враг успевает перебросить резервы по всей
длине фронта. Стало быть главная задача на битву - лишить его кавалерии.
     Коль мы заставим врага бросать конницу на Батарею и Флеши, когда-нибудь
она  и  -- иссякнет.  А без  конной  поддержки пехота его - сама сдохнет  от
голода  с холодом.  Всю инфантерию, все пушки можно бы сдать,  но за каждого
потерянного  коня -  спрошу со всей строгостью.  Нам бы, ребята,  выбить его
лошадей - тут-то он у нас и попрыгает".

     После  напутствия  я  вернулся  в  "родную"  траншею  и  был   встречен
товарищами  из  русских  полков.  По  обычаю мы  выпили,  как  водится -  за
знакомство, и пошли  в  баню париться.  Перед  завтрашним  днем - вся  армия
мылась и надевала все чистое.
     Мои новые друзья, ввиду  того,  что я был вхож "наверх", забросали меня
вопросами и рассказали местные слухи. Самое  большое впечатление на всех нас
произвело дело... Тучкова.
     Я уже  докладывал вам, как сего  болтуна изгнали из  штаба, а  потом...
Было хлеще.
     Князь шибко опозорился в дни войны  с Швецией, угробив  в финских лесах
весь свой корпус, и его... "отправили в отпуск". Бессрочный -- надо сказать.
     Но   князь,  будучи  человеком   все-таки  Честным  (длинный  язык,  да
неспособность  командовать  не отменяют прочие добродетели),  все хотел хоть
как-то смыть свой "позор". Тогда ему предложили "набрать ополченцев".
     Никто и думать  не мог, что князь примется с таким упорством и рвением,
что корпус будет готов к Бородинскому делу! Впоследствии говорили, что князь
оказался  хорошим оратором  (сие обратная сторона "длинного  языка") и одной
своей речью он мог "зажечь"!
     Набирал  же  он  исключительно добровольцев в  губерниях "свободных  от
рекрутской повинности",  -  то бишь  на Украине. В  итоге  треть его корпуса
оказалась с Подолии, - той самой Подолии, коя  дала триста тысяч  штыков "на
войну с москалями"!
     Особый отдел  был завален известиями о готовящемся в  Корпусе мятеже  и
том,  что чуть  ли  не  тучковские  адъютанты  -- законспирированные  масоны
уговаривались убить командира и перевесть Корпус на вражью сторону.
     Кутузов вообще не хотел принять Тучкова под таким соусом --  люди, мол,
необучены,  но все уперлось в то,  что Корпус  лишь на треть  был униатским.
Наполовину  же он  состоял  из  добровольцев полтавского,  да  черниговского
призыва, искренне желавших драться за Родину.
     В  том  -  вечная  закавыка.  С Польшей  ясно  --  она  лютый  враг.  С
Белоруссией понятно -- она верный друг. А вот как с Украиной?
     Пытаться  объявить  "наш"  берег  Днепра  --  Малороссией,  а "тот"  --
Украиной, как это было  при Кочубее - глупость. Это -- один народ. Делить их
на православных и униатов? Тоже не совсем верно. Вон, в Житомире - две трети
"наших",  а  город "бунташный".  А в Киевской губернии и  того хлеще, -  там
"слоеный пирог"!
     И  вот  что  делать?  Оттолкнуть их,  назвать  противником  - свинство.
Довериться целиком и дать им "всадить нож в спину" - тоже не хочется.
     Корни беды уходят в украинскую историю, когда тамошние гетманы могли по
своему разумению "примыкать к потентатам", - Турции, России и Польше. Тот же
вроде бы  "наш"  Богдан Хмельницкий  недаром изображается  только в чалме --
большую   часть  своей  жизни  он   служил  султану  и   даже  обрезался   в
мусульманство.  А чисто исторически -- это страна  с единым народом, коя всю
жизнь воевала с собой в трехсторонней войне!
     Полтава  с  Черниговым, -  держались  России.  Галиция,  да  Подолия --
польской. Киевщина с Новороссией - турецкой. "Турок" фактически "вырезали" и
Киев с Новороссией теперь заселяют,  как "наши",  так и "униаты".  Как,  где
теперь "провести линию"?!
     Вот и  с тучковским  корпусом случилась та же беда. Треть --  подоляне.
Половина  --  полтавцы. Шестая -- уроженцы  "турского" Киева,  а  стало быть
теперь -- вперемешку. "Разведем" "подолян", да "полтавцев"  в разные стороны
-- что с киевлянами делать? Днепр-то делит губернию точнехонько пополам!
     А тут еще одно... Корпус прибыл без пороха (не положено "униатам"). Ну,
так не все ж они -- "униаты"!
     Не дать пороха людям, - выразить им недоверие. А выдашь  его униатам, -
догадайся,  в  кого  они  станут  стрелять!  Вот  тебе  и  задачка  с  тремя
неизвестными...
     Наконец, Кутузов  принял  удивительное  решение, - разместить  Корпус в
Утицком  лесу и  дать каждому украинцу по  три  заряда на  бой (при норме  в
двадцать зарядов). Если униаты и подымут мятеж, сие случится вдали от глаз и
армия того не заметит. А "наши" с "ненашими" потихоньку в лесу и выяснят "на
кулачках" кто  из них -- за кого. А пока в лесу шум, - туда сам враг носу не
сунет, чтоб не "побить своих".
     Тут вмешался Беннигсен, коий мечтал подсидеть Старика.  Он объявил, что
сим  решением Командующий решил "укрыть возможных Изменников". А  они должны
стоять в чистом поле, чтоб "мы их видели"!
     Сие было  сказано для зевак. В  реальности "истинный фриц" Беннигсен "в
сотый  раз"  довел  до  абсурда идею  Кутузова. Старик  приказал  уничтожать
кавалерию.  Но  польские кавалеристы под командой маршала  Понятовского  при
всем желании не  смогли бы пройти к Флешам, пока на дороге у них был  Третий
корпус.
     Идея Беннигсена была  проста, как выеденное  яйцо:  необученные  люди с
пустыми ружьями  (а  три  заряда на весь бой, - все  равно что пустые!)  под
атакой вражеской кавалерии сразу же  побегут.  Вдоль  дороги  им бежать не с
руки (попробуйте убежать  от всадника по дороге!), поэтому они побегут через
лес  --  в  сторону Флешей.  Польская  конница  увлечется  преследованьем  и
выскочит --  аккурат  на  "Южную  Флешь",  коя  с  первого дня  строилась  с
разворотом  на юг, а не на запад.  (Просто никто  не  рассчитывал, что Утицу
закроет Тучков и априори считалось, что в Утицком лесу будет противник.)
     Кстати, - очень многие из военных историков удивляются, -  зачем "Южная
Флешь"  смотрела  в тыл несчастному Третьему "тучковскому" корпусу, а  не на
противника.  Ну, как я уже вам докладывал -- Флеши построились в конце весны
и  в ту пору  никто и  не  ведал,  что  Тучков  соберет  "под  себя"  тысячи
добровольцев!
     Прибавьте к сему, что за "тучковским языком" ходила дурная слава, а то,
что в его штабе половина были шпионами, ни  для кого не секрет. И такому вот
человеку   Беннигсен  вынужден  был  объяснять  -   почему  ему  дают  такую
"покойницкую" позицию.
     Вы знаете немцев,  - Беннигсен был сух и  безжалостен. Тучков же просил
не за себя,  но -- людей, заговорив о простом милосердии к добровольцам.  Вы
сможете  фактически  "приговорить" целый Корпус  к  неминуемой гибели, глядя
командиру Корпуса прямо в глаза?
     Беннигсен вдруг разорался  чуть  не  по-матушке и завизжал,  что  никто
Тучкова с таким Корпусом к  Бородину не звал и не ждал. Так что князь должен
пенять лишь на себя!
     Я, к примеру, не знаю,  что бы я  делал на месте  Тучкова. Он  же  лишь
усмехнулся и отвечал, что если б сам Беннигсен позвал его, - хоть на пьянку,
хоть  - баб щупать,  он в жизни бы не пришел. Но сюда  его - Тучкова позвала
Русь-матушка, а к Матери на зов надо быть!
     Тут на шум прибыл Кутузов и Тучков просил его подтвердить приказ насчет
того, что люди его могут встать в лесу, а не -- на верную Смерть. И тогда...

