сть, и выругался:
     - "Мы  с  тобою  --  евреи  прежде всего. Мы должны  быть заодно.  Я не
католик,   я  --   просто  масон.   Вольный   каменщик.  Ежели  тебе   нужны
доказательства, что я -- не католик..."
     - "Ах,  так  ты -- жид?! Тогда  клянись  Иеговой!  Вон  там  лежит Тора
матушки -- поклянись-ка на ней, что не передашь  никому, что  я  тебе сейчас
расскажу! Иеговой клянись!"
     Негодяй с радостью схватил  Святое Писание и  свершил  Святотатство. Он
помянул Имя всуе и Клялся самым Святым в  тот  самый миг,  когда и не  думал
сдержать своей Клятвы.
     С  любой точки зрения  руки мои  стали  развязаны  и  чисты.  Я  сказал
кузену-католику (еврею-католику, так - смешней):
     - "Знаешь, Мишенька,  а ведь ты -- атеист... Атеист, черт тебя  подери.
За сие -- черти тебя будут жарить в аду. А может быть ты и -- не масон? Тебе
сие -- просто выгодно, а?
     Знавал  я  двух деятелей, - оба были ревнителями  чистоты Крови и Веры.
Фамилия  одного была Израэлянц,  а второго --  Моссальский. А  ты  же --  не
лучше!
     У  тебя ж ведь, - церковная фамилия -- атеист! Предка твоего -- Церковь
выкормила, выпестовала, а ты -- Вольный Каменщик... Сука ты после этого..."
     Кузен ударил меня по лицу. Хлестнул  наотмашь, - так бьют пьяных,  чтоб
они протрезвели. Я пьяненько захихикал в ответ, а кузен в сердцах крикнул:
     - "Отец мой -- Романов! Бабушка его нарочно подкинула, ибо не могла она
его от китайца родить!  И  воспитывали его  на наши  деньги, а не  церковную
милостыню! Сам-то ты -- кто?!"
     - "Я?! Бенкендорф. Мать меня к дверям кирхи не  подложила...  Родила от
обычного  мужика,  да  --   не  бросила!  Не  то  что  мать  --   китайчонка
Сперанского!"
     Кузен  завизжал,  он чуть ли не  кинулся на  меня.  Он... Он  завопил в
ярости:
     - "Я с тобой -- по делу хотел! А ты?!"
     - "А я и говорю с тобою по делу.  Я -- Бенкендорф. А ты --  Сперанский.
Ежели меня "поскрести", - я -- пират, да разбойник, а ты -- без малого царь.
Диктатор Империи. Гроссмейстер... Все масоны за тобой -- в одну дуду  дудят.
Целая армия...
     А нет ли, думает Государь,  за всем этим Заговора? И зовет дядю  нашего
(неродного, -  заметь!)  и говорит  он ему,  - а что ежели Китайчонок...  Ты
проследи-ка чуток, а там -- ежели что: хвать всех, да -- в мешок!"
     "Мишель" охнул. Оно будто "сдулся", как рыбий пузырь,  из  коего  вышел
весь  воздух. Царственный кузен наш --  был еще тот хорек,  - ради трона мог
вообразить себе и не этакое...

     Сперанский поверил мне сразу и -- от всей души.
     Кузен заметался  по комнате, стал материться и причитать... Наконец, он
отчаянно махнул мне "прощай" и пулей выскочил от меня. А я еще долго смотрел
на огонь, да смеялся при этом.
     Видите ли... Я  вдруг осознал, что  милейший кузен  и впрямь  много раз
примерял в своих снах -- Корону Российской Империи. А  как же после этого --
Клятва Вольного Каменщика?!
     Бедный, бедный Сперанский! Моссальский... Израэлянц...

     Где-нибудь  чрез  неделю  после  этого мои  люди  доложили  мне,  что в
столичный  порт прибыл груз  --  контрабанда оружия.  Я  дал  знать  о  сием
Аракчееву, а уж его артиллеристы ежели и не понимали в политике, - за оружие
-- уцепились.
