадцать минут. Утра, конечно.
     Я откидываюсь на подушку и начинаю припоминать все, что случилось вчера
вечером около этого проклятого пивного бара.  Оказывается,  я  прекрасно все
помню.
     Да,  я угодил в засаду.  Все было подготовлено.  И этот ход мы не учли.
Ребята ждали меня внутри,  в баре.  Меня и всех других.  Но ведь у Гали план
был совсем другой. Она собиралась меня с кем-то познакомить, и мы оба должны
были затем попасть в милицию.  Да,  вот этот план мы и взяли в расчет.  Но в
самый  последний  момент,   видимо,  все  изменилось.  Вмешался  Зурих.  Они
сговорились с Галей.  И тогда она отдала меня им.  Я же слышал все сам. Ну и
потом меня узнали, это теперь ясно. И узнал меня Толик.
     Толик...  Какой опасный и страшный путь он прошел.  И погиб. Я вынужден
был в него стрелять.  Зачем я с ним тогда поссорился,  у Варвары, я же мог и
не ссориться.  Кузьмич сказал:  "Аукнется тебе еще эта драка".  Аукнулась. И
мне,  и  Толику.  Не  бывает пустоты в  человеческой душе.  Вот я  ничего не
сделал,  чтобы ее заполнить, и никто другой тоже. Сделал это Зурих. Ему было
даже проще.  Но это нас всех нисколько не оправдывает.  И меня, в частности.
На моей совести этот непутевый парень. Как он меня вчера... С лютой злостью.
И все-таки...  все-таки первым совершил ошибку я.  А там,  во дворе, он упал
как подкошенный. Я выстрелил три раза... Господи, неужели я его убил?..
     От этой мысли я даже застонал сквозь зубы.
     Там был еще один парень -  Петр.  Я тоже в него выстрелил. Но он жив. Я
держал его на мушке потом.  Он ведь крался ко мне с ножом.  И был без очков.
Почему он мне знаком,  этот парень?  Где я его видел?..  Нет, я его нигде не
видел.  Это точно.  Почему же тогда...  Без очков, кстати, он был еще больше
мне знаком.  Может быть... Да, да, я где-то читал его приметы. Петр, Петр...
Постой! Петр Горохов! Вот он кто! Из Пунежа! Ну конечно!..
     В этот момент дверь моей палаты открывается и заходит пожилая сестра.
     - Глазки смотрят?  -  говорит она.  - Розовенький лежишь. Давай, сынок,
температуру померим.
     Она стряхивает и сует мне под мышку холодный градусник.
     - Да нет у меня никакой температуры, - бодро говорю я.
     - Есть,  нет,  а  мерить надо.  Порядок такой установлен.  Не  нами.  В
больнице ты или где?
     - Практически я здоров. Вот и отпустите с миром.
     - Лежи,  лежи,  -  улыбается она,  сложив  руки  на  животе.  -  Доктор
посмотрит, отпустит. А тогда сестренка и заберет.
     - Она была здесь?
     - Или нет? Во втором часу ночи еле выпроводили ее. Уж убивалась не знаю
как.  Хорошая у  тебя сестренка.  Чтоб у  всех такие были.  И с виду хороша,
ничего не скажешь.
     - Да, с сестренкой мне повезло.
     Честное слово,  я скоро поверю, что Лена и в самом деле моя сестра. Они
меня в конце концов уговорят.
     - И еще товарищи твои тут толпились. Милиция, значит. Одного-то я знаю.
В нашем доме живет.  Станислав Григорич. Жена у него тоже врач. Сидела около
тебя.
     Так мы и болтаем все десять минут, пока я держу градусник.
     Температура у меня оказывается нормальной, и я чуть искательно говорю:
     - Штаны бы хоть вернули. Встать хочется.
     - Велено лежать,  - отрезала сестра. - И ни, ни. Понял? А уточку я тебе
сейчас принесу, не бойся.
     - Да какая там уточка. Я плясать могу, не то что...
     - И даже не говори,  - начинает сердиться она. - Через час обход будет,
вот тогда и проси свои штаны.
     Она уходит, а через минуту действительно возвращается с уткой. Несет ее
нежно, как сокровище Вот, черт, положение.
     Наконец я снова остаюсь один.
