Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
и...
В ходе зимних боев с убитых "повстанцев" сняли много молитвенников
немецкого, да -- эстонского образцов. (Находили молитвенники и латышские, но
-- много меньше.) Все книги были печатаны на рижских фабриках, а вооружены
"повстанцы" -- нашими штуцерами.
Когда по этому поводу развернулся скандал, Государь предъявлял моей
матушке "финские" лыжи, на коих были крепления с нашими клеймами, а сами
лыжи (по мненью русских экспертов) производились промышленным способом.
По показаниям "почти что пленных" средь "повстанцев" почти что все
оказались знакомыми, с коими пленные бывали на балах, да маневрах.
Разумеется, "финны" делали вид, что не узнают своих русских товарищей, а те
в итоге приняли эту игру.
Впрочем, иногда пленный офицер вполголоса просил "финского крестьянина"
дать ему закурить, а тот незаметно передавал былому товарищу табак и бумагу.
Иль двое сидели на одном пне и, не глядя даже в одну сторону, делились друг
с другом воспоминаниями об общих знакомых...
Это была -- неожиданная кампания.
Ларчик же открывался на изумление просто. Русские напали на Швецию по
той банальной причине, по коей завязалась у них война с Персией. У персов
была нефть, в Финляндии -- фосфориты.
Что характерно, - сама Россия не могла потреблять ни нефть, ни
удобренья из фосфора, но она хотела их -- продавать. А именно -- нам, в
матушкину Ливонию.
Государь Александр был великим политиком и в вопросах очередной
шведской войны очень надеялся на нашу помощь. Но, что в делах экономики он
вел себя -- сущим младенцем.
Да, мы много выиграли от того, что бакинская нефть была взята грубой
силой. Но -- где Баку, и где -- финский фосфор?
Баку мы взяли на второй год войны и с первого дня стали качать
каспийскую нефть. Нефть сия доставлялась тремя разными способами: по морю,
по тракту Ростов -- Баку и -- чрез калмыцкие степи. Ежели мы теряли один
путь, всегда можно было пользоваться другим. В самом Баку сразу же
разместилась "Закавказская армия" и не болела ничья голова о том, где люди
зимуют, иль -- что они кушают.
Эксплуатация бакинских месторождений с первого дня была делом
прибыльным и окупила не только эту войну, но и все военные действия на
Кавказе -- и с турками, и Чечней.
Другое дело -- Финляндия. Фосфорные месторождения в этой стране
залегают именно в самой глуши. В сердце карельских болот. Никаких дорог в
тех лесах отродясь не было. "Фосфорную муку" добывали сами карелы и финны, и
чуть ли не в рюкзаках везли по охотничьим тропам -- на лыжах (тех самых
лыжах -- на кои мы обменивали у них фосфор!) на побережье.
В сих услових не возникло вопроса -- на чьей в сей войне мы -- стороне.
Русская армия при всем желании не могла захватить сих лесов. Вспомним
теперь, что война с Персией продолжалась семь лет и даже после ее окончания
русская армия фактически не взяла Чечни! Чего можно было ждать от войны в
столь же сложной Финляндии?
Это на первый взгляд финны покойней чеченов. А ежели чуть копнуть, -
еще неизвестно -- кто из них злее. Суровые природные условия наших краев
вырастили весьма упертый народ с коим -- лучше дружить. Поэтому на Тайном
Совете матушка и фон Спренгтпортен "продавили" идею о всемерной поддержке
Финляндии в ее борьбе с русской агрессией.
В итоге сами же финны поставляли нам фосфор в обмен на штуцера и от
этого мы только выиграли.
Большинство наших войск прошло через эту кампанию с "не той стороны",
но за время сие накопило бесценный опыт войны на занятой врагом территории.
Когда начались события 1812 года именно офицеры "Северной армии" возглавили
"партизанские отряды" в тылу якобинцев.
Опыт финской войны показал, что гражданское население переходит к
"народной войне" после "легкого стимула", - в виде карательных операций
войск оккупантов. Но для этого -- нужны части "повстанцев", кои вызвали б
сии карательные операции!