     Потом  --  прибыло  судно   с   порохом.  Аракчеев   перепугался,   что
масоны-католики  злоумышляют  неведомо что  и... "до  зубов" вооружил  своих
сыщиков.
     Масоны  узнали об этом, сделали из того вывод,  что татары готовятся на
все  тяжкие  (а  пример с  убиением Павла говорил,  что татары мало того что
решительный,  но и  --  готовый  к  политическому  убийству  народ) и  стали
закупать оружие пачками.
     Закупали они его чрез третьи руки, но ежели Англия с Пруссией стали нам
"сигнализировать"  о  сием,  Франция,  не  желая  "подставить"  сторонников,
предпочла все это скрыть.
     В итоге же получилось,  что  в столице возникла "устойчивая  преступная
группа, имеющая неограниченные поставки оружия от якобинцев и ставящая своей
целью -- физическое устранение Императора и всей царствующей семьи".
     В  конце  концов,  противники  так себя  запугали,  что  средь  масонов
возникла "боевая группа",  коя и решилась взорвать "Немецкую" Церковь в  миг
Пасхальных  торжеств   1812  года,  когда  туда  прибудет  сам  Государь  --
сопровождать свою вдовствующую Королеву-Мать на всенощную...
     Мышеловка захлопнулась.

     Прежде  чем  я  продолжу  о  событиях того  года,  переброшу  мостик от
прошлого в наши дни.
     В 1830  году в Санкт-Петербург пришел пароход, на коем прибыли: мой сын
-- Жорж Дантес (от Эмилии Дантес) и  голландский посланник -- барон Геккерн.
Они состояли  меж  собою "в любовной связи"  (как  сие следует из наблюдения
жандармерии), но природа сей связи была  чуть иной, чем кое-кому хотелось бы
думать. Видите ли...
     Сын  мой был  --  вылитый  Бенкендорф. Двухметровый  гигант  с голубыми
глазами  (сие  в роду  Бенкендорфов  и передалось через поколение,  -  мы  с
Доротеей "стальноглазы" -  сие у  нас от фон Шеллингов), вьющимися  волосами
цвета чистого льна, да всеми статями "Ливонского Жеребца" свел  с ума женщин
обеих столиц.
     То же самое произошло  и  с  мужчинами -- знатоками "мужской  красоты".
Доложу по  секрету,  -  когда мой сын  впервые "представил себя" при  дворе,
ядовитый барон Клейнмихель не преминул съязвить:
     -  "Господа, сие граф Бенкендорф  --  лет тридцать назад! Я слыхал, что
дамы пысали  кипятком при  одном виде "ливонского  принца", но  до сего  дня
верил, что это -- метафора. Но...
     Похоже, что слухи имеют под собой почву! Мало того,  -  сей Феб-Аполлон
так  прекрасен,  что я верю всем рассказам про  то, как наш граф в молодости
соблазнил самого персидского принца!"
     Дамы из окружения "черных  баронов" гадливо подхихикнули сим словам,  а
любезные  мне "серые" дамы вспыхнули,  и невольно  ступив назад -- как будто
закрыли меня единой стеной. Один  из моих "серых баронов" -- юный фон Клодт,
положив руку на эфес своей шпаги, коротко произнес:
     - "Сие -- оскорбление! Потрудитесь-ка объясниться. Или.."
     Клейнмихель сразу же стушевался (сие встречается за "чистопородными" --
"черными" немцами, - в прямой драке они вечно пасуют пред "немцами-латышами"
-- иль немцами "серыми") и за него отвечал его друг -- фон Адлерберг:
     -  "Валли  неточно  выразился!  Никто и  не  хотел намекать,  что  хоть
кто-нибудь из "Жеребцов"  хоть  на миг выказал  себя в чем-то --  "Кобылой".