     Многие впоследствии  мне рассказывали,  как провел  последние дни перед
Бородиным старый  фельдмаршал. Каждый  вечер  он по  пять-шесть  часов кряду
стоял перед аналоем, истово молился и повторял:
     -  "Господи, на  все Воля Твоя!  Знаю я, -  покарал ты  меня за то, что
убоялся я сильных мира сего, не послушав Тебя -- в сердце моем! Прости меня,
Господи, прости меня, грешного!
     Больше  не повторится... Я  знаю Тебя, слышу Голос  и  Веленье Твое  --
завтра все будет так, как Ты пожелаешь...
     Помоги  же нам, Господи! Внуши Антихристу завтра Атаковать!  Не дай ему
обойти нас, соблазни нашей кротостью...
     Ты поражаешь гордых и сильных, - пусть  он ударит меня, Господи! Изъяви
Волю..."
     Когда писалась "История Великой  Войны", я настоял на том, чтоб молитва
сия вошла в этот Памятник. Меня поддержала Русская Церковь... Но в последний
момент все было вымарано по... не знаю  уж чьему указанию.  Кочубей объяснил
сие так:
     -  "Мнение  Государя -- Закон для Империи. Утверждение, что фельдмаршал
ошибся, подчинившись Приказу его, и навлек сиим Божью Кару, может нас далеко
завести!"
     Я спросил его при свидетелях:
     -  "Вы может быть еще скажете,  что Государев Указ  -- выше соизволения
Божьего?!"
     Кочубей, не моргнув глазом, ответил:
     -  "Я знаю Государя  моего  --  Александра  Павловича. И  я ни  знаю ни
одного, кто откликнулся бы на имя Бог. Следовательно..."
     Я лишь с удивлением приподнял бровь,  а реакция последовала  от  прочих
слушателей. Рев был такой...