Этот опыт и был нами приобретен...
Это не все. Ежели б мы открыто пошли войной против русских, вопрос был
бы ясный, - кто на чьей стороне. И тогда б офицеры наши и русские не сидели
бы на одном пеньке и не вспоминали былое житье.
Межнациональный вопрос -- дело тонкое и тут есть тайная грань, -- за
коей люди видят друг в друге -- противника. И есть такое, - когда стороны
стреляют друг в друга, а потом садятся на общий пенек и делятся табачком...
Особенность той войны была в том, что мы -- враждовали со шведами. Мы
-- злопамятны и никто не забыл шведских Редукций, иль того, как шведский
король напал на нас в Первую Шведскую. Офицеры рвались на эту войну, почитая
ее - Делом Чести.
Другое дело, что мы -- ливонцы. Даже наша "ливская слепота" - признак
финских корней. Издревле ливы числились "расой господ", а эсты -- "ливскими
сродниками".
Наши столицы всегда были Дерпт и Пернау, - в Ригу нас перевезли лишь
после Грюнвальда... Ливонские баронеты никогда не считали латышскую землю
своей "исконной землей"!
В сем один из главных корней "латышских Свобод". Потомки ливонцев не
"брали" и не выкупали земель на брегу Даугавы, держась за крохотные поместья
-- северней реки Валги. Именно там -- северней Валги и начиналась "исконная
Ливония" -- "не загаженная славянством".
Курляндцы ж, осевшие на южном брегу Даугавы -- жили вообще "на польской
земле".
Крайняя нищета и скудость ливских земель приводили к традиционной
бедности лифляндских родов и наши предки потихоньку расселялись по северной
Латвии, оправдывая себя тем, что "берут у латышей землю в аренду". Но при
том у всякого лифляндского рода есть свое "родовое гнездо" на самых что ни
на есть -- бесплодных и тощих ливских болотах...
Из сих традиций проистекает особое отношение к эстонцам и финнам. Они
воспринимались, и воспринимаются нами, как "младшие братья", за коими нужен
известный уход и необходимое попечение. Поэтому, воюя с ненавистною Швецией,
почти вся наша знать тайком помогла "финским родственникам".
Доходило до удивительного, - наш офицер дрался со шведами не на живот,
но -- на смерть. Затем, по более мягкому Уставу Северной армии, получал
положенный отпуск и... Уходил в лес к финским "повстанцам". Там он ровно
месяц стрелялся с русскою армией, а затем отпуск заканчивался и тот самый
человек, что стрелял только что в русских, опять возвращался в... русскую
армию. И это не вызывало ни у него, ни у русских какого-то морального
отторжения.
Мало того, - в России негласно считалось, что человека нельзя принудить
стрелять в его родственников. И поэтому офицеры Северной армии воевали
только на побережье -- исключительно со шведскою армией. "Карательные" ж
операции против "повстанцев" лежали на совести Главной армии, набираемой
исключительно из славян.
При всем том, - стороны вели себя "по-джентльменски". Пленных с обоих
сторон лишь лишали оружия и -- сдавали: мы их отпускали не далее пяти верст
от расположения русских. Они -- нас, допросив, выводили тайком к Нарвской
заставе. Такая вот -- удивительная война.
Открою секрет, - русским не с руки было раздувать какой-то скандал.
Дело в том, что в ходе прежних кампаний русская армия понесла большие потери
-- особенно среди офицерского корпуса. Иной раз поручику приходилось принять
команду над ротой, а капитану порой -- батальон!
К счастию, - рядом всегда был резерв офицеров. Пруссия, "выбитая" из
дальнейших войн победительной Францией, всегда имела огромный запас
офицеров. И по Тильзитскому договору Франция "не ограничивала инициатив
уроженцев Мемельского края по службе в рядах армии третьих стран".
Другое дело, что обиды ко Франции носили в себе померанцы с силезцами,
коих поляки нещадно вырезывали с согласия лягушатников. И сии офицеры делали
вид, что они -- родом из Мемеля и на том основании переходили под нашу руку.