Персидский  Наследник  в  сиих  делах  был "известною  женщиной"  и  даже  с
секретарем жил, как -- официальная жена с мужем.
     Валли хотел лишь сказать, что мужские достоинства дома фон Бенкендорфов
таковы,  что  мужчины  известных наклонностей готовы им соответствовать. Как
женщины -- разумеется!"
     Извинения были приняты, а фон Адлерберг в сотый раз выказал себя главою
всей "черной партии". Фон  Клодт  с фон  Клейнмихелем  совершили  ритуальный
"офицерский   полупоклон"  (не  предполагающий   уважение  к   собеседнику),
одновременно щелкнули  каблуками и выпустили  шпаги  из  рук -- инцидент был
исчерпан. (На их уровне -- разумеется.)
     В реальности ж -- "в бой пошла тяжелая артиллерия".
     Фон Адлерберг, чуть жмурясь и усмехаясь, как кот, глядящий на солнышко,
сделал шаг чуть вперед -- к  Государю, коий стоял меж двумя частями вроде бы
единой "немецкой" партии точно посередине, и задумчиво произнес:
     -  "Я понимаю  фон Геккерна -- лаком кусок!  В сто раз  лучше  прежнего
любовника  сей старой  шлюхи! С ним,  говорят, переспали -- чуть ли  не  все
секретари  голландского  Министерства  Иностранных  дел...  А  старая  шлюха
мужского пола столь же не красит любовника, как... и худшее преступление.
     Ваше Величество,  -  что подумает  мир,  ежели  пойдет разговор --  ваш
племянник  живет  на  содержании  мужчины любовника, - пусть даже любовник и
исполняет женскую роль?!"
     Государь нахмурился,  насупился  и неодобрительно посмотрел на  меня --
его не взволновали  вести о том, что мой сын еженощно исполняет "супружеский
долг"  по  отношению  к  другому мужчине,  но  -- идея  о  "содержании"  его
покоробила.
     Тогда сестра моя Доротея, чуть кашлянув, объявила:
     - "Все сие -- так, но... Не наш племянник живет за чужой  счет,  но  --
ровно наоборот.
     Мальчику -- восемнадцать. Пора ему получать имя в обществе, а кто такой
-- Жорж Дантес? Пфуй. Пустота. Ничего.
     Зато барон фон Геккерн  --  полный банкрот. Растратил  весь  капитал на
своих малолетних любовников... И он -- бездетен.
     Вообразите ж себе, Ваше Величество, что через некий срок барон усыновит
моего племянника и тот станет -- полноправный барон Карл фон Геккерн. Барона
фон Геккерна вы готовы принять  в  свою  свиту, иль  вам  по  душе  более --
лягушатник Дантес?!
     Но все имеет какую-то цену...
     Барон  за  сие будущее  усыновление  спросил  денег  и  --  супружескую
постель. Я, будучи  во Франции, согласилась,  при  условии,  что об этом  не
будет знать мой племянник...
     Его связь с бароном -- его собственный Выбор, но  насколько мне ясно --
сие нисколько не  умаляет его Честь  и Достоинство. Пока  деньги от  нас  --
Честь мальчика вне подозрений!"
     Государь  внимательно выслушал мою сестру Доротею,  задумался, а  потом
задумчиво произнес:
     - "Мы живем  по нормам  сословной  Монархии. Я принимаю  то,  что  дети
наиболее  близких и родных  мне людей  могут  появиться  на свет  не  в  той
кровати, коей они несомненно  заслуживают. Я принимаю подобные  усыновления,
ибо сие --  Восстановление Божественной Справедливости и Сословного Права. Я
принимаю -- деньги  за подобное усыновление, ежели дворянством своим торгуют
не мои подданные.
     Но...  Связь  мужчины  с  мужчиной... М-да...  Я знаю,  что  многие  из
наиболее верных и близких мне... Но до конца "переварить" сие...
