ершенно  не  нравились  банковские дела с
политическими! Зато дед мой как раз  в сием возрасте возглавил  им созданный
Абвер,  а прапрадед -- "Интеллидженс Сервис". Видно есть что-то в Крови, раз
меня влечет как раз то, чем занимались дед мой с  прапрадедом! Сие и есть --
Древняя Кровь. Тайна Наследственности.
     Я  с детства люблю  Играть  в Шахматы.  И  не очень-то --  в  карты.  В
шахматах же  меня привлекает скорей не Игра, но -- очередной повод  доказать
самому себе мое превосходство. Поэтому я не умею нарочно проигрывать. Вскоре
все перестали играть со мной в шахматы.
     Зато появилась разведка и контрразведка.  Сегодня  я  получаю  огромное
удовольствие от того, что поймал очередного преступника,  иль  -- вражеского
шпиона. Оно сравнимо лишь с тем, кое я получаю при известии от разведчика об
очередном успешном исполненьи задания.
     Я -- счастлив. Наверно, я не был бы столь же счастлив, будучи  Королем,
Герцогом, иль главой банкирского дома новоявленных Медичи. Суть жизни (как я
ее понимаю) как раз и есть  в том, чтоб найти То, что именно Тебе  по Душе и
стать в сием - Мастером.
     Ежели сие выйдет, - весь Мир вокруг Вас как бы Светится и доченьки ваши
растут истинными Корделиями. А что еще нужно для Счастья?
     Так я  и стал московским генерал-губернатором и Куратором  всех Военных
Трибуналов Империи.

     Я  не  знаю,  как  поляки  пытали,  насиловали,  жгли  и  расстреливали
"немецких"  и  немцев и не буду врать насчет этого. Скажу  лишь, что  Володя
Яковлев взял свой псевдоним  от имени невесты, кою убили католики.  Я просто
не хочу знать, как все вышло, но когда я прибыл в Москву, в  ней не осталось
ни  единого  "немца".  Тела  их были свалены  поляками  в  грязь пересохшего
кремлевского рва (там, где мы для упокоения невинных разбили Александровский
сад), имущество разграблено, дома -- сожжены.
     Якобинцы  потом  оправдывались,  что  пожар Москвы  начался  от русских
поджогов, мы же обвиняли противника.
     В  реальности  же  огонь  разошелся от того, что горело  много  домов и
лавок. Поляки Понятовского, шедшие  в авангарде противника, так ознаменовали
свой  вход  в Москву,  вырезая всех "немцев". После  ж  убийств на имущество
казненных набрасывались русские мародеры, которые и  поджигали  лавку,  дабы
скрыть свои преступления.
     Из всех слоев русских в Москве  выступило лишь купечество (разорившееся
от   гибели   немецких  поставщиков),  да  университетская  братия.   (Евреи
"немецкие" близки к  науке и  в  ходе резни полегли многие любимые и даже --
члены семей русских школяров и ученых.)
     Русские  москвичи в отличие  от московских поляков  не вышли  встречать
врага хлебом-солью,  но и не сопротивлялись.  Убивали  поляки.  И "польские"
евреи. "Немецких" евреев  и немцев.  Часто  московские "польские"  евреи  --
московских "немецких" евреев. Вот вам правда о том, кого стреляли и резали в
горящей Москве.  Русское ж мещанство  безмолвствовало, ибо (чего уж греха-то
таить!) многие якобинские лозунги пришлись ему по  душе.  Мещанина хлебом не
корми -- дай поделить чужое, а для чиновника якобинское правление  -- прямая
выгода. Сейчас он "под дворянством", а так - сам окажется наверху.
     Французы  это хорошо  поняли  и первым делом устроили раздачу  "тряпок"
казненных. Говорят, зрелище было отвратительное -- толпа рвала окровавленное
барахло друг у друга чуть ли не из зубов,  а якобинские офицеры  возвышались
над сим Содомом и искренне потешались над "нравами русских".
     Вторым делом захватчики объявили сохранение всех  прежних министерств и
ведомств и чиновничество чуть ли не на пузе приползло за своими портфелями и
тепленькими местами.
     Особенно  преуспели  в  сием...  ученые   Московского  Университета  Вы
спросите, - как же так?!  "Ученые" были и  на  стороне "поляков" и "немцев"?
Да,  -  все  так и  вышло.  Здесь необходимо вспомнить  Историю Москвы  и ее
Университета.
     Московский  Университет   был  основан  с  подачи  Михаила  Васильевича
Ломоносова  по наущению  графа  Чернышева -- фаворита  Государыни Елизаветы.
Произошло сие в  1755 году.  Вам ничего не  говорит  сия дата? Вам ничего не
говорят сии имена?
     Поясню, - в реальности Московский  Университет не успел даже вылупиться
из  яйца, как на Руси  грянула новая  смена  царствий.  Бабушка моя  взяла в
оборот  Ломоносова (как  возможного  претендента  на трон), сослала за Можай
Чернышева,  в  Университете  же  выжили  лишь три  факультета:  медицинский,
юридический, да -- философский. Все необычайно нужные для Империи в условиях
массового строительства заводов и фабрик.
     Я  умолчу  о философии,  да юриспруденции  русских, ибо сие -- тема для
отдельного плача. Скажу лишь, что здесь принято нанимать тех юристов, кои по
своим  родственным  связям  близки ко  Двору!  Любопытный  критерий  мировой
юридической практики.
     А  уж медицина... Профессия  медика на Руси -- занятье наследственное и
традиционно "жидовское". Евреи (и прежде всего евреи "немецкие") прибывали в
Империю на кораблях, оседая в первую голову в столице и Риге.  После  этого,
сколотив  имя и  капитал,  они и  "шли"  далее на  восток  --  в  Москву,  в
частности.  В  сих условиях  медицинский  диплом Санкт-Петербурга  и  Дерпта
значил верный кусок на всю жизнь, Москвы -- можно вешать в отхожее место.
     Не было смысла поступать  в  Московский  Университет! Все  сколь-нибудь
одаренные юноши уезжали учиться  в Санкт-Петербург, Москва ж стала хиреть на
глазах.
     Тогда  моя  бабушка,  дабы не  закрывать Москву,  создала  при  местном
Университете в 1774 году Пансион, где думалось "приобщить детей ко всемирной
культуре". Воспитанники  ж его принимались  в студенты вообще без экзаменов.
(Этакая синекура для неучей!)
     Неучи  потянулись.   В  первый  год  в  Пансион  прибыли  целых...   12
(двенадцать!)  воспитанников,  9  (девять!) из  коих  в  течение  года  были
отчислены за неуспеваемость. Но тут наступил 1775 год...
     Год Первого Раздела Речи Посполитой.