     На другой день  Государь прогнал  Кочубея в отставку  и  счел  надобным
свершить пешком крестный ход из... Зимнего в  Сенат и  Синод. (Ну,  вы  меня
понимаете!)  Там  он  объяснял  всем,  что  "недосмотрел,  пустив  ко  двору
отъявленного масона".  Кочубей получил в либеральных кругах славу "истинного
вольнодумца".
     Но в "Истории" молитва Кутузова так и не появилась...

     Очень многие знают, как Кутузов ждал сего боя, и как он боялся, что его
обойдут... Сие  превратилось  в навязчивую идею, - вокруг  Флешей  и Батареи
выставились посты, да секреты -- никому не было позволено даже и подходить к
ним...
     И вот в сих  условиях  к нему обращается  человек, не  умеющий  хранить
Тайну. Человек, по недомыслию допустивший к себе  -- десятки шпионов  в свой
личный  штаб!  Можно  ли  ему  было  открыться?! Поделиться  всем  тем,  что
выстрадано?!
     Фельдмаршал Кутузов сказал, что Беннигсену -- виднее...

     Говорят, что при сих словах Тучков побледнел, как  смерть, и еле слышно
бросил великому Старцу:
     - "Креста на тебе нет... Сперва Суворова сдал, теперь -- нас...
     Ладно, черт с вами, -  не  дали  вы  мне ни пороху,  ни позиции, но  не
сможете вы отнять у меня  моего последнего права!" - Кутузов, коего по праву
называли "добрейшим" из русских командующих, весь пошел багровыми пятнами:
     -  "Ваше право  -  в том, чтобы... не  болтать, не мутить, да исполнять
Приказы тех, кто умней Вас, молодой человек!"
     А Тучков, рассмеявшись в ответ, сплюнул сквозь зубы:
     - "Не тебе, денщику, учить меня -- Праву! Право мое - княжеское. Стоять
среди сечи,  да помирать, - как наши деды умирали, но тебе - Голенищеву сего
вовек не понять!"
     С  этими словами  он вышел из  Штаба,  громко хлопнув за  собой дверью.
Кто-то  хотел  кинуться вслед  за  ним  и вынудить  извиниться,  но  Кутузов
запретил жестом и произнес:
     -  "Я  и  впрямь  -- Голенищев  и  не смею  оскорбиться сиим...  Завтра
покажет, - имел ли сей юный  князь разговаривать со  мной таким тоном... Его
Права Княжеского никто не смеет отнять..."

     Вести об этой сцене разлетелись по армии в мгновение  ока и все офицеры
только  и обсуждали, что они сами делали б в  такой ситуации. Многие  ругали
Кутузова и мои новые сослуживцы хотели знать мое мнение на  сей счет.  Я  им
доложил то, что знал и история открылась им с иной  стороны... Так что конец
вечера прошел у нас в беседах философических.