     Когда  лежишь в  больнице,  есть  время  подумать.  И  мысли  при  этом
настраиваются на какой-то,  я бы сказал, философский лад. Например, что есть
жизнь и что есть мы в этой жизни.  И даже,  все ли ты в ней успел.  Словно я
помирать собираюсь. Надо сказать, что и работа моя тоже наталкивает порой на
такие вот мысли.  Только сосредоточиться на них обычно некогда! Хотя столько
судеб  проходит перед  тобой,  таких  разных  и  по  большей части  сложных,
трудных, а то и трагических. Иной раз кажется: ну что ты суетишься, что тебе
надо и  что  тебе под силу в  этом мире?  Конечно,  борьба с  преступностью,
ликвидация ее  -  счастливая цель,  что говорить.  Но во что это упирается в
конечном счете?
     Мой отец как-то привел одну мудрую восточную пословицу.  Я ее запомнил.
Звучала она  приблизительно так:  "Если твои планы рассчитаны на  год -  сей
просо,  если твои планы рассчитаны на десятилетия -  сажай деревья,  если же
твои планы рассчитаны на века -  воспитывай людей".  Задача, по-моему, самая
важная и самая трудная.
     Сколько  же  потребуется  времени  и  сил,   чтобы  всех  кого  следует
перевоспитать?  Много.  Очень много.  Во всяком случае, моей жизни на это не
хватит.  Уже точно. Ее хватит, чтобы хоть чуть-чуть очистить воздух, которым
мы дышим. И еще, чтобы вселить в людей убеждение, что так, как этот Теляш, к
примеру,  долго  не  проживешь.  И  ради  этого,  я  вам  скажу,  уже  стоит
потрудиться.
     Занятый высокими мыслями,  я  не  замечаю,  как  наступает время обхода
больных.  Седенький пожилой врач  в  старомодном пенсне,  всего меня  ощупав
неожиданно сильными  пальцами  и  со  всех  сторон  выслушав  -  у  него  не
резиновый,    современный   фонендоскоп,    а   тоже   старенькая,   местами
потрескавшаяся трубочка, - наконец одобрительно говорит:
     - Однако  вы  таки  счастливо  отделались,  молодой  человек.  Полагал,
недельку мы с вами повозимся. А тут, возможно, и пары деньков хватит.
     - Что вы,  доктор,  -  говорю я с максимальной бодростью.  -  Да я себя
отлично чувствую. И мне сегодня надо домой.
     - Э-э, и не рассчитывайте.
     - Но я дома буду лежать, честное слово.
     - Ну-ну,  молодой  человек.  Я  за  вас  отвечаю  перед  всей  одесской
милицией, а это не шутка. Мне только еще не хватает таких забот. Вчера вот и
комиссар приезжал.
     - Но, доктор...
     Мольбы мои кончаются тем, что доктор сдается.
     - И только потому, - говорит он, - что верю вашей сестрице. Очень милая
и энергичная особа.
     Опять! Нет, это просто удивительно.
     - Подготовьте выписку к двенадцати, - говорит доктор уже другой сестре,
дневной, очень молоденькой и весьма кокетливой.
     - Сестрица уже здесь,  Аверкий Спиридонович,  -  говорит она, стреляя в
меня подведенными глазками.
     - К двенадцати, - сурово и непреклонно говорит врач.
     И я понимаю, что хоть тут он должен настоять на своем.
     - А допустить ее ко мне можно? - робко спрашиваю я.
     - Это пожалуйста...
     Они уходят,  и в палате появляется Лена. На плечи ее накинут халат. Она
кидается ко мне,  обнимает, словно я вернулся с того света. И вдруг начинает
плакать, уткнувшись мне в грудь.
     - Ну, ну, нервы, сестренка, нервы, - говорю я и глажу ее по голове.
     - Тебе...  легко...  говорить... - сквозь слезы бормочет Лена и наконец
отрывается от меня.
     А  через каких-нибудь два часа меня привозят в гостиницу,  и я довольно
бодро и  притом вполне самостоятельно поднимаюсь по лестнице к себе в номер.
И  вот уже я,  словно шах,  возлежу на  подушках в  кабинете своего "люкса".
Вокруг разместились Лена,  Стась,  Лева и еще двое ребят из их отдела. Я уже
рассказал все,  что помню из вчерашней схватки во дворе,  и  поделился своим
открытием в отношении Петра Горохова.
     - Да, это он, - кивает Стась. - Мы его взяли.
     Я уже знаю, что Толик жив. Пока, правда, жив. Состояние у него тяжелое.
Хотя я удивительно рационально, оказывается, влепил в него все три пули: две
в ноги и одну в правое плечо. Чудо, конечно.
     - Кто был третий? - спрашивает Стась.
     - Третий был Сенечка, - отвечаю я. - Он держал меня за ноги.
