я на тротуар. Я шагаю словно в темном коридоре. Вот
и перекресток. Большие каменные вазы с цветами перегораживают здесь
мостовую.
  Я сворачиваю за угол и вскоре добираюсь до своего санатория.
  После ужина мы идем с моим соседом по комнате Витей Богдановым играть в
бильярд. По дороге я останавливаюсь поболтать с дежурной. И, между прочим,
узнаю, кто из слесарей и водопроводчиков дежурит сегодня ночью. Но Мотьки
среди них не оказывается. И я с полным правом иду в бильярдную, где
Виктор, поджидая меня, уже выбирает себе кий по руке, потом складывает на
столе треугольник шаров и нетерпеливо поглядывает на дверь.
  Мы играем в "пирамидку" - игру длинную, неторопливую и хитрую, требующую
терпения и железной выдержки. Но мысли мои очень далеки от этого зеленого
стола с белыми шарами, и все Витькины шуточки и подначки до меня не
доходят.
  Я думаю о неведомом мне Косте, подонке и воре, который, по всей
вероятности, окажется теперь еще и убийцей, думаю о том, как дорого
обошлось трусливое, а возможно, и карьеристское нежелание поднимать "шум"
вокруг его кражи. И, между прочим, этому мог бы помешать даже такой
незаметный человек, как Семен Гаврилович, откажись он подписать фальшивый
акт. И тогда Костя уже полгода, как сидел бы под замком в колонии и была
бы жива Вера. И, между прочим, сегодня не ждала бы Костю кара в сто раз
страшнее, чем за ту кражу в санатории. Но Вера, главное - Вера, она была
бы сейчас жива...

  Утром я уже у другой дежурной снова интересуюсь слесарями и
водопроводчиками. На этот раз под тем естественным предлогом, что кран в
нашей комнате вторые сутки течет и никакие наши жалобы уборщицам не
помогают. Оказывается, искомый мною Мотька сегодня на работе, и все краны
"на его чертовой совести, чтоб он пропал", как выражается дежурная. Она же
указывает мне путь в подвал, где оборудовали себе мастерскую слесаря. Там
обитает и Мотька.
  В дальнем конце коридора я нахожу узенькую дверь и по гудящей
металлической лестнице спускаюсь вниз, в подвал. Сначала я попадаю в
тесный, плохо освещенный тоннель. По сторонам тянутся какие-то складские
помещения. Жарко, трудно дышать. Издали доносится гул, визг металла,
чьи-то возгласы. Толкаю наконец какую-то дверь и попадаю в котельную. В
топках огромных котлов ревет пламя, пол завален углем, двое чумазых
полуголых парней кричат мне что-то, сверкая белками глаз и белозубыми
улыбками. Я в ответ тоже улыбаюсь и машу рукой, давая понять, что попал не
туда, куда надо.
  Иду дальше по темному коридору и наконец добираюсь до слесарной
мастерской. Острый запах металла - вот первое, что я тут ощущаю. Длинные,
обитые железом столы, тиски, маленький токарный станок у стены, полки с
инструментами, какие-то горы железок на столах. А в дальнем углу я вижу
проваленную металлическую раскладушку с грязной подушкой и рваным ватным
одеялом.
  Около одного из столов на высоком табурете сидит вихрастый парень в
перепачканной, замасленной до металлического блеска темной рубахе с
закатанными рукавами и, покуривая, с любопытством смотрит на меня
круглыми, как у совы, глазами.
  - Привет, - говорю я.
  - Ну, привет, - отвечает парень.
  - Мне бы Мотю.
  - Это еще зачем?
  - Кран течет.
  - Хе! Пусть заявку подают.
  - А может, я Моте рублевку хочу дать, чтоб сразу починил? - усмехаюсь я. -
Почем ты знаешь?
  - Рублевку? - оживляется парень. - Ну, давай. Я Мотька.
  - Что ж ты сразу не признался?
  - Мало ли... - туманно откликается Мотька и, шмыгнув носом, оценивающе
смотрит на меня. - Тебе и верно только кран починить? Или чего еще?
  - А какая от тебя еще польза?
  - Может, чего купить хочешь слева? - Мотька выжидающе и лукаво смотрит на
меня своими круглыми, совиными глазищами. - Улавливаешь или как?
  - Что ж у тебя есть?
  - У меня-то ничего. Но если кинешь трояк, сведу туда, где есть, - скалит
зубы Мотька.
  - Да что есть-то?
  - Ну, что. Джинсы - Америка. Галстуки - Италия. Резинка. Сигареты. Чего
тебе еще?