     А Третий Корпус  - лег  весь. Ни князя Тучкова,  ни князя Голицына,  ни
князя Верейского, никого ни из штабных, ни из командиров полков -  так  и не
нашли во  всей этой  каше.  Но  поляки там не прошли. Даже  сам Бонапарт  не
прошел через  Утицу. Трупов там навалило до неба, так что даже Антихрист  не
решился раскапывать проход во всем этом.
     Чтоб не  ронять морального духа измотанной  армии,  он "пробил просеку"
через чертов Утицкий лес  и колонны его обходили место сие на дороге  за три
версты...
     Самое   ужасное  во  всей  этой  истории  то,  что  Третий  Корпус  был
добровольческим и потому все они  - в списках не значились. Сколько на самом
деле погибло "при Утице",  - Бог весть. Потом местные жители - все  пытались
похоронить такое  количество  тел и не могли  отличить старших  офицеров  от
нижних чинов. Если и была какая-то разница, то польские мародеры - растащили
все ценное с наших дворян.
     Каждый  год в начале июня я еду с инспекцией в Московскую губернию и на
мой день  рождения в Троицу в местной часовне мы с княгиней Тучковой хороним
найденные кости в одной братской могиле. А их том лесу под  каждой корягой -
белым-бело...
     Видите ли... Утицкий бой начался с того, что один из адъютантов Тучкова
выстрелил  ему  в  спину  и  тут  же  униатские  полки  бросились  на  полки
православные. А поляки  не  стали разбирать  и --  давай рубить и этих,  и -
тех... Поэтому-то и от Корпуса ничего не осталось.
     И вот за то, что почти треть Корпуса на  глазах всего Штаба  перешла на
ту сторону - Корпус числится "убитым и проклятым".
     Так оно,  наверно, и  есть, но две  трети-то павших в тот день  дрались
врукопашную -  как с поляками, так  и - предателями!  Но  как их отделить --
одних от других?! Ведь не то,  что списков -- мундиров не  сохранилось! Одни
кости. Горы костей...
     Нет,  - Церковь,  видите ли, не  может  хоронить Иуд на святой земле  и
Синоду легче  считать всех лежащих под Утицей  - Изменниками. Наверно, Синод
прав, а под  Утицей кости не только  наших украинцев, но и  "западенцев",  и
даже поляков, да только - не по-людски так.
     Я  - иудей и мне Синод не указ. Поэтому, как нехристь, я  смею ездить в
Бородино, собирать кости и мы с княгиней Тучковой хороним их в общей могиле,
ибо так мне  велит моя Совесть. Я никого не хочу ни обвинять, ни агитировать
и не призываю идти против Синода, но... Что-то не так  и с таким Синодом, да
и вообще...

     Поднялись мы засветло. Все равно никто не мог в эту ночь спать, - такое
было  у  всех напряжение. Проснулся я, умылся,  побрился  - сел пить чай,  а
Петер сидит напротив меня и смотрит. Я его спрашиваю:
     - "Ты что? У меня на лбу - третий глаз?"
     А мой телохранитель, смутившись:
     - "Да нет... Только ты -- штуцер в третий раз разобрал".
     Я смотрю, а подо  мной  груда  масленых ветошек. Я только выматерился и
сел трубку набить. Набил, а в рот она  не идет,  -  я и забыл, как  меня  от
табачища  воротит --  полгода, как бросил. Выбил ее,  а потом  рассмеялся  и
говорю:
     -  "Хорошо еще --  "Хоакину"  не  сел точить!" - "Жозефину"-то я  перед
рубкой всегда Петеру отдавал, чтобы не поломать. Рапире много не надо.
     Раз уж я  был  таким заведенным, что требовать от других? Люди общались
лишь шепотом  и  все оглядывались  на  чернильно-черную сторону  неба, будто
опасаясь,  что  оттуда  -  со  стороны сгущавшейся  к рассвету  ночи  кто-то
услышит.
     Затем порозовел наш край и со стороны Курганной высоты к нам  скользнул
зайчик.  До сих  пор  не  знаю, как такое могло  выйти. Солнце было за нашей
спиной, за нами же стояли и бронзовые, ослепительно начищеные (чтоб спастись
от хлорной  коррозии)  - трехтонные пушки Раевского.  По всем законам оптики
зайчики от них должны быть в ту сторону. Но вот - такой феномен.
     Но  люди  сразу  же  приободрились,  говоря друг  другу, что  до  свету
недолго, а сие  - Господь нам знак подает. Вон у нехристей всю сторону будто
серым дымом заволокло, а у нас - солнышко!
     И вправду - низкие облака создали столь причудливую  игру света и тени,
что  наша  сторона  будто на  глазах наливалась ослепительным  и живительным
светом, в  то время, как противная  еще была скрыта низкой серою  пеленой. А
тут еще и батюшки пошли  с иконами, благословляя  солдат  на  защиту  родной
стороны. Солдаты - все, как один, вставали на колени в свежевырытую грязь и,
обнажая головы,  целовали святые  иконы  и  по всему переднему  краю  прошла
молва, что иконы - чудотворные.
     Общее  одушевление  было  столь  велико,  что  мои  латыши  тоже  стали
завязывать  пригоршню  склизкой, хлюпающей земли в  узелок  и вешали его  на
грудь, приговаривая:
     - "Хорошая земля тут.  Влажная и болотная... Сам  Велс -- родитель этой
земли! Пусть  Кровь  Велса (болотная влага) живей  течет в моих жилах и поит
меня Его Силой!"