     Лена сидит бледная и молчит.
     Нет,  все-таки женщинам слишком трудно на нашей работе, их нельзя к ней
допускать, во всяком случае, вот к таким операциям, это жестоко. Они слишком
эмоционально все воспринимают. Равенство тоже имеет свои границы.
     - Сенечку этого мы быстро установим,  -  говорит Стась.  - Через Галину
Кочергу.
     - Братцы!  -  неожиданно  вспоминаю  я  и  даже  подскакиваю  на  своих
подушках.  -  У  нее  же  теперь  прямой  контакт с  Зурихом!  Я  забыл  вам
рассказать!
     И торопливо передаю разговор, который услышал под окном Галины.
     - ...Теперь кое-что становится ясно,  - заключаю я. - Клячко должен был
привезти это золото в Пунеж. И когда он приехал пустой...
     - Нет,  -  качает головой Стась. - Зурих уже до этого ему не верил, уже
что-то пронюхал и готовил расправу.  В той записке это же было ясно сказано.
Помнишь?  А Клячко,  таки да, решил его надуть. И спрятал золото у Галины. А
потом поехал на встречу с Зурихом,  на встречу со своей смертью. Вот как это
было, хлопцы, чтоб мне провалиться.
     - Ясно, как день, - соглашается Лева.
     - За Галиной вы смотрите? - обеспокоенно спрашиваю я.
     - Или нет,  -  усмехнулся Стась.  -  И за домом тоже. Неотрывно. Как за
своим. Будь спокоен.
     - Хуже с  этим Толиком,  -  замечает Лева.  -  Его  еще  долго придется
лечить, паскуду.
     - А что Горохов?
     - Сейчас поедем допрашивать. Он в порядке.
     - Мне надо участвовать в допросе, - решительно заявляю я. - Особенно по
эпизоду с Откаленко.
     - Ни,  ни,  - ласково говорит Стась, прижимая мои плечи к подушкам. - И
не рассчитывай,  голуба.  А то отправим обратно к Аверкию Спиридоновичу. Или
нет, думаешь?
     - Да ты понимаешь...
     - Ни, ни, - Стась непреклонен. - Допросов еще будет много.
     - Ладно, черт с вами, - неохотно уступаю я. - Буду лежать. Только нужен
немедленный обыск у Галины. Там золото. Она не успела его передать.
     - Зачем же  немедленный?  -  улыбается Стась.  -  Пусть сначала до  нее
придет Зурих.
     - Он таки придет, - вставляет кто-то из ребят.
     - Именно,  -  подтверждает Стась.  -  А  так  она,  чего  доброго,  еще
как-нибудь его предупредит,  что обыск был.  Они и без того уже встревожены.
Сенечка небось кое-что сообщил. И Горохов не вернулся. И Толик.
     - А если Зурих не придет? - спрашиваю я.
     - Есть еще Теляш,  -  напоминает Стась.  - И деловой человек из Москвы.
Совсем не тот,  кто вздумал ухаживать за Галиной.  Ты ему позвони, Теляшу. И
назначь встречу на  послезавтрашний вечер.  Не раньше.  Два дня тебе лежать,
помни.
     Ребята уходят.
     - Вечером получишь полный отчет, - говорит Стась. - Не забудь позвонить
Теляшу.
     Когда мы  с  Леной остаемся одни,  я  еще некоторое время ворчу,  потом
берусь за телефон. С Теляшом я договариваюсь быстро.
     - Михаил  Александрович  хочет  вас  видеть,  -  сообщает  он  ликующим
голосом. - Но и наша договоренность остается в силе, надеюсь?
     - Безусловно, - подтверждаю я. - До послезавтра.
     - Ждем. Весьма ждем.
     Я вешаю трубку.

     Два дня проходят в лихорадочной деятельности.
     За это время дал первые показания Горохов. Ему деться некуда. К тому же
прилетел наш  товарищ  из  Пунежа.  И  Горохова приперли к  стенке  уликами.
Сначала он признается в нападении на Игоря. Потом в убийстве Клячко. Но все,
что возможно,  валит на Зуриха.  И конечно, не просто валит, а выдает того с
головой.  Они,  оказывается,  еще в колонии познакомились,  когда Зурих свой
первый срок отбывал и  Горохов тоже.  С того времени Горохов не раз оказывал
Зуриху различные и весьма опасные услуги и однажды за это "сел", но Зуриха в
тот раз не выдал.  Сейчас другое дело, сейчас ему, Горохову, "светит вышка".