  Я говорю, что вообще-то меня джинсы интересуют. И в нерешительности чешу
затылок. Не так-то просто отважиться на такую покупку.
  - Только деньги я сам не рисую, учти, - сурово предупреждаю я.
  Это верный признак того, что я сдаюсь. И Мотька прекрасно все понимает.
Круглая угреватая его физиономия расплывается в улыбке, и он
заговорщически подмигивает:
  - Сговорено.
  Мотька торопливо сползает с табуретки, подбегает к раскладушке и из-под
подушки вытаскивает бутылку водки, как мне кажется, уже начатую. Из ящика
стола он достает два мутных стакана, из кармана брюк - луковицу и складной
нож. Все это он проворно выставляет на стол возле тисков, локтем сдвинув
наваленные там ржавые железки и инструменты в сторону.
  - Флакон - два семьдесят, пойдет? - азартно спрашивает он. - Чтоб, значит,
порядок был. Пока врачи не видят и милиция спит. Тогда гони, кипит твое
молоко!
  Я со вздохом отдаю ему три рубля. Мотька энергично разливает водку, и мы
чокаемся. Выпив, я на глазах у Мотьки слегка хмелею. Мы со вкусом
закуриваем, и я говорю, не очень, однако, свободно ворочая языком:
  - Если хочешь знать, мне тут указали еще одного человека. Еще когда сюда
ехал, понял? Да он от вас, оказывается, уволился. Вот и прокол.
  - Кто такой? - интересуется Мотька.
  - А, ты не знаешь. Костя звать.
  - Xa! - Мотька от возбуждения хлопает себя по коленке. - Кто не знает, а
кто и знает. Тебе кто на него указал?
  - Да тут одна. В прошлом году Костя за ней ухлестывал.
  - Черненькая такая, глаза синие, да?
  - Ты откуда знаешь?
  - Нам из подвала все видно, - довольно смеется Мотька. - Все точно. Как в
аптеке. С Костей и встретишься. Будет порядок, кипит твое молоко! Давай по
последней.
  Он разливает остаток водки, достает из кармана еще одну луковицу, режет ее
пополам, Потом вытаскивает помятый ломоть черного хлеба. Мы выпиваем,
крякаем, заедаем луком и хлебом.
  - Небось там тебе такого не поднесут, - хвастливо говорит Мотька, кивая на
потолок. - Ты плюй на ихнюю диету, а то ноги протянешь. Знаю я эту муть,
какой уж год тут трублю, насмотрелся.
  Некоторое время мы еще болтаем о том о сем, и Мотька делает мне всякие
авансы на будущее, суля немыслимые коммерческие выгоды от нашего с ним
знакомства. Потом я начинаю прощаться.
  - Значит, договорились? - спрашиваю я напоследок.
  - Ну! Не чешись, Маруся, в строю, - весело откликается Мотька. - Сегодня
вечером. Трояк гони вперед.
  - Так я же дал?!
  - Ну, ну, купец, не жмись, - строго говорит Мотька. - Дал на выпивку. А
это как условились.
  Ссориться мне с этим наглецом сейчас не с руки, однако придется быть С ним
повнимательней.
  - Эх, просто обвал, - вздыхая, говорю я и достаю деньги.
  Мотька, не глядя, сует их себе в карман.
  - Ну, вот. Считай, что мы с тобой скорешились, Витек, - солидно говорит он
и хлопает меня по плечу. - Значит, гляди сюда. У меня отбой в пять. Ну,
туда-сюда. Кое-кого увидеть, кое-кого предупредить. Сам понимаешь, не
глиняный. Значит, тебе лучше всего после ужина прикатывать. Ну, там, в
девять. Порядок?
  - Порядок. А куда прикатывать?
  - Ждать я тебя буду в парке. У театра. Знаешь?
  - Знаю. Приду.
  Мотька назначает встречу так уверенно, словно это происходит у него уже не
первый раз и в одном и том же месте. А может быть, так оно и есть? Эта
спекулянтская шайка сложилась и действует, наверное, уже давно. И все
приемы заранее отработаны. Вот, например, адрес они не говорят, а Мотька
поведет меня сам, черт знает каким путем. А там и еще чего-нибудь,
наверное, приготовили. Что ж, поглядим.
  - Деньги не забудь, - предупреждает Мотька. - Второй раз не поведу, учти.
  - Это ты брось, - резко отвечаю я, чтобы не быть уже круглым дураком в
Мотькиных глазах. - Кореш называется. Сначала товар отберу, а потом уж и
деньги.
  - Дрейфишь, купец? - нахально улыбается Мотька. - Люди там свои, не обидят.