     Сделаем  так. Ежели  Жорж Дантес докажет  Право свое стать бароном  фон
Геккерном, я приму его, как родного  племянника, и  возвышу в соответствии с
тем, что  должно быть моему племяннику.  Но до тех пор,  - сие Жорж  Дантес.
Безродный якобинец и лягушатник Дантес... Такова моя Воля!"

     В  том  году началось  Восстание  в  Польше.  Сын  мой  сразу  же пошел
добровольцем в  чине вольноопределяющегося и на первых порах был зачислен  в
драгунский полк. Это было  самое большее, что я мог  сделать --  хорошо хоть
"незаконного" не заслали (по негласному обыкновенью) в гусары, - это было бы
просто ужасно: гусары почитаются самыми "отбросами высшего общества".
     К счастию -- в первые ж дни  Войны случилась Первая битва при Модлине и
мальчик мой в  миг гибели командира принял командование  на себя и  управлял
целой ротой в несчастном для нас сражении до конца. При  сием он был  дважды
ранен,  но  не отошел и даже организовал  грамотный  арьергард, когда пришел
приказ отступать.
     При разборе этого боя старшие  командиры в один  голос  произнесли свой
вердикт:  "Мальчик  -- вылитый  Бенкендорф.  "Никакой" в смысле стратегии  с
тактикой, но  --  необычайно  смел  и  отважен  и  нижние чины  инстинктивно
слушаются его. Равно как слушались -- отца  его, деда и прадеда. Сие в Крови
фон Бенкендорфов. Равно как и -- отсутствие полководческих качеств".
     Командующий нашей армии -- мой друг Ваня Дибич так охарактеризовал сына
моего Государю:
     "Карл весь в батюшку -- природный комбат, - солдаты за него и в  огонь,
и в  воду, и  хоть на  рога к черту! Но --  упаси Бог от команды над хотя бы
полком, - те, до кого он  не в состоянии  докричаться -- обращаются в  стало
ослов, да -- баранов.
     Ежели вы изволите сделать его генералом, надо бы сыскать  что-нибудь --
навроде  того,  кем  был  его  батюшка.  Спецбатальон  по  особым  заданиям,
разведкоманду для глубоких рейдов по вражьему тылу -- что-нибудь этакое.
     Как офицер же он - безупречен".

     Брат мой  прочел  сие  донесение,  расплылся  в  улыбке  (Nicola  сам в
сущности --  идеальный  комбат,  но  -- никакой  полководец: сие --  в Крови
Бенкендорфов) и объявил:
     - "Доставьте ко мне моего племянника.  Я хочу его  видеть.  Я  хочу его
видеть моим адъютантом в моей кавалергардии!"
     За день до того, как сын мой стал кавалергардом, барон усыновил его и в
свиту попал не безродный Дантес, но -- потомственный барон фон Геккерн...

     Прошли годы. В 1837 году  сыну моему пришлось оставить Империю (я  ниже
объясню -- почему) и он вернулся во Францию.
     Так как  теперь  он  стал  полноправным  членом  нашего  дома, для него
раскрылся кошелек всей нашей семьи и у него сразу же появилось много друзей.
     Как  я  уже говорил, в  дни моей  "командировки"  во Францию, я  близко
сошелся с "корсой" Бонапартов и сия приязнь  перешла и на Карла. Не прошло и
полгода,  как сын мой стал "теневым министром  финансов" в свите претендента
на  французский  престол  --  Наполеона  Людовика  Бонапарта  и  главным его
кредитором. (А сие -- в Крови дома фон Шеллингов!)
     В среде бонапартистов подвизался  и никому не известный  тогда романист
Александр  Дюма  -- сын  наполеоновского генерала  Дюма. История  сына моего
оказала возбудительное  влияние на  фантазию романиста  и вскоре он  написал
пухлый роман под названием "Граф Монте-Кристо".
