Наследника   на   сии  сообщения.  Он   необычайно
приободрился и сказал весьма гордым голосом:
     - "Это - неудивительно.  Ребенок  настолько большой,  потому  что  мать
переносила мальчика в своем чреве.  Представьте себе, она по моим  подсчетам
носила  моего сына  десять с  половиною  месяцев! Вот  он  и  вымахал  таким
громадиной. Ничего удивительного!"
     На  другой день о  десяти  с  половиною  месяцах  и  ботфортах судачило
пол-России  и люди  не  знали,  что  им  делать, -  смеяться, или плакать  в
ожидании правления Павла.
     Доложу, когда я впервые услыхал  про десять с половиною месяцев, я ржал
до болей, до визга, до колик в желудке!
     Сегодня мне стыдно  за  тот смех, -  из архивов я  понял, что Наследник
чуть ли не с первых дней знал, что жена ему изменяет...

     Люди - странные существа, и я никогда не любил Павла за то,  что он был
несомненным лунатиком и маньяком.  И  вот теперь, после многих лет  я узнал,
что он... любил свою жену. Любил настолько сильно, что готов был простить ей
предательство  несомненное.  Любил до  того,  что  искренне  желал, чтобы ее
ребенок  любой ценой стал  Императором Всея  Руси. Много ли  найдется других
мужчин, которые бы любили своих жен до такой степени?
     На нем же самом лежало какое-то ужасное проклятие, - его не любили. Его
не любила матушка,  его не любили жены, его не  любили любовницы. Ужаснейшая
кара, какую только можно представить...
     Сегодня  я  пытаюсь понять, какое нужно  было самообладание,  для того,
чтобы  не учинить  скандал в тех условиях, чтобы не об®явить  новорожденного
младенца - незаконнорожденным...
     Ради чего?! Ради  сущего пустяка - вашей Любви к неверной  вам женщине.
Люди  бывают   странными  существами.  Даже  курносые,  колченогие  карлики,
способные  одним  своим  видом  вызвать только  наше  презрение.  Никогда не
смейтесь над странностями других  людей. Вы можете просто не знать некоторых
неприметных подробностей.
     А кроме того возникла проблема и -- юридическая.

     В незапамятные времена в Великой Степи кочевали  монгольские скотоводы.
Пока монголы  резались  меж  собой,  не все примечали,  что  мужчины надолго
покидают  свой дом.  Но  потом стало ясно, что в  годы походов резко  падает
деторожденье в Степи и стало быть -- меньше солдат вырастет  для новых войн.
Из этого в Ясе Чингисхана появился любопытный Указ.
     Ввиду того,  что  монголы  числили  себя  по  родам  по  мужской линии,
Чингисхан  об®явил,  что  нет  разницы от  кого родится ребенок.  Лишь бы он
появлялся от родственника ушедшего на Войну по мужской линии!
     В домонгольской  Руси право наследованья  шло по "братней лествице". По
"Русской  Правде"   (Своду  Законов  Кнута   Великого)  наследство  умершего
переходило к его младшему брату, а если он сам был младшим  в семье -- к его
племяннику от старшего брата  при  условии, что старший брат сам  владел сим
имуществом.
     Увы, деловая и судебная практика скандинавского общества, выросшего  на
постоянных "квиккегах" -- пиратских походах в соседние земли, сразу вошла  в
разительное  противоречие  с Правом и  обычаями древних славян. И  уже после
смерти  Ярослава  был созван Любечский собор,  на коем постановили:  "каждый
держит отчину свою". (Судя по всему, у тогдашних славян было больше в почете
право "отцовское", нежели - "братнее".)
     Оба Права  все  время  вступали  в  конфликт  меж  собой,  но  поистине
неразрешимым он стал уже при  монголах после смерти Даниила Московского. Сей
Святой Князь имел несчастие умереть раньше  своего брата  --  Андрея и таким
образом не стал Наследником. И стало быть  его сыновья -- Юрий Злой, да Иван
Калита лишились прав не только что на "Великое Княжество", но даже --  самое
Москву.
     Будь сие с другими князьями, История пошла бы иным путем. Но мать Ивана
и Юрия была единственной дочкой хана Берке -- младшего брата хана Батыя. Сам
Берке при жизни имел титулы "Меч  Ислама", да "Бич  Неверных" и  среди своих
родственников почитался почти  что Святым! И  тогдашний  Хан Золотой Орды --
дядя юных  московских князей,  -  знаменитый  на  весь мир хан Узбек об®явил
Москву -- "ханским городом", выведя ее таким образом из состава Руси.