  - Твои, да не мои. Словом, так.
  - Ладно. Сговорено, - неожиданно мирно говорит Мотька. - Чего психуешь?
  И мы расстаемся до вечера.
  Я выбираюсь из подвала и бегу к телефону. Но не к тому, который стоит в
вестибюле около дежурной, на самом ходу. Есть телефон и в другом корпусе.
  Дагира я не застаю. Поэтому звоню дежурному и, убедившись, что меня никто
не слышит, называю свою фамилию. Потом очень коротко и достаточно
непонятно для непосвященного сообщаю, что встреча у меня с Костей
произойдет сегодня вечером, в девять часов, и потому я прошу Дагира
встретиться со мной в восемь у грязелечебницы и сообщить о Косте все, что
ему к этому времени удастся узнать. Дежурный повторяет мои слова уже
"открытым текстом", и я убеждаюсь, что он все прекрасно понял.
  День тянется у меня так же размеренно и неторопливо, как и три предыдущих.
Перед обедом под неутихающим дождем мы с Валей отправляемся, как всегда,
пить водичку.
  До этого, кстати говоря, я постарался тоже быть при ней неотлучно, чем,
кажется, ее немало удивил, а может быть, вызвал даже кое-какие подозрения.
Я заранее шел на этот риск. Мне очень не понравилось, что Мотька принудил
меня назвать источник моих сведений о Косте. Уж не вздумает ли он
проверить, так ли это на самом деле? Ведь он Валю знает.
  Но, во всяком случае, до обеда Мотька возле девушки не появлялся. И вот
теперь, по пути к источнику, я незаметно перевожу разговор на Костю и, как
бы между прочим, замечаю, что, наверное, у такого ловкача можно было
приобрести всякие заграничные шмутки. И вообще тут где-то, говорят, бывает
по воскресеньям громадная барахолка.
  Тема заграничных тряпок, естественно, вызывает у Вали горячий отклик. Она
полна разнообразными сведениями на этот счет. Что касается Кости, то Валя
убеждена, что он спекулирует заграничными вещами, хотя она лично дел с ним
на этой почве, конечно, никаких не имела. Но другие, по ее сведениям,
что-то у него покупали.
  - Да, да, - рассеянно подтверждаю я. - Это вы мне еще вчера говорили. Я
помню.
  - Неужели? - удивляется Валя и пожимает плечами. - Впрочем, может быть.
  Больше мне ничего и не требуется.
  После возвращения из парка и уже до конца дня я со спокойной душой даю
Вале отдохнуть от моего общества.
  Мне самому никакого общества не требуется. Стыдно признаться, но я
волнуюсь. Как-никак, а заканчивается довольно сложное дело, и мне, видимо,
скоро предстоит задержать убийцу Веры. Неужели он так влюбился, что отказ
выйти за него замуж толкнул его на такой страшный шаг? А Вера? Нет, Катя
ошибается, Вера не могла полюбить такого подонка. Тем отвратительней ей
было его преследование. Но зачем тогда она пошла с ним в тот вечер?
Мягкая, деликатная, совестливая Вера, она конечно же хотела образумить,
успокоить его. Она была полна сострадания к нему. И вот этот негодяй...
Впрочем, пока это все только догадки и эмоции. Улик против Кости нет. Их
еще предстоит найти.
  Я прогуливаюсь по дальней дорожке сада, курю сигарету за сигаретой и не
могу успокоиться. Воздух пропитан сыростью, под ногами лужи, небо клубится
тяжелыми тучами. Я поминутно смотрю на часы. И время от этого тянется
изматывающе медленно. Снова начинает накрапывать дождь и загоняет меня в
дом. Я не в состоянии ничем заняться. И считаю минуты, сначала до того,
как идти к источнику - это я заставляю себя проделывать с педантичной
аккуратностью, - потом не могу дождаться конца ужина и, наконец,
условленной встречи с Дагиром.
  Уже совсем темно. Дождь, словно спохватившись, льет как из ведра. Тут не
спасет никакой плащ. Под ногами не лужи, а озера, обходить их бесполезно.
  Тем не менее Дагир, как и в прошлый раз, точен. Я рассказываю ему, как
изменилась ситуация. После короткого обсуждения принимаем решение с
завтрашнего дня вплотную заняться Костей. Сегодня же вечером он ничего не
должен заподозрить. И встретиться с ним конечно же надо, раз представился
такой случай. Ведь чего только не сболтнет среди своих подвыпивший Костя,
да и обстановку внутри этой шайки узнать тоже полезно. А мне самому
действовать придется, исходя из ситуации. Тут ничего предвидеть нельзя.