     Потом лучи света, как  в исполинском театре теней - упали к якобинцам и
верхушки далекого черного леса сразу зловеще посинели и обратились  в тяжкую
грозовую  тучу, ползущую в  нашу сторону. "Наш" же  лес вдруг стал золотым и
багряным. Надо же  было такому  случиться, что у  нас стояли березы, а там -
одни мрачные  ели!  Но  простые солдаты и  эту случайность  восприняли,  как
примету:
     "Господь  подал знак, что силен Антихрист и нам быть - в  крови... Но с
нами  Бог, ребята! Наш лес  в  крестах, да куполах! Не боись, братки, с нами
Святое Воинство!"
     И тут... Раздались выкрики  сторожей. Все тут  же кинулись по местам, я
бережно положил на траву  штуцер  перед собой и вскинул винтовку. В прицел я
увидел, как странно зашевелилась трава на том берегу заболоченного овражка -
шагах в трехстах перед Колесниковым. Потом  темная,  в рост человека, черная
от падающей тени, осока раздвинулась и я увидал якобинцев.
     По обмундированию и нарезным фузеям я узнал элиту французской  пехоты -
фузилеров. Единственных ублюдков, способных пустить пулю на восемьсот шагов.
Основная масса сих  сволочей ушла к Риге под командой Макдональда (ибо  Ригу
прикрывали ливонские егеря), но пару полков Антихрист нарочно  припас против
тех егерей, что остались с главною армией.
     Я видел, как опасливо фузилеры посматривали на тот берег Колочи. Черные
кресты полоскались только на севере - в самом Бородине и еще дальше направо.
Мой  же отряд считался  смешанным, так что флагов у нас  было два, -  причем
основной - русский триколор, а не - крест.
     Впрочем,  до меня было им далеко, - все  внимание  фузилеров  привлекал
флажок  Колесникова,  вот  к  нему-то  они  и  приглядывались,  как  шакалы,
поглядывающие то на вожделенную овечку,  то на грозную свору - на том берегу
Колочи.
     Мои  снайпера  вскинули  винтовки  и  приготовились  взять  штуцера для
дальнейшего  боя,  -  первый залп  из винтовок,  а  дальше  уж штуцера -- по
старинке.  Но  я  не желая  до срока  выдать  позицию,  ждал,  пока фузилеры
подбредут  ближе,  чтобы разобраться  под чужой  шум.  За лишние полчаса  мы
успеем перезарядить винтовки...
     Вот  лягушатники потихоньку накопились  на той стороне  овражка и  я уж
думал, что вот-вот, но тут их офицеры, как по  команде встрепенулись и стали
указывать в мою сторону. В первый миг я не понял, что происходит, но  Андрис
тронул меня за плечо и со значением указал на наш флаг.
     Причудливая  игра облаков, ветра и  солнца на мгновение осветила именно
его  и он теперь гордо развевался - как бы подсвеченный утренним солнцем. На
месте  лягушатников  я  бы  тоже задумался, увидав  перед  главной  батареей
русских  - латвийский  стяг  и,  стало  быть  - наши винтовки. Тысяча  шагов
прямого выстрела, пули с оловянной  рубашкой - не теряющие убойной силы  при
трении  о воздух,  да  оптические  "прицелы  с  кобальтом" -  тут  есть  что
обсудить.
     Вот и лягушатники не решились проявить избыточный героизм, а тихо-мирно
показали красные  задницы своих штанов и снова спрятались в черной  осоке, -
только  трава  зашуршала. Оттуда  до моих позиций  было  шагов  девятьсот  -
немного  дальше,  чем нужно фузее для  выстрела  и  чуть  больше,  чем нужно
винтовке для  выстрела  верного. Все надумали охладиться и обождать. Война -
баба нервная, - к чему ее торопить?
     На нашем фланге все было тихо-покойно, а вот где-то далеко потихоньку -
загрохотало.  А  потом  сразу же застучали барабаны  и засвистели  рожки.  Я
побежал  по нашей линии обороны, предупреждая, чтоб без приказа не стреляли,
а тем временем  земля задрожала от  ритмичной  поступи вражеских инфантеров.
Бонапарт,  не  решившись  испытать  судьбу фузилеров,  решил  про