     Теперь в  Москве  действовала  Яса  Чингисхана  со всеми  ее  Указами и
нелепостями.  Так в "Домострое" появилась строка про то,  что "если  воин по
приказу правителя покинул очаг, а его жена  забеременела от родственника его
-- ребенок считается мужним"!
     Сложно сказать,  - как сия норма действовала  в допетровской Руси, но в
эпоху Петра Россия испытала те же проблемы, что и Монголия Чингисхана.
     Постоянные  войны за  тридевять земель от России  требовали все  больше
дворян в действующей, а  законы  Природы уменьшали число законных детей -- в
сердце Империи.  И  тогда  древняя  норма  официально  вошла в  Законы Петра
Великого...
     Опять-таки сложно сказать, как  именно она  воплотилась в  жизнь, но из
архивов  явствует, что иногда  офицеры пытались подать в суд на своих жен, а
им отказывали именно по этой статье.
     Скандал  разразился в годы правления бабушки. Потерпевшим  оказался сам
граф  Суворов! За время трехлетней  отлучки жена  его --  урожденная боярыня
Прозоровская родила ему сыночка Аркадия.
     Суворов  был  в бешенстве. Ни по срокам,  ни по приметам он не мог быть
отцом своему  первенцу  и на  основании этого он  подал в  суд на жену  и...
собственного племянника. А ему в суде показали  на дверь и  кипу ровно таких
же жалоб иных офицеров.
     Сама Государыня сказала своему лучшему генералу:
     - "Я понимаю размеры вашей обиды и негодования,  но... коль уважить сию
просьбу,  выйдет еще худшая обида для  прочих!  А там недолго и до  мятежа с
Революцией!"
     Суворов  очень переживал, но не решился пойти против всего  офицерства,
обиженного ровно этим же образом. Но теперь - если бы Наследник Павел посмел
возмутиться и его жалоба была б принята к рассмотрению, - обиженным оказался
бы сам граф Суворов  и добрая половина  офицеров всей русской армии! (К тому
же сам "обиженный" -- Павел не желал и слышать об Иске.)
     Так что Наследникам Александру и Константину осталось лишь утереться  и
смотреть на крохотного Nicola с  долей презрения. Весь двор знал -- кто отец
Николая, но с точки зрения русских законов он был, конечно же - "Павловичем"
и никто не мог с этим что-то поделать!
     Вся декабрьская катавасия проистекла из того  факта, что в общественном
мнении  укоренилось два  факта:  Наследник Константин  - бездетный содомит и
педераст с весьма сомнительными развлечениями  из эпохи Нерона и Калигулы, а
младшие братья - Николай с Михаилом -- "наполовину - немножко ублюдки". Если
первый из фактов попал в нынешние  учебники, второй  -- "ушел в дальний путь
по Владимирке".

     Одним летним утром 1796 года нас с Дашкой нарядили  получше и повезли к
"тайным"  пристаням, -  где сгружали  секретные грузы и контрабанду. Поездка
была из обычных, но я сразу же удивился,  что нас  сопровождают  --  капитан
Меллер   и   его  ветераны.   Да  не   в  обычной,  зеленой  форме  Рижского
конно-егерского, но самых разнообразных одеждах их прусской молодости.
     Когда мы  приехали, к  причалу швартовался "американец". Только  с него
подали  трап, я  увидал  старенького суб®екта  высокого роста  и необычайной
худобы, -  из-за высокого борта  торговца  сперва показался высокий цилиндр,
затем  узкое,  худющее  лицо,  испещренное   глубокими   морщинами,  которое
увенчивала необычайно  нахальная  козлиная  бородка  торчком  вперед.  Далее
появился  узкий черный сюртук  нараспашку, из-под  коего  виднелась атласная
жилетка с  огромными золотыми часами на  толстенной цепочке и белая рубашка,
да галстук - "веревочкой". Но  самым  ошеломительным в  наряде  нашего гостя
были - полосатые штаны! Навроде тех, что  носят комики в  балагане и фарсах.
На  ногах  незнакомца  были длинные остроносые  штатские  штиблеты,  которые
вызвали у нас с Доротеей презрительные ухмылки. Для нашей касты человек не в
сапогах - не совсем человек.
     Американец  подошел  к  нашей  группе  встречающих,  картинно  раскинул
руки-жерди  в стороны  и  обнял дядю Додика.  Со  стороны было  очень смешно
смотреть на этого  долговязого, смахивающего на кузнечика,  -  или  вернее -
хищного  богомола,  старикана  и  маленького,  подтянутого и  крепко сбитого
полковника Меллера, стискивающих друг друга в об®ятиях.