  - Давай все-таки ребята покараулят тебя, пока ты будешь там, - озабоченно
предлагает Дагир. - Это, я тебе скажу, такая шпана.
  - Еще чего! - возражаю я. - А то я шпаны не видел... Кроме того, они
знают, что денег у меня с собой не будет. Я предупредил. А твои ребята
могут их спугнуть.
  - Ну, смотри... - недовольно качает головой Дагир.
  Потом он мне сообщает кое-какие сведения о Косте, называет двух-трех его
друзей, в том числе и Мотьку. Оказывается, две недели назад Костя
действительно куда-то уезжал. Куда - неизвестно. Может быть, и в Москву,
туда он, кстати, ездил уже не раз. Говорят, в Москве у него есть знакомая,
и он ездит к ней. Но и тут у него есть подружка. Вот и все, что Дагир пока
успел узнать.
  Под конец он, усмехнувшись, добавляет:
  - Насчет того дядечки пока некогда было спрашивать. Однако постараюсь. Не
забуду.
  Я машу рукой, мне сейчас не до дядечки.
  Мы прощаемся, условившись, что в какое бы время я ни вернулся сегодня
вечером от Кости, непременно позвоню дежурному. Там будут ждать.
  - И беспокоиться тоже, - многозначительно добавляет Дагир.
  Я смотрю на часы. Без двадцати минут девять. Времени остается в обрез,
чтобы добраться до театра в парке.
  Дождь не утихает, просто водопад какой-то обрушивается с неба. За шумом
воды ничего больше уже не слышно. Ну и погодка!
  Я поднимаю воротник плаща, будто это может мне чем-то помочь, и засовываю
руки поглубже в карманы. В ботинках у меня противно хлюпает.
  Мне кажется, я очень долго иду пустынными, полутемными аллеями, мимо
закрытых уже киосков, лечебных павильонов, уютных, спрятавшихся в
кустарниковых раковинах скамеек, мимо залитых водой, потемневших
концертных афиш и портретов передовиков производства. В слабом свете
фонарей над головой я различаю сквозь потоки дождя причудливые силуэты
деревьев с протянутыми черными, уже без листьев, ветвями.
  Парк я за эти дни изучил довольно прилично и потому иду быстро и уверенно.
  Вот и здание театра, неуклюжее, с погасшими огнями, кажущееся почему-то
временным, оно вплотную привалилось к изящному, старинному павильону с
источниками и почти весь его загородило своей уродливой тушей.
  Вокруг театра пусто, спектакля сегодня нет. В стороне широкая каменная
лестница, украшенная скульптурами и цветами, ведет на городскую площадь.
Возле этой лестницы я замечаю одинокую, съежившуюся человеческую фигуру.
  Это Мотька. Я сначала догадываюсь, а потом и узнаю его. Тщедушный он
паренек и жалкий какой-то, несмотря на всю его хитрость и нахальство.
  - Топай за мной, - сердито бросает он, когда я подхожу, и, не оглядываясь,
начинает подниматься по лестнице.
  Я молча следую за ним.
  На пустынной улице, с темными, словно притаившимися домами, слышен только
плеск и шелест воды. Холодно, однако. Самое время сейчас что-нибудь выпить.
  Мотька, втянув голову в плечи, семенит возле меня. Он тоже промок
насквозь, и ему, по-моему, еще хуже, чем мне.
  Мы сворачиваем на вторую улицу, потом на третью. Я стараюсь запомнить
дорогу, но в темноте мне это плохо удается.
  Теперь вдоль улицы тянутся маленькие, аккуратные одноэтажные домики, вроде
украинских мазанок. Наверное, старинная казачья слобода. В окнах, за
занавесками, тепло и уютно горит свет - оранжевый, голубоватый, розовый.
  - Сейчас прибудем... - ворчливо сообщает Мотька и зябко ежится. - Весь
мокрый, как лошадь, - все больше злобясь, неожиданно добавляет он. - Кипит
твое молоко!
  Наконец мы останавливаемся возле каких-то ворот, и Мотька, цепко
оглядевшись, толкает черную, скрипучую калитку.
  - Тут пес, - предупреждает он. - Не бойсь, не загрызет.
  Собак я не боюсь с детства, С собаками я дружу. С ними иной раз легче
поладить, чем с людьми.
  Не успеваем мы шагнуть за калитку в темный двор, как на нас обрушивается
яростный и мощный собачий лай. Бешено гремит цепь, пес хрипит и бесится.
Злющий, однако.
