еще таким  жутким
способом... В конце концов мне сие надоело... Скучно..."
     От таких слов встрепенулась моя сестра:
     - "Да как же тебе может быть сие - скучно? Ведь..."
     Мы  с  матушкой  рассмеялись в ответ,  стали тискать Дашутку и вконец -
настолько защекотали ее, что сами взмокли и запыхались.

     Сэмюэль Саттер вскоре уехал.  А в  конце  лета к нам  из Берлина пришла
посылка,  в  коей оказалось две  шпаги.  Одна из них  была -  четырехгранной
рапирой, чтобы - колоть, вторая же - трехгранной саблей - рубить.
     На гарде  эфеса  рапиры  было выгравировано имя мастера  "Джузеппе дель
Джезу", а на гарде  сабли -- "Иоахим дель Джезу". Я сразу опробовал красоток
в деле и они превзошли самые смелые ожидания.
     Отец  мой  признался,  что никогда в жизни  не  видал  столь дорогих  и
смертельных "железок", а уж он-то повидал их на своем долгом веку!
     Правда, он понимал в оружейной стали и об®яснил мне:
     - "Видишь эти полоски вот тут - на металле? Это признак толедской стали
и руки испанского  мастера.  Ей, наверно,  лет триста --  не  меньше!  Очень
жестокая и жесткая синьора, смею тебя уверить!
     А вот эту веселую мадьярку выковали относительно недавно - в Будапеште.
Как  видишь  здесь  полосы  не  прямые,   но  -  крученые,  характерные  для
мадьярского палаша. Колоть ей не советую, но вот разрубить  противника можно
от плеча до седла! Догадываешься зачем они выполнены, как родные сестры?"
     -  "Кому-то из пришла на ум озорная проделка! Вызываешь врага на дуэль,
показываешь ему рапиру, а потом -  бац -  и одним ударом голову  ему с плеч!
Или того  лучше  -  показываешь  ему  саблю,  сходитесь,  он закрывается  от
рубящего удара, а ты - бац - и пришпиливаешь его к стене, что муху иголкой в
гербарии. Или я - ошибаюсь?!"
     Отец с удовольствием потрепал мою голову:
     - "Кстати, тебя не пугают моральные аспекты этой проделки?!"
     Я расхохотался:
     - "Отнюдь.  Прежде чем тебя кокнули  --  убей  врага первым!  Это же  -
Заповедь Бенкендорфов"!
     Отец мой,  -  потомственный пират, согласно кивнул головой.  На Дуэли и
угрозы убийства  в нашей  Семье понятия Чести не  распространялись. Впрочем,
как и в Доме фон Шеллингов!

     К  шпагам прилагалось письмо-завещание барона Эриха фон Шеллинга. В нем
говорилось:
     "Шпаги  сии  завещаю первенцу дочери моей Шарлотты,  если  он примет  к
Чести  сей дар,  осознавая  что в  нашем Доме шпаги сии переходят от деда  к
внуку -- обязательно через женщину. Если же он не сможет  жить с Грехом моим
и его родной бабушки, шпаги переходят к тому из внуков, кто примет сей Грех.
     P.S. В момент согласья с Грехом первенец  моей младшей дочери (иль иные
Наследники) не должен знать, - какой дар его ожидает".
     (В  1837 году,  лежа после  инфаркта,  я  написал  подобное  завещание,
оставив шпаги еще не рожденному первенцу моей дочки  Эрики (в  браке  -- фон
Гинденбург). С тем же самым  условием -- передать их Наследнику только в том
случае,  если  он признает  Грех  мой  и  его  родной  бабушки, не  ведая  о
подробностях моего завещания...)