     Пансион сразу же  стал "прибежищем сирот дворянского роду". В  переводе
на  русский, - детей польской шляхты брали в  заложники (точно так же, как и
меня -- в Иезуитский Колледж!)  и учили в Москве русской культуре и русскому
языку на казарменном положении.
     Шляхта  -- есть шляхта.  Дети, воспитанные нормальными  гувернерами,  и
готовые поступать в  Сорбонну  с Болоньей оказались не по  зубам  русским (с
позволенья  сказать)  "профессорам". И  тогда уже  --  их родители (на  свои
личные деньги!) стали выписывать из Европ нормальных  учителей, чтоб "дети в
России дураками не выросли"! Сразу открылись нормальные факультеты, обучение
в Москве приобрело практический смысл и Университет стал хорошеть на глазах.
Но...
     Теперь это стал -- "польский Университет"!

     Когда грянуло  Восстанье  Костюшко, и поляков принялись вывозить вглубь
Российской  Империи,  именно  Москва стала их главным прибежищем. Здесь  уже
осели многие  из  прежних учеников  Пансиона, остепенились и нажили  немалую
собственность.  Университет  же  получил  десятки  профессоров,  ненавидящих
Россию и русских, а якобинская  крамола с московских кафедр  стала фирменным
блюдом Московского Университета!
     Когда  в  1812  году  французы  заняли  Москву  и  окрестности,  именно
"польская  профессура" заняла почти  все  посты  новой  Власти,  а поляки  -
"доценты" командовали на расстрелах...
     Я  не  пытаюсь  никого  оправдать,  но  такая чудовищная реакция  стала
следствием  долгих  лет последовательного "подавленья" поляков, когда  целую
нацию  --  мало  того  что разорили  и  выселили, но  и  запрещали  молиться
по-католически и говорить на родном языке...
     В  итоге  же, - не только  поляки зверствовали в Москве,  вырезая  всех
"немцев", но и в сельской  глубинке начались ответные зверства:  "партизаны"
вырезали "поляков". Здесь я должен сразу  же расставить точки  над "i". Я не
случайно закавычил определение "партизаны".
     Под  грохот и ярость народной  войны  подняла голову всякая мразь,  коя
мародерствовала под шумок. "Поляки"  стали самыми богатыми,  да влиятельными
из московских помещиков и кое-кто решил нажиться на этом.
     Я еще  был в Гжели, когда  по России пошел ужасный  слух о Кесьлевских.
Это были  магнаты,  кои  кредитовались у матушки  чуть ли не на миллионы под
Честное  Слово! Когда  началась Война, Кесьлевские  не  только  не  пошли на
французскую сторону, но и -- всячески поддержали Империю, бесплатно  снабжая
нас фуражом, да провизией. И вот их вырезали...
     Наверно,  не вышел  бы большой шум, ежели  б убийцы попрятались --  все
списали бы на издержки Войны. Но тут уж -- многие видели, как из вырезанного
поместья  вывозили  подводами  белье, да  посуду. Многие слышали,  как их же
соседи -- помещики пили в трактирах, расплачиваясь  "в серебряных ложках"  с
вензелями Кесьлевских и  уговаривались выпотрошить кого-то еще...  И у людей
возникал законный вопрос, - да - поляки враги, но почему сии -- "вроде наши"
пьют  среди бела дня,  платят "кровавыми ложками"  и...  не пошли служить  в
армию?!
     Да, шла Война, принявшая, увы, "межнациональный"  характер. Да, стороны
совершили  много чего... Но простой народ нутром чует: озлобление битвы пред
ним, иль -- банальная уголовщина!
     Как  московский генерал-губернатор,  я решил начать следствие. Я  отдал