     Затем  визитер  оторвался  от создателя нашей армии и подошел  к  самой
матушке.  Она  была  ростом гораздо ниже  его и старику пришлось  нагнуться,
чтобы расцеловать ее щеки. Только когда их  лица оказались рядом, я осознал,
где видел это лицо, - каждое утро в зеркале во время утреннего туалета!
     И еще за завтраком,  когда я  входил в столовую и наклонялся к матушке,
дабы поцеловать ее. Разумеется, в том  отражении, которое я видел в зеркале,
лицо было пошире, потяжелей в челюстях (кровь Бенкендорфов), а у матушки еще
не образовались эти глубокие, точно кора старого дуба, морщины, но...
     Это было наше лицо. Лицо - фон Шеллингов.
     Старик шагнул к  моему отцу  и  они пожали друг  другу  руки. Потом  он
повернулся ко мне и сказал странным, высоким, чуть надтреснутым голосом:
     -  "Сэмюел Саттер, к вашим  услугам. Можно просто - дядюшка Сэм. А вы -
кто такой?"
     Голос  господина  Саттера  был  каким-то  особым,  какого-то  странного
тембра. Стоило ему заговорить  чуть громче,  как появлялись  какие-то весьма
неприятные на слух,  визгливые  нотки, но в целом  -  это был голос человека
любившего  посмеяться и  посмешить  окружающих.  И я отвечал ему,  раскрывая
об®ятия:
     - "Я родился после твоего от®езда. Рад тебя видеть, дедушка".
     Лицо моего деда исказила какая-то совершенно непередаваемая гримаса, он
будто  поморщился  от  какой-то  неведомой  боли,  усмехнулся,  ухмыльнулся,
подмигнул мне,  состроил комическую гримасу, хлопнул меня по плечу,  ущипнул
меня за нос, обхватил меня за плечи и одновременно шепнул на ухо:
     -  "В  нашем роду рождаются - одни  девчонки. Наследственная болезнь...
Правда, она позволила  нам  оказаться  в постелях всех лютеранских государей
Европы, но... женщины, на мой взгляд, дают опору  семейному клану, но только
от мужчин зависит его слава и положение. Ты не находишь?
     Готовишься стать военным? Это хорошо. Все фон Шеллинги, - кем бы они не
стали впоследствии - академиками, торговцами, или вот как я - паяцами, все -
проходили  через  армейскую  форму. И  надо  сказать,  у  нас  получалось  -
недурно!"
     - "Я знаю, Ваше Превосходительство. Дядя Додик рассказывал, что Вы были
- хорошим генералом, а он всегда знает о чем говорит".
     Дед тут же нахмурился и с деланным подозрением и неодобрением воззрился
на своего бывшего комбата:
     - "Давид-то? Он - романтик! Кого ты слушаешь?! Да он в  Америке не  мог
самолично повесить ни одного французского  шпика - так у него руки тряслись!
Да курица  он мокрая,  а  не - офицер!  Кого ты слушаешь?! Он  тебе про меня
басни плетет, а какой я генерал?"
     Дядя Додик и оба  его зама - все хором прошедшие американскую кампанию,
от  души  расхохотались,  а  дед, разгорячился, распетушился, поставил  руки
фертом, откинул в сторону неведомо откуда появившуюся в его руках тросточку,
и закричал неприятным голосом:
     -  "Цирк  приехал, господа!  Дамы, не  пропустите случая посмотреть  на
нашего Вильгельма - перекусывает  якорные цепи одним зубом, подымает пудовые
гири   одним   пальцем,  делает   славных   детей   одним...   О,   господи,
зарапортовался!
     Не  слушайте меня,  увечного, искалеченного, героя войны,  а пожалейте,
купите билетики, наши билетики -  цена двадцать центов, - деньги немалые, но
у дядюшки Сэма лучшее зрелище во всех северных штатах! Цирк приехал!
     Фокусы! Фокусы! Мсье, посмотрите вот сюда, какая это карта? Не угадали,
милейший, свои часы и бумажник получите у кассира за вычетом двадцати центов
- актерам тоже нужно с чего-то жить. Мадам, ах, какой запах у ваших духов, я
просто потерял голову...  Точно  такая же голова  - голова индейского  вождя
Тути-Мкути  приветствует  вас  в  нашем  паноптикуме,  а под  ним  коллекция
скальпов его семерых жен, снятая мною  собственноручно! Обратите внимание на
третий и пятый, они, как видите,  белокуры. Я  плакал, господа, поверите или
нет, я плакал, когда снимал скальпы этих восхитительных дам!