     В романе сием --  безвестный юноша  Эдмон Дантес по  ложному  обвинению
томится в угрюмой тюрьме, а затем -- внезапно  возвращается в свете  Славы и
денег, чтобы отмстить всем обидчикам...
     Что  характерно,  - во  Франции по  сей день никто  и  не  ведает,  что
подлинное  имя  блестящего барона фон Геккерн --  Жорж  Дантес и  что ему  в
молодости довелось "познать -- почем фунт лиха".
     Сыну  моему роман  пришелся  по  вкусу, порадовал  он  и  его  жену  --
урожденную  Гончарову.  Граф  Монте-Кристо  привез  с  собой  восхитительную
красавицу "из восточных краев" - сие  и есть красавица Гончарова,  - недаром
что ее родная сестра стала -- "Первой Красавицей Российской Империи"!
     Идея же, что блага пришли чрез умудренного опытом "старца Фера" --  тем
более польстила моему мальчику, ибо в старце сием он углядел мой портрет. (Я
уже  стал  Гроссмейстером  "Amis Reunis" и ежели  вы задумаетесь над  именем
аббата из "Графа де Монте-Кристо", вы уловите явную связь.)
     Сын мой раскрыл свой кошелек, все прежние  романы Дюма были  переизданы
многотысячными тиражами и прежде безвестный автор тех же "Трех мушкетеров" в
одно прекрасное утро проснулся богатым и знаменитым, как Крез.
     Дружба сия зашла далеко, -  сын мой, как  истинный Меценат, приблизил к
себе романиста, тот "поделился своим отблеском Славы" и они стали жить "рука
об руку" -- "Писатель-Творец" и его "Благосклонный Издатель".
     За  частыми  посиделками "за  рюмкой чая"  сын мой стал много  болтать,
пересказывая все то, что я ему рассказал за время наших общений в дни  жизни
в Империи. И...
     Вообразите себе, - что вынес  из всего этого жалкий писака! На его вкус
выходило, что в крупнейшей, богатейшей и могущественнейшей из Империй нашего
времени на престоле творилось -- черт знает что!

     "Рижская  ведьма"   --  самая  богатая  женщина  мира  --  безжалостная
правительница и отравительница, кою все зовут не иначе как -- "паучихой". (В
набросках Дюма против  имени моей матушки стоит --  "Екатерина  Медичи". "Яд
Медичи".)
     Сын ее --  профессиональный  шпион, убийца и провокатор (так записано в
набросках  Дюма  к "Королеве  Марго").  Мало того,  - он необычайно  красив,
обладает воинскими талантами и мужчины бросаются  в объятья его быстрее, чем
--  женщины. (В набросках  против  имени  моего -- "Генрих д'Анжу --  Генрих
III". "Миньоны Генриха". "Профессиональные убийцы -- шут Шико".)
     Дочь - ... (Я не  могу привести,  что написал сей  хам  про  мою сестру
Доротею. Против имени ее стоит просто -- "Марго".)
     Племянник и родственник -- блестящий, но увы - недалекий Генрих де Гиз,
- претендент  на престол. (Намек на самого Nicola, - де Гиз в трактовке Дюма
мягко говоря -- "ограничен".)
     Другой племяш -- слабый и безвольный, несчастный Карл.  (В набросках --
"бывший русский царь Александр в сущности был хорош, но -- чудовищно слаб, -
этим пользовались".)
     Еще один -- весьма популярный и умный, но крайне неудачливый -- адмирал
Колиньи. (В набросках -- "Не  получается  Колиньи --  не понимаю,  -  почему
Сперанскому сопутствовала неудача. Возможно - как  и  Колиньи, - хронический
неудачник".)
     Наконец,  - распутный  и беспечный Генрих Бурбон. ("Константин  Романов
нравится мне. Ему чудом удалось избежать смерти в Пасху 1812 года, так же --
как  и Бурбону в ночь Святого Варфоломея.  Потом до него-таки добралась  эта
братия, но...")