простой и понятный приказ:
     "Обыскать все соседние поместья с  Кесьлевскими. Ежели там  найдется не
менее трех  ценных предметов погибших, выстроить всех обитателей перед домом
и пересчитать всех  мужчин в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет. Ежели
таковых не  найдется  -- принести обитателям свои  извинения.  Ежели таковой
будет  только один -- доставить его ко мне в Трибунал. Ежели их будет два --
привезти обоих, с семейством же поступить на усмотренье  карателей. Ежели их
три,  или больше -- поместье опечатывается  и конфисковано в пользу Империи,
обитатели  же  сего  разбойничьего гнезда  доставляются  в Трибунал  --  без
различия пола и возраста".
     Хотите ли удивиться? Во  всех домах,  где не оказалось ворованного,  не
было  и мужчин.  Все ушли защищать Русь-Матушку. Ровно  в пяти домах,  где и
обнаружилось  все  украденное  -- все  мужчины  оказались на  месте!  Все до
единого!
     Все до единого (а также их женщины)  моим Трибуналом были приговорены и
казнены  вместе  с прочими...  палачами-поляками, разумеется. Увы,  мародеры
были чересчур в ужасе, чтоб осознать всю иронию, а поляки от души потешались
над русскими.
     Через много лет меня часто спрашивали,  -  за что я приказал казнить не
только мужчин, но и женщин (за  вычетом детей -- не старше  десяти лет)? Я ж
отвечал:
     - "Дурная Кровь, господа... Ежели б я оставил Семя сие, - оно лет через
сто задушило б Семя тех, кто ушел на Войну и, увы, -- не вернулся. Мало  вам
в России рабов? Или вам Воров не достаточно?!
     Иль желаете вы, чтоб  лет через сто на Руси большинство в  страшный час
пряталось бы под юбками, да разбойничало по ночам?!"

     Кроме того... Увы,  мне предстояло  казнить тысячи братьев моих. Будучи
весьма скрытной, сплоченной, но угнетаемой группой,  "польские жиды" затаили
на всех немалое зло.
     Якобинцы, ведомые социальным чутьем, сразу выделили  их из прочих групп
низших  сословий  и  всячески  приближали.  И "польские" сразу  прославились
мстительными доносчиками,  а еще, - они  лучше всех  ведали, чем славны наши
церкви и  вели  атеистов на вкусное.  (Поляки, --  сии истинные католики  --
понятия не имели о богатствах русских церквей!)
     Этого им  простить не  смогли.  Русские  --  весьма  религиозный народ.
Другое дело,  что их  религиозность скрыта  в отличие от  "демонстративного"
польского католичества. Но массовые расстрелы, пожары, насилия женщин не так
всколыхнули русское население, как грабеж православных церквей!
     Грабежи сии начались где-то после двух недель оккупации и именно с ними
и связывают начало народного возмущения по Москве.
     Никто  не ждал такой ярости, -  якобинцы привыкли к тому, что население
восприняло их приход -- как бы во сне. Мол, - кланялись мы одним, поклонимся
и другим! Терпелив русский народ...
     Зато когда безоружные люди с рогатиной  да дубиною пошли  на регулярные
части, французы  сразу же засобирались домой. С собой они забирали "поляков"
из московской администрации, но несчастных "жидов"  попросту  выкидывали  из
своих бесконечных обозов.
     Дело тут -- не в "жидах"...  Просто  в любых армиях к Идейным относятся
--  так,  а  к  Доносчикам --  совершенно  иначе. "Поляки" в  массе своей --
Идейные враги Российской Империи, "польские" же  -- всегда получали за Донос
плату. Отсюда и отношение.