     А они что? Они -  хоть бы что!  Отряхнулись, взяли у меня мои кровные и
оставили  эти парички  мне на  память,  сказав,  что через дорогу они  купят
новые. Господа, танцы! Дамы приглашают кавалеров, - в заведении дядюшки Сэма
все  танцуют  только  самые модные и непристойные танцы  из до самого  нутра
прогнившей  -  старушки  Европы.  Итак..."  -  дед  внезапно   оборвал  свою
необычайно  занятную тираду (я и впрямь уже чувствовал себя  этаким лопоухим
зевакой перед дверьми балагана в  далекой, неведомой для меня Америке).  Его
лицо стало каким-то смятым, торжественным и печальным. Он выпрямился во весь
свой рост и резко скомандовал так, будто подковки на сапогах лязгнули:
     - "Сабли... наголо..! Француз в ста шагах за гребнем. С Богом, братцы!"
- а его бывшие солдаты вдруг словно загавкали:
     - "Хох,  хох,  хох, ур-ра!" - и я как  наяву увидал генерала в блещущем
золотом мундире впереди кавалерийской лавы на стремительно несущемся коне...
     Меня охватил какой-то суеверный ужас  и я дал зарок, - коль мне суждено
умереть до срока, я это сделаю в сапогах и офицерском мундире. В штиблетах и
полосатых штанах что-то есть - омерзительное.
     А дед мой уже теребил  меня, устанавливая мои ноги в исходную позицию и
орал:
     - "Эту ногу сюда, эту - сюда, улыбочку...  По-ошли! Да не так же! Да на
тебя  обхохочутся все портовые  доки от Балтимора до  Провиденса! Ты  же фон
Шеллинг! У  тебя должно  быть врожденное чувство такта! Ритм, чувствуй ритм,
какой ты -  будущий  жеребец,  ежели  ритма не сможешь выдержать?! Еще раз -
пошли!
     Вот!  Вот так! Получается... Ура, получается  - вот это и  называется -
чечеткой.  Смотри  и  учись  - пока я жив!" - тут он  прямо перед таможенной
будкой  встал в позицию и отбил такую лихую чечеточку, что  даже таможенники
выглянули посмотреть и захлопали в ладоши - так здорово у него получилось.
     А дед  мой, садясь  со  мною, Дашкой  и матушкой в одну карету, обронил
вдруг сквозь зубы:
     - "Белобрысый  парень со  сломанным  передним зубом  справа -  негоден.
Смотрел на меня, разинув рот, а за его спиной -  щель в заборе, - ткнуть его
ножом и проход справа открыт.
     Замени  и девчонку, смешливую такую, что стояла у крыльца перед женским
пунктом досмотра. Глаза у нее - шальные, - влюбчивая. Хороший  контрабандист
ее  так скрутит,  что она  ему  и ключи, и  печати  - маму родную со  службы
вынесет.
     Смени,  но  -  не выгоняй.  Белобрысого я  бы послал за рубеж.  Раз так
смотрел -  парень  с  воображением.  Ему с людьми должно  работать  -- не  с
тряпками.
     А смешливая -- хороша! Выдать ее  замуж за  не слишком ревнивого и - за
границу. Интересные  мужики  по ней  будут с ума  сходить,  а она видно -  с
фантазией..."
     Тут  мой дед обернулся  ко мне,  прикрыл  пальцем мою  отвалившуюся  от
удивления челюсть и сухо заметил:
     -  "А  вот это -  нехорошо. Мой внук  должен меньше глазеть, да сильней
примечать! Впрочем, - мал ты еще для семейного ремесла".
     Я страшно обиделся. Я так обиделся, что не выдержал:
     - "Я встречал тебя со всей душой, а ты мне - такие гадости! Как же тебе
не стыдно?!"
     Дед выпучил глаза, - будто от удивления:
     - "Мальчик  мой, что есть - стыд?! У разведчика не должно быть стыда. Я
ведь не  собираюсь тебя  чему-то учить. На мой взгляд -  общение меж  людьми
сводится к простому обмену мнениями. Коль я тебе интересен, - слушай. Нет, -
жизнь моя на этом не кончена!"