     Вообразите  же,  что  в один  прекрасный  день на прилавках  появляется
"Королева Марго"  (якобы написанная по мемуарам маркиза  Брантома), да еще с
такими подробностями, что все сразу же понимают -- о ком все это написано!
     Скандал   случился   чудовищный,  сын   мой   публично   рассорился   с
бумагомаракой, сестра в сердцах сказала при всех:
     -  "Господи,  что ж нам  не везет  так с этими  неграми?! Батюшка  твой
пригрел, приласкал одного -- так тот  ему в душу напакостил, теперь -- ты...
Чертово семя сии черномазые..."
     (Ежели вы не знали, дед Александра Дюма -- чистокровный арап, равно как
и -- дед Пушкина.)
     Сын мой  запретил всем своим типографиям публиковать хоть что-нибудь из
Дюма и  уж тем более -- что-то  платить. Пока у романиста сего денег - горы,
но он привык жить  на широкую ногу, а  новых поступлений нет и --  не будет.
(Прочие книгоиздатели научены  горьким опытом -- лучше не перечить в деньгах
дому фон Шеллингов!) Правда, он этого пока что -- не осознал...

     Но вернусь  к  главной  теме. В мемуарах  Брантома, коими  вдохновлялся
Дюма,  восстанавливая   последние  дни  династии  Валуа,  отсутствует  сцена
принятий решения по Варфоломеевской ночи. (Сам Брантом ее, конечно, не видел
и не решился "оскорбить слухом" клан Медичи,  --  на трон взошла  племянница
Екатерины Мария Медичи - жена Генриха Бурбона Наваррского.)
     Так  вот,  - сцена сия в "Королеве Марго"  целиком списана с  того, что
случилось в Санкт-Петербурге весной 1812 года. Я поделился сим с моим сыном,
а тот - Дюма и -- поехало...

     Мы  с  матушкой,  моими  адъютантами  --   Петером,   Андрисом,  графом
Аракчеевым  и  всеми прочими  нашими прибыли в Зимний  на  тайную  встречу с
царственным кузеном.
     Докладывала  ему  моя  матушка,  я  же  подавал документы  --  по  мере
надобности. Счета  на продажу оружия, наблюдения таможенных служб, донесенья
агентов в стане  противника, протоколы татар из Артиллеристского ведомства о
характере и местах заложенья взрывчатки в подвалах церкви...
     С  каждым словом моей милой матушки, с  каждым поданным мной документом
Государь все бледнел, серел и мрачнел.
     Наконец, он рухнул предо мною  и матушкой  на колени, стал рвать волосы
на себе и, как будто бы задыхаясь, выдавил из себя:
     - "Что вы требуете от меня?! Что вы ко мне -- привязались?!  Ну, убейте
же их - всех убейте!!!"
     Матушка моя обняла за плечи племянника и ласково шепнула ему на ухо:
     - "Без  Вашего указания мы не можем ввести в столицу верных Вам егерей!
Успокойтесь, сын мой -- вы только что спасли вашу любимую матушку!"
     Государь   уткнулся  лицом  в  форменные  лосины   ее  (матушка  носила
офицерский мундир), обхватил матушку за ноги и судорожно прохрипел:
     - "Вы  пришли спасти меня, тетушка? Ежели  -- нет, Господь покарает Вас
за сие... Спасите же меня, мою мать и всех моих сестричек, пожалуйста!"
     Матушка  глянула  на  меня, у меня в руках был  уж готовый Указ на ввод
егерей и аресты...
     Я подпихнул бумагу под  руку Государю и тот,  не глядя, "подмахнул"  ее
одним  росчерком.  Лишь   после   этого  матушка   расцеловала  царственного
племянника со словами:
     - "Сегодня  вы спасли себя, сво