     Самые  ненавистные из  "польских"  были  растерзаны,  иные  томились  в
застенках,  ждя  своей участи. Город им вынес  свой  приговор, осталось лишь
привесть его в исполнение.
     Государь, зная о Вере моей, и отношении к моим  людям, особо подчеркнул
сей момент. Он писал:
     "Ты требовал Законов и Прав Единых для всего общества -- жиды твои жгли
наши Церкви. Объяви же на всю Империю -- что полагается за сожжение Церкви и
мы  сделаем все  точно так  же по  отношению к  синагогам. Ты сам  сказал --
Законы  Едины для всей Империи. Обнародуй же  их --  вся  Империя  ждет твой
Праведный Суд!"
     Мало  того, - Государь нарочно сообщил  обо всем  вождям "польских"  --
Воронцовым в Одессу и вместе с приказом я получил гору писем от Воронцовых и
одесситов с просьбами о помиловании.
     Вот так вот...

     С одной стороны стопка доносов с именами, местами и датами и якобинскою
резолюцией,  что "приговор  приведен  в исполнение",  а с  другой -- слезное
письмо старенькой одесситки  о  том, каким хорошим мальчиком  был ее меньшой
брат,  пока  не "уехал  в Москву на заработки". И  в конце --  обещание всех
египетских  казней, коль "пойду  я  против  своего же  народа"!  (Как  потом
выяснилось  -- писано  чуть  не  под  личную  диктовку  милейшего Кочубея --
известного борца за жидовское Счастье.)
     За все отдельное Спасибо - нашему Императору.
     Я  судил  по  Совести и  доказательным обвинениям. Суд мой  был слеп  и
страшен. С той поры "польские" ненавидят  меня, а  я живу  так: еврейство --
еврейством,  иудаизм  --  иудаизмом,  но есть  вещи,  кои  ни один Судья  не
простит. Если он -- Честен.

     Въехал я в Москву -- с тяжким чувством. Улицы чуть  прибрали, но  город
был страшен. Загаженный, обугленный, аж - ком к горлу!
     У ворот Кремля (где  мне выделили квартиру)  пред  въездом  на  Красную
площадь, не выдержал я. Вылез из кареты, хоть на  моих плечах и висели Ефрем
с Сашей Боткиным, подполз на костылях к иконе Иверской Божьей  Матери, встал
на колени в грязный, истоптанный снег и повинился во всем...
     За то, что не так  воевал... За  то, что  не доглядел... За то, что был
ранен и не смог защитить Златоглавую в ее смертный час...
     За все повинился. Плакал, не стесняясь, - никого и ничего. По  сей день
не стыжусь сиих слез. Надо видеть, что сделали нехристи...
     Лишь когда я уже обессилел, Петер поднял  меня, осторожно подхватил под
руку и собрался нести к карете. Я говорю ему:
     - "Я слаб еще, но нельзя ж так! Люди узнают - насколько я слаб, а мне ж
ведь еще их -- Судить!" - утираю слезы, а все пространство  вокруг  - забито
людьми.  Многие плачут,  а какие-то  юродивые сидят  прямо в снегу и крестят
меня, крестят... А какая-то бабушка и говорит тихонько, только такая тишина,
что все слышно:
     - "Господи, да что ж это делается? Такой молодой и -- седой..." - а все
смотрят на меня с такой жалостью и ужасом, что мне просто не по себе. А я не
седой, -  просто  волос  у меня очень  светлый -  балтийский,  вот и кажется
многим, что я седой.  А я  не седой.  У  меня седых волос-то немного. Каждый
третий - не более...
     Будь я седым, -  меня  б женщины не  любили.  Знаете, как я  переживал,
когда начал лысеть! А тут еще седина, а мне ведь и тридцати -- нет!!! Каюсь,
я так  расстраивался, что  даже  одно  время подкрашивал  волосы, чтобы  они
выглядели хоть немного темней.
     Только в  1814 году, когда  я вновь увидался  с Элен, она обняла меня и
еле слышно сказала:
     -  "Не  красься  ты так.  Седым  ты мне  -- в  сто крат дороже",  - я и
перестал краситься.  Теперь меня  красят лишь мазилы  на парадных портретах.
Они знают, что я не люблю моей седины, вот и - стараются.
     В общем, дал я  себя  увести обратно в карету, да  еще успел приказать,
чтоб за мной кровавый  снег подобрали. Рана на бедре опять вскрылась и Кровь
оставила полосу на площади...