Это было, разумеется, незаконно и в быту называлось "владением
марками". Согласно уставам Мемельского края, "мемельцем признавался лишь
тот, кто владел в крае наделом (die Mark) и выращивал на нем хлеб".
Поэтому прусские офицеры по прибытии в Мемель приходили к тамошней
Ратуше, покупали одну (sic!) почтовую марку (die Mark!) и клали ее в
указанное место на площади.
Собственным родовым кинжалом сие место взрыхлялось и в землю бросалось
ржаное зерно, - после чего офицер сразу же становился "Мемельцем" и с этой
минуты мог воевать с ненавистною Францией!
С точки зрения даже здравого смысла сие, конечно же, было политическим
свинством. Когда заключался Тильзитский договор, никто и не думал, что
станут так издеваться над его буквой и смыслом. И позиция России, особенно
привечавшей таких офицеров, не находила поддержки у "культурного общества".
Поэтому-то Россия и не слишком-то возмущалась появлением наших ребят
средь финских "повстанцев". У нее самой было рыльце в пушку!
Столь оглушительные итоги "финского недовольства" принудили Россию к
"тихому миру". Вскоре были приняты условия финнов, при коих они сложили
оружие, финским Наместником становился любезный им фон Спренгтпортен, а
Финляндия присоединялась не совсем чтоб к России, - но была ей вассальна,
как часть "лютеранских земель в составе Ливонии".
Кроме того, - Россия впервые в своей истории признала Право Парламента
финнов и обещалась во всем соблюдать Автономию и все его Привилегии.
(Настолько тяжким оказалось поражение в финских лесах!)
Из сей истории стороны сделали разные выводы. В России впервые
задумались над идеологической работой со своим родным населением. Вообразите
себе, - на своей шкуре Россия наконец осознала -- насколько тяжка и грозна
"дубина народной войны"!
В российской Истории сие -- удивительная закономерность. Здесь как
нигде верно: "Не было Счастья, да Несчастье вдруг помогло". За пару лет до
Нашествия при Штабе Армии впервые возникли структуры, готовые "идти в народ"
(к тому самому -- вчерашнему "быдлу"!) и разъяснять ему (еще вчера -- "скоту
говорящему"!) почему надобно любить "Царя-батюшку" и чем именно дурны
якобинцы.
Русский народ -- чудовищно терпелив, незлобив и отзывчив на ласку.
Довольно было "начальству" посмотреть на людей именно -- как на Людей и все
нам простилось... Русский мужик почуял "почтение" к себе со стороны "Власть
предержащих" и в лихую годину отплатил сторицей...
Не будь в Войну столь же решительного народного Движения (навроде
финского в 1810 году) на Борьбу с "Оккупантом", черт его знает -- чем бы все
кончилось...
Швеция из сего извлекла немного иное. Впервые за долгие годы финны
воевали "без шведов". И, как ни странно, - чисто финская народная армия
добилась в сто крат больших успехов, чем шведская регулярная. В итоге, - с
неких пор финны стали отказываться от услуг шведского офицерства, полагаясь
лишь на "народные" силы.
Поэтому в Швеции самой зародилось "просветительское движение",
считающее, что... Не нужно в очередной раз "покорять эту Финляндию".
Финляндия стала рассматриваться - некой "буферной зоной" меж Европой и
русским варварством. Но из этого "буфером" стала и моя Родина!
Впервые в Европе раздались голоса в поддержку нашей Свободы (не только
от русских, но и -- шведов с немцами!). С этаким "международным балансом
сил" и влияний -- Европы и "не-Европы"! Но именно об этом мы и мечтали!
Самые ж поразительные выводы из сего сделала Франция. Опыт отчаянной
борьбы финнов с Россией и наша фактическая поддержка сего показалась
энциклопедистам свидетельством нашей готовности взбунтоваться. (Книжники
любят выдавать свои умозренья за истину.)
Поэтому они пригласили к себе с визитом фон Спренгтпортена и всячески
его улещали.
Я в свою очередь встречался с Учителем. Передал ему все мои связи,
пароли и явки и самых важных из "крестников". С Талейраном понятно -- он был
полностью "на крючке". С Фуше у меня не было той уверенности.