     Я растерялся,  - этот странный человек  с  неприятным голосом  вел себя
вызывающе, можно сказать - по-хамски, но... я отвечал:
     - "Прекрасно. Я согласен на  такие условия.  Мне  интересно, что ты мне
скажешь, но я... оставлю за собой право - делать любые выводы и думать своей
головой".
     Мой дед обернулся к матушке и с интересом спросил:
     -  "Этому  мальчику  только  тринадцать?!  Из  молодых,  да  -  ранний.
Интересно пощупать - чем он тут у тебя дышит".
     А матушка многообещающе ухмыльнулась и предупредила:
     - "Я  думаю, что вы оба еще удивите  друг друга. С ним - забавно.  Он у
меня уже на все имеет свою точку зрения и однажды - послал меня к черту.
     У него есть невеста, о которой я тебе написала, но он  - упрям, как все
фон  Шеллинги. Ведь ты женился на моей  матери тоже против  воли  всей нашей
семьи - не так ли?"
     Дед  внимательно,  но с некоторым  осуждением во  взоре, окинул меня  с
головы до ног, а затем подмигнул моей матушке:
     - "Разберемся. Впрочем, я о том ни разу не пожалел. А ты?"
     Матушка  задумчиво улыбнулась,  и вдруг  отчужденно  и  как-то  холодно
прошептала:
     - "Конечно, нет.  Только  вот ждала я тебя слишком долго... Лучше бы ты
вернулся пораньше!"

     Где-то  через неделю -  мы с дедом катались в окрестностях Озолей  и он
показывал  мне  всякие штуки. Как обертывать  копыта  лошадей  лопухами, или
вести ее под уздцы так, чтобы она не заржала и не захрапела. Или наоборот, -
как  заставить  кобылу  тихонько  подать  голос,  чтобы  ей  ответил жеребец
неприятеля. Все  это  не  составляет никакого  труда - если знать,  как  сие
делается. Но для меня это была настоящая "Терра Инкогнита" и я слушал  дедов
урок, затаив дыхание.
     Был жаркий полдень и дед устал  мотаться со мной по лесам, да болотам и
мы присели с ним отдохнуть и немножко перекусить. Мы  разломили с ним краюху
хлеба и кусок сыра, а запивали - темным пивом из одной фляжки. Только  в тот
день я впервые заметил насколько он старый, - капельки испарины выступили на
его  висках  и  под  усами  на  верхней губе,  а  руки еле заметно  дрожали,
передавая мне флягу с пивом. Я спросил его:
     - "Сие не опасно?"
     - "Что именно?"
     - "Твоя болезнь. У тебя язва?"
     Дед внимательно окинул меня взглядом и тихо спросил:
     - "С чего ты взял?"
     - "Матушку частенько мучит изжога. Она говорит, что в нашей семье много
умерло язвой. У тебя все симптомы. Почему не лечишься?"
     Дед обнял меня и, похлопывая по плечу, отвечал:
     -  "Когда-нибудь... Когда-нибудь ты  тоже  плюнешь  на всех  докторов и
захочешь пожить последние дни без лекарств и рецептов...
     Ты  прав, -  это  опасно.  Это  смертельно опасно и врачи прочат мне не
более полугода. Поэтому мне и  разрешили проститься. С дочкой и внуками.  По
долгу службы я не могу покинуть Америки.
     Но я - не боюсь.  У  меня  нет  страха перед падением занавеса. Я всего
лишь - смою с лица грим и...
     Возможно,  я  встречу  там  единственную  женщину,  которую любил  всем
сердцем. И мы  - заживем  вместе  долго  и  счастливо. Арлекин соскучился по
Коломбине и просит отставки... Finita la commedia".
     Что-то  было в  его голосе странное. Непривычное,  волнующее  сердце. Я
невольно сделал к нему движение и спросил:
     - "Ты не жалеешь... Ты не скучаешь по Родине? По Германии?"
     - "Не знаю. Возможно я  -  слишком  голландец, или чех, или -  бродячий
цыган для того. У меня была жена. Германия убила ее...
     Нет, я не жалею ни о чем. Барон фон Шеллинг умер задолго до того, как в
Америке  об®явился негоциант  и  комедиант Саттер. У  Саттера ныне в Бостоне
жена и две очаровательных дочки. Приемных.
     Одна  на выданье,  другая - уже на сносях...  Замужем за сенатором! Я -
американец Саттер, а бедный барон - Иоганн фон Шеллинг умер от горя по своей
молодой жене. Я уж и забыл про него".
     Я  долго  смотрел на  моего  родного деда и все пытался представить мою
бабушку,  -  я  видел только ее