  Вслед за Мотькой я, спотыкаясь и скользя, пересекаю двор так, что собака
остается где-то в стороне, затем огибаю темный, без единого освещенного
окна дом и поднимаюсь на заднее крыльцо.
  Интересно, куда это мы пришли. Первое впечатление, что дом пустой. Ведь
только десять часов, даже меньше, а ни в одном из окон, мимо которых мы
проходили, не видно света, и ни одного звука оттуда не доносится.
Прячутся? Но зачем? Впрочем, чего гадать. Сейчас все станет ясно. Особого
риска для себя я в этом визите не вижу. Грабить они меня не будут, знают,
что я приду без денег. Счеты со мной сводить им тоже не надо. А вот беседа
может состояться любопытная, это уж точно.
  Мотька ворчит что-то себе под нос и с силой колотит в дверь. Собака во
дворе отвечает новым приступом ярости и захлебывается от лая. Мотька,
словно подстегнутый этим лаем, продолжает злобно колотить.
  За дверью слышится возня, и чей-то голос раздраженно покрикивает:
  - Тише ты! Дом завалишь.
  Гремит замок, дверь распахивается, и нас окутывает душное тепло
человеческого жилья.
  Тусклая лампочка освещает захламленный, узкий коридор и стоящего на пороге
черноволосого остролицего парня, длинного и сутулого, в кожаном модном
пиджаке и серых, щегольски расклешенных брюках.
  - Ого! - иронически произносит он, оглядывая меня. - Какую каланчу наш
Мотька привел. Силен парняга. Вымахал на радость маме и родной Советской
Армии, - довольно плоско острит он и вдруг сердито спрашивает меня: - Что
уставился? Думаешь, чего это я хохмлю? От здоровья, браток, от здоровья.
Слава богу, не диетик. Проходи давай. Сушить вас сейчас будем, - уже
совсем миролюбиво говорит он и с усмешкой тут же предупреждает: - Только
учти, у нас, как в Америке, каждый пьет на свои, понял?
  - Сейчас главное выпить, - хриплю я, - хоть на свои, хоть на чужие... - И
в свою очередь спрашиваю: - Тебя как звать?
  - Зови Капитан. Для ясности. А тебя Витька?
  - Ага. А мне, между прочим, про Костю говорили.
  - Мало чего тебе говорили.
  Мы заходим в небольшую, жарко натопленную комнату. Вокруг стола
развалились на стульях четверо парней. Впрочем, один из присутствующих
дядя в возрасте, мятое, испитое лицо заросло седой щетиной, красные
кроличьи глазки с воспаленными веками смотрят недобро, подозрительно.
Напротив него парень лет под тридцать, массивный, угрюмый и спокойный,
знает, что никто его обидеть не посмеет. Остальные двое мелюзга, мальчишки.
  На столе две или три бутылки, одна почти пустая, другая наполовину, -
значит, выпили. По блестящим глазам видно, что выпили, по координации
движений, по репликам. Еще на столе колбаса, хлеб, вспоротые банки
консервов, на тарелке какая-то зелень.
  Кажется, встретивший нас парень и есть Костя, и он тут командует, он тут
хозяин.
  - Садись, Витек, - говорит он мне. - Бросай пятерку и ешь, пей, чего
захочешь. Как в Америке.
  Далась ему Америка. Но я готов заплатить и больше, лишь бы чего-нибудь
хлебнуть и согреться, у меня зуб на зуб не попадает. Демонстративно достаю
кошелек и еле набираю там пять рублей: трешка, рубль и остальное мелочью.
  - В пользу голодающих, - насмешливо говорю я.
  Костя бесцеремонно сгребает деньги и наливает мне стакан водки. Впрочем,
это не водка. Отвратительный запах бьет мне в нос, как только я подношу
стакан ко рту. Это страшная сивуха и яд. Но я пью. Я чувствую, как меня
бьет озноб, и мечтаю согреться.
  Все тянутся чокнуться со мной, и тот, седой и красноглазый, тоже, но рука
его при этом дрожит так, что часть самогона расплескивается на стол. И
здоровенный парень напротив него сердито басит:
  - Чего льешь? Гляди отниму!
  И старик заискивающим тоном лепечет в ответ:
  - Что ты, Лешенька? Я губками каждую капельку соберу. Ты не переживай
за-ради бога.
  Все выпивают и тут же кидаются закусывать, просто невыносимо это огненное
пойло.
  Только красноглазый старик пьет не торопясь, смакуя каждый глоток. Потом
он хлопает в ладоши и, почему-то вытерев их об себя, лезет под общий смех
на стол и, опустившись на четвереньки, вылизывает клеенку.
  Не знаю, от чего меня больше мутит -