Я доложил о поразительной инертности графа в моем отношении и о том,
что, в принципе, на него теперь есть компромат. Он допускал существование
казино по личным мотивам. Я не знал, можно ли на него "давить" чрез его дочь
и внуков и прочее... Но я обо всем доложил фон Спренгтпортену.
Как это ни странно, - я тогда и не знал, что Фуше со мной -- одной
Крови. И именно поэтому он меня так жалеет. Но об этом, как выяснилось, знал
сам фон Спренгтпортен. Но он мне ничего не сказал, сознавая что меня ждут
допросы и, может быть -- пытки.
Забегая вперед, доложу, что наши люди "работали" потом "по Фуше" и в
самый сложный момент -- посреди 1812 года граф Фуше нам немало помог в
организации "мятежа генерала Мале", после коего моральный дух армии
якобинцев в России стал отрицательным. Но все сие -- не мои тайны, - в
"мятеж" замешаны весьма многие и я не смею углубляться в эти подробности.
Как бы там ни было, - Фуше с Талейраном по сей день числятся во всех
разведках "на мой счет" и мне сие -- отчасти приятно. Знаешь хотя бы, что --
работал недаром...
Французы тем временем кончили с австрияками при Ваграме. Средь
австриячек, наводнивших Париж в свите новой Императрицы, оказалось немало
"штучек" и я целиком захватился интрижкой с женой их посла. Она была немкой
с мадьярскою Кровью, так что мы с ней друг друга поняли в темпе чардаша.
Австриячка была в самом соку, но ее окружение просто выводило меня из
себя. Особо донимал брат моей пассии - князь Эстерхази. Он открыто ревновал
к сестре и на каждом шагу говорил гадости.
И вот - однажды я узнаю, что из Австрии прибыл вестовой с диспозицией
австрийских войск для войны с Россией. Эти бумаги должны были получить
"добро" Бонапарта. Когда моя пассия сообщила сие, она даже пристально
заглянула в мои глаза, но я только крепче поцеловал ее и, потянувшись всем
телом, спросил:
- "Какое это имеет значение?"
- "Мой муж сказал мне, что ты - шпион. Он говорит, что ты лишь ради
этого спишь со мной", - у княгини были рыжие волосы, сходные по цвету с
мехом лисы и я любил скручивать их в колечки. Они были так густы и
прекрасны, что простыней рассыпались подо мной, стоило нам оказаться
наедине. Как у всех рыженьких, у нее были мелкие конопушки и она их
стеснялась, припудривая, а мне - нравилось.
Это был ее второй брак. Первого мужа княгини убило при Вене в 1805 году
и больше всего она любила гладить рукой мои шрамы, полученные в ту кампанию.
В день смерти ее первого мужа двое офицеров победительной армии
"воспользовались" ее телом, а потом еще пару месяцев передавали друг другу с
рук на руки. Судьба красивых женщин в покоренных столицах не может не быть
ужасной.
Теперь княгиня делала все, чтоб жизнь ее нового благоверного стала
адом. А развестись он не мог, да и - не хотел. Женитьба сделала его послом
во Франции...
Женщины - странные существа.
Я помню, как тогда обнял княгиню, поцеловал и шепнул:
- "Я - лив и русские мне не указ. Я с тобой лишь ради тебя, Счастье
мое... Я - Люблю тебя!" - и прелестная австриячка немедля растаяла. Как
теплый воск.
Уже ночью, когда милая закрыла глаза, я вылез из алькова, оделся в мой
новый наряд, - темный мундир с мягкими сапогами на тонкой кожаной подметке
без шпор, вложил в ножны "Жозефину", проверил на месте ль отмычки,
выкованные мне Петером, и вышел из спальни.
Было очень темно, но я нарочно часто ходил по посольству с завязанными
глазами, - иной раз мы играли с княгинею в жмурки, другой -- я делал вид,
что дурачусь...