Дважды судимый за разбой, он совершил убийство и попытку второго. Сейчас ему
пощады ждать  не  приходится,  и  он  мечется,  он  готов на  все.  Страшное
состояние...
     Взят и Сенечка.  Это просто мелкий хулиган.  Он ничего не знает,  кроме
того,  что Галина познакомила его с  Толиком и последний посулил ему хороший
куш за  участие в  драке.  Но  Зурих у  Галины не появляется.  Был,  однако,
зарегистрирован визит.  Теляша в  комиссионный магазин.  Он о чем-то коротко
переговорил там с Галиной. Судя по встрече, они до этого знакомы не были.
     И вот настает вечер, когда мне надо идти к Теляшу.
     Квартира его  вот  уже  двое суток как взята под наблюдение.  Но  Зурих
почему-то не показывается и  там Значит,  он придет туда позже,  может быть,
даже после меня.  Не  исключено,  что Теляш хочет сперва поговорить со  мной
наедине.  Но вдруг Зурих что-то учуял и скрылся из города?  Конечно,  золото
великий магнит.  Но Зурих не дурак, он понимает, что после той истории около
бара Галина у нас на подозрении. И она легко может вывести на его след.
     Впрочем,  все  это  только наши предположения.  Теляш ведь сказал,  что
Зурих хочет увидеться со мной.
     Я  одеваюсь и на этот раз весьма тщательно и продуманно.  Прежде всего,
скромность и солидность.  Без всяких там курточек,  свитеров.  На мне сейчас
белоснежная рубашка,  модный галстук и темный, хорошо сшитый костюм. Все это
тоже было учтено еще в Москве и прихвачено с собой, включая добротное пальто
и шляпу.
     Чувствую  я  себя  вполне  сносно.  Голова,  правда,  временами  слегка
кружится,  от  слабости наверное.  На  щеке Лена припудривает мне  несколько
ссадин,  их теперь почти не видно.  Вот только еще больно глубоко вздохнуть.
Но это уже пустяки.
     В условленный час за мной заезжает Лева.
     - Зурих появился? - нетерпеливо спрашиваю я.
     Лева досадливо качает головой.
     - Нет, чтоб ему сдохнуть.
     Итак,  Зуриха все еще нет у  Теляша.  Я  чувствую,  как во мне начинает
расти беспокойство.
     Мы прощаемся с Леной и уходим.
     Она остается.  И снова будет,  конечно, волноваться. Ее роль кончилась.
Она мне очень помогла, эта славная девушка. Она мне и сейчас помогает, одним
своим присутствием даже, если хотите знать.
     Машина несется по знакомым и незнакомым улицам. Мы всего пять или шесть
дней в  этом городе,  а мне иногда кажется,  что мы уехали из Москвы чуть не
месяц назад.
     Вот наконец и нужная нам улица.  Машина останавливается. Лева исчезает.
Мы уже обо всем условились,  в  том числе и  о сигналах.  Дальше я иду один,
заворачиваю за угол и поглядываю на светящиеся номера домов. Холодно, сыро в
тонких туфлях и легком пальто, под ногами чавкает грязь.
     Вот и дом семнадцать. Я слегка надвигаю на глаза шляпу и толкаю тяжелую
дверь подъезда.  Квартира, Теляша на третьем этаже. Известно, что его жена и
сын уехали на праздники к старикам родителям в Лузановку,  под Одессу, и еще
не вернулись.  Таким образом,  Богдан Осипович сейчас один, и обстановка для
конфиденциальной встречи у него в доме самая подходящая.
     А  сам дом сейчас окружен.  Контролируются и  все подступы к нему,  все
входы и выходы,  лестницы,  чердак.  Слишком крупный и опасный хищник должен
попасть в  капкан,  его  нельзя  упустить.  Условлено,  что  ребята войдут в
квартиру по первому моему сигналу. Им может быть цветок, который я передвину
- горшки с цветами стоят там на всех подоконниках и хорошо видны с улицы,  -
любой новый предмет,  который я  поставлю на  подоконник,  взмах рукой возле
окна  -  человеческий силуэт легко  просматривается на  фоне  легких тюлевых
занавесок, наконец мой звонок дежурному по управлению и любые слова, которые
я при этом скажу. В последнем случае сигнал будет передан ребятам по радио.
     Словом,  все готово.  Дело за самым главным - чтобы появился Зурих. Его
беспрепятственно пропустят в  квартиру,  если он будет один.  Но Зуриха пока
нет.  И  где он скрывается,  неизвестно.  И появится ли он вообще у Теляша -
тоже неизвестно.  И  это всех нас чрезвычайно беспокоит.  Неужели весь поиск
придется начинать сначала? Ведь так было уже не раз.