     А на другой день прикатил меня Петер на кресле в приемную, а там народу
-- яблоку  негде  упасть.  И самый  первый  из  них -  по  виду образованный
дворянин, встает, обнажает голову и говорит:
     - "Ваша Честь, мы узнали, что в Гжели вы приняли добровольцев. Если сие
возможно,  мы - сотрудники Московского  Университета  и  честные торговцы  с
Охотного ряда просим  принять  нас. Готовы  исполнять любой Ваш Приказ", - у
меня  челюсть  так  и отвисла!  Вообразите  себе, ученые из  Университета  и
купцы-охотнорядцы - в одной комнате и все хотят в мой отряд!
     - "Господа, только не говорите мне, что пришли сюда вместе. Я, конечно,
приму  Вас, но на первых порах - в рядовые. Мы  создадим пару  рот и Вы сами
выберите своих главных,  а после  обеда  начнем учиться  строю и стрельбе из
нарезного оружия.
     Пусть главные останутся и заполнят  карточки для  всех  на довольствие,
остальных - прошу обождать".
     Новобранцы миг пошушукались, но видно меж ними все было уже решено и  в
моем кабинете осталось  лишь  двое, -  мой  давешний  собеседник, с холеными
руками и  пенсне  на ленте, за  стеклами  коего  горели умные, пронзительные
глаза,  и  типичный замоскворецкий купчина  - квинтэссенция  охотнорядца,  -
этакий   Полтора   Ивана  с  пузом  и  рожей  красной  до   изумления.   Оба
представились:
     -  "Приват-доцент  Московского  Университета  Владимир  Яковлев.   Пишу
философические статьи  под  именем...  моей  замученной  жены  - Герцен. Был
свидетелем неслыханных  зверств... и  чту  своим долгом  принять  участие  в
отстреле сих нелюдей".
     -  "Тереховы  мы.  Кузьма  Лукич  Терехов. Торгуем значит  -  скобяными
изделиями  и  прочей мануфактурой. Торговали-с... Так  что и у нас  - счетец
имеется. Трое -  нас братьев-то.  Я - старшой!"  - вот такие выдались у меня
адъютанты. Один отвечал за моральную подготовку людей, второй, разумеется, -
интендант.

     Я часто бывал в доме Герцена и пил с ним чай и  кофе, рассуждая о вещах
мистических  и  иногда  спрашивал, - почему он  пошел  со  мной,  да  еще  и
прихватил с собой всех своих друзей и сотрудников - того  же Петра Чаадаева?
Он никогда  не  мог ответить мне на  этот вопрос, переводя разговор на  иные
темы, обычно об исторической роли России.
     Оказывается, он  увидал меня - седого, со  вскрытой раной,  молящимся и
плачущим перед иконой Божьей матери:
     - "Я видел - Чудо. Свет Божий пролился на Вас и все вокруг видели Божье
Присутствие.  И  чтоб быть ближе к Господу, я готов идти за Вами --  хоть на
край света!"

     В тот  же приезд, как бываю у Герцена, захожу  на пару штофов к братьям
Тереховым. Я уступил им добрую часть моей гжельской глины и их торговое дело
сейчас  разбухает,  как  на  дрожжах.  Не  надо  и говорить,  что  меня  тут
встречают, как своего, и уж  наливают  так, что держись  -- "Кто первым  под
стол упадет, тому - за водку платить!"
     Так  звучит главная  шутка Кузьмы Лукича -  ныне купца  первой гильдии.
(Герцен  свои  награды  прячет и  очень  стесняется,  а вот у Тереховых  все
ордена, да медали начищены так, что глазам больно, - они выставлены на общий
показ - над конторкой главы заведения. Интересно, что полковник Кузьма Лукич
отказался от дворянства, вытекающего из сего  чина,  предпочтя ему -