Я болен -- "ливонскою слепотой" и это страшно мешает в работе ночью. С
другой стороны противники знали, что я ночью слепну и потому -- почти не
следили за мной в темноте. Они и взять в голову не могли, что я за время
ухаживаний выучил расположение комнат -- на ощупь и теперь могу пройти по
посольству с завязанными глазами.
Они об этом не знали. Но приготовили иную ловушку.
Петеровы отмычки всегда открывали нужную дверь и я оказался в нужном
мне кабинете. Замок пошел очень легко, но стоило мне взяться за ручку сейфа,
как где-то звякнул звонок. От дверцы через заднюю стенку был натянут тонкий
шнур, ведший в дежурку. Посольство мигом обратилось в перепуганный
муравейник, а в дверь кабинета замолотили прикладами.
Я понял, что все кончено и, растворив окно (оно было высоко над землей
и потому без решеток), выпрыгнул в темноту.
По сей день не знаю, - как я тогда смог -- совершенно вслепую
выпрыгнуть в темноту. Наверно, я был в состояньи аффекта, ибо сегодня ни за
что не повторил бы сей подвиг!
Чудом я попал точно на ноги, ничего не сломав. Точнехонько промеж трех
дюжих охранников в сопровождении моего заклятого врага - князя Эстерхази.
Я давал слово сестре, что не дам нашей маленькой вырасти без отца и
обещал сдать свою шпагу первому же жандарму, ежели что. Клянусь, ежели бы я
видел, - кто меня окружает, я дал бы себя арестовать и увести в караульное.
Но тут свет фонарей сразу же ослепил меня и я попросту отмахнулся от
ближайшего факела.
Раздался булькающий звук с предсмертным хрипом и я уже не мог сдаться.
Если б на ваших глазах товарища заколол бы какой-нибудь гад, разве б вы
взяли его в плен? Конечно же -- нет. Око -- за Око, Зуб за Зуб и у меня не
оставалось иного выхода, кроме как -- убивать всех.
Обратным движением, вырывая "Жозефину" из падающего покойника, я достал
до горла второго солдата и он тоже, хрипя и булькая кровью, рухнул куда-то
вниз. Теперь против меня оставалось двое. Князь, выхватив саблю, встал в
позицию, третий солдат вскинул ружье и замахнулся прикладом.
Я пожалел "Жозефины", - встречи с кованым железом приклада она бы не
вынесла. Поэтому я всадил ее в солнечное сплетение солдата и невольно -
раскрылся.
Князь от души полоснул меня по горлу и, не будь у меня тугой и жесткий
воротничок, я бы сейчас не писал этих строк. А так из меня ударил целый
фонтан и князь захихикал:
- "Meurs, Jud de Gitan!"- он так радовался, что не заметил, как я
вырвал "Жозефину" из трупа и что силы ткнул ее в его харю. "Жозефина" вошла
ему в глаз и больше он не смеялся.
Я вложил рапиру в ножны и пошел прочь, что есть силы зажимая страшную
рану. Кровь хлюпала под руками, в глазах мутилось, а ноги подламывались подо
мной...
Потом выяснилось, что сабля зацепила яремную вену. Сам Доминик Ларре,
штопая меня, все цокал языком, не веря глазам и клялся, что с такими ранами
люди отправляются на тот свет, прежде чем скажут "Мама!". Разумеется, это не
сонная, но мало - все равно не покажется.
Я не знаю, как я дополз до дома Элен. Идти было не далеко, -
каких-нибудь три квартала, но я -- ничего не видел в кромешной темноте. Судя
по кровавому следу меня все время швыряло через всю улицу от домов на одной
стороне до тех, что напротив. Я все время падал и снова вставал, а последние
метров сто полз на карачках - настолько сильная у меня стала кровопотеря.
По рассказам Элен, ее разбудила трясущаяся от ужаса кастелянша, жившая
возле потайной двери. В ее обязанности входило выглядывать из окошка на
стук. Все, кому положено, имели ключи, но мало ли что...
Девушка узнала меня в неверном свете луны, открыла дверь и пришла в
ужас от моего вида. Мундир был насквозь пропитан моею кровью, а на лице
появилась смертная бледность.
Если бы Элен не полу