     Я медленно поднимаюсь на третий этаж.  Кожей чувствую, как чьи-то глаза
следят  за  мной.  Но  это  свои.  Любая  другая  слежка была  бы  мгновенно
обнаружена.
     Звоню.  За  дверью  слышатся  быстрые  шаги.  Щелкает  замок,  и  дверь
распахивается.  На пороге стоит Теляш. Множество морщинок в радостной улыбке
расползлись по  желтоватому лицу,  глаза  за  круглыми стеклами очков  сияют
восторгом.  Он подобострастно жмет мне руку и  помогает снять пальто.  Около
зеркала я не спеша причесываюсь. Затем из передней проходим в столовую.
     Все  тут  красиво  и  современно.  Прозрачные нейлоновые занавески,  за
которыми видны горшки с цветами.  В серванте переливается хрусталь.  Посреди
комнаты на  круглом полированном столе ваза  с  фруктами,  большая китайская
пепельница.  У стен удобные кресла,  тахта под красивым ковром, спускающимся
со стены. Рядом дверь в соседнюю комнату, вероятно, спальню.
     Мы усаживаемся на тахту и закуриваем.
     - Где же Михаил Александрович? - интересуюсь я.
     - Будет. А пока... Вы звонили в Москву?
     - А вы сомневались?
     - Чтоб мне не жить, если я сомневался. И что же?
     - Получено добро на семь тонн.
     - О-о!  Гран мерси,  -  Теляш, жмурясь, потирает руки и вдруг хитренько
смотрит на меня сквозь очки.  -  Но Григорий Макарович, кажется, болен? Он в
больнице.
     Ого! Дело у них поставлено. Но выходит, что Теляш кому-то проговорился?
Я с сомнением смотрю на него и хмурюсь.
     - М-да...
     - Неувязочка? - сочувственно осведомляется Теляш.
     - Довольно крупная, - отвечаю я.
     - Выходит,  играете втемную?  -  спрашивает Теляш. - За такие номера, я
извиняюсь, у нас в Одессе...
     - Лучше не договаривайте, - с неожиданной суровостью перебиваю я его. -
Не вешайте себе еще один камень на шею, милейший.
     - То есть?  -  иронически переспрашивает Теляш.  - Или я ослышался, или
что?
     - То самое.  Вы звонили Григорию Макаровичу позавчера. И говорили с его
супругой. Так?
     - Ну так...
     Теляш, опешив, таращит на меня глаза.
     - А я звонил вчера.  И со вчерашнего дня,  к вашему сведению,  Григорий
Макарович уже дома. Не угодно ли проверить?
     - Так вы, таки да, умница, чтоб мне не жить! - Он всплескивает руками и
с восторгом смотрит на меня.
     - Я-то умница. А вот кто вы? - угрожающе спрашиваю я.
     - Кто я?  Я всего только осторожный человек, - усмехается Теляш. - И я,
ей-богу, никуда не звонил. Так... Дошли слухи.
     - Ах,  вот оно что!  Слухи?  И  вы всего только осторожный человек?  Но
слишком осторожный человек часто  оказывается предателем,  вам  известно?  -
гневно спрашиваю я.
     Я  нисколько не  притворяюсь,  я  киплю к  нему ненавистью.  Пружинисто
вскочив,  я  сую правую руку в карман,  словно у меня там пистолет.  Теляш в
страхе шарахается в сторону.
     - Но, но! Осторожнее! Вы что?!.
     Он поднимает руки, как бы защищаясь от удара.
     В  этот момент дверь соседней комнаты открывается.  В столовую спокойно
заходит высокий,  очень прямой,  почти с  меня  ростом,  седоватый человек с
мятым и одутловатым лицом.  Лохматые черные брови нависли над зоркими, очень
живыми глазами, под которыми видны синие мешки.
     - Ну,  ну,  граждане,  -  мягко,  но  властно  говорит он.  -  Не  надо
ссориться. Это прежде всего глупо.
     Зурих! Вот ты, оказывается, какой!
     Он обращается ко мне и иронически осведомляется:
     - Так вы и есть Олег Иванович?
     - С кем имею честь? - сухо и подчеркнуто недоверчиво отвечаю я вопросом
на вопрос.
     - Михаил Александрович. К вашим услугам.
     - Выходит, этот тип...
     - Не надо обижать нашего хозяина,  - все так же власт