     Сие  было  летом,  а  осенью  я  совершил  иное  открытие.  Я  не  знал
предыстории сего дела, но  однажды, прибыв  домой  на побывку,  я  обнаружил
странного человека у ворот нашего дома.
     На нем  был великолепный  мундир  с  Орденами  -  размерами  с  суповую
тарелку. На  нем были чиновнические панталоны  (чуть ниже колен) из  черного
бархата и белые чулки из батиста. И вот этими самыми чулками (а обуви на сем
господинчике  не  наблюдалось) сей  суб®ект стоял в  луже  грязи прямо  пред
воротами нашего дома!
     Это не самое удивительное в происшедшем -- сей  удалец  держал  в руках
настоящую Тору и бубнил слова иудейской молитвы, а вокруг него стояла группа
раввинов, которая осуждающе покачивала  головами! Прибавьте  к  сему  этакие
привесные пейсы с ермолкой странного посетителя и картина окажется полной. Я
чуть не упал на месте от этого зрелища!
     Средь раввинов я приметил Бен Леви и бросился к нему с вопросом, - "Кто
сей чудак?" Ответ просто убил меня  наповал. Бен  Леви невольно  закашлялся,
странно пожал плечами, а потом (будто бы извиняясь) с укоризною произнес:
     - "А это -- Президент Имперской Коммерц-Коллегии граф Воронцов... А  ты
что, - сам не видишь?"
     У меня помутился рассудок. Я спросил заплетающимся языком:
     - "А что ж он тут делает? Да еще -- в таком виде?!"
     Мудрый раввин лишь развел руками в ответ:
     -  "Видишь ли...  Он  --  еврей. Может  быть даже что --  иудей.  И  по
договору с твоей матерью он занял свой пост в обмен на... Кое-что. И в  знак
своего  согласия он целовал  Тору в моей синагоге. Мало того, - твоя матушка
по  сему договору согласилась платить Десятину на Храм. А потом сей  суб®ект
отказался  делить выручку  с твоей  матерью  и  она  не смогла  платить  сию
Десятину.
     Тогда она сама заплатила его долю и предложила нам взыскать с сего вора
и клятвопреступника. Сей человек выгнал наших послов из Одессы и мы об®явили
его -- Вне Закона.
     Его партнеры в Англии, Голландии и  Германии отказались покупать теперь
"некошерный" товар и сей субчик  ныне на пороге банкротства. Теперь он стоит
перед домом  твоей матери и  сам  просит, чтоб  мы  взяли с  него  Десятину.
Только-то и всего!"
     Я от  изумления  открыл рот. Я  никогда не  задумывался, что  под  всем
матушкиным иудейством может быть...  база практическая.  И до сего дня  я не
знал  реальную силу  наших раввинов. Но вид Президента крупнейшей российской
внешнеторговой  организации, стоявшего на коленях  в  дерьме --  произвел на
меня... Я не могу забыть этого.
     Я  бросился  к  матушке, потребовал об®яснений  и  услыхал удивительную
историю:

     "Будь осторожен  с  нашими  братьями. Взять хотя  бы  наших  друзей  --
Воронцовых. Уж казалось бы -- такие друзья, - не разлей вода! Я дочь назвала
в честь княгини Дашковой и все Эйлеры помогли ей стать Президентом Академии,
а что получилось?!
     Мои  люди доставили  нам  из Франции секрет  производства  шампанского.
(Благо во  Франции  сейчас  Революция и  многие  виноделы бегут из страны со
своими секретами.)
     Увы, в наших краях не растет виноград и я предложила друзьям Воронцовым
создать  партнерскую фирму, - мы в их Крыму выращиваем виноград, мои  химики
производят "шампанское", а потом я по моим каналам поставляю его прусскому и
английским дворам. Революция и войны с проклятой  Францией прервали поставки
сего напитка на Север Европы и я почуяла в сем... Недурной профит.
     Воронцов  ударил со  мной  по рукам, мы  сделали пробную  партию и дело
пошло. Но  через три года я узнаю... непонятное.  Моя  прусская кузина пишет
мне, что  цены на  "шампанское" крымского  производства стремительно падают,
ибо  начали  прибывать просто гигантские партии  напитка  ужасного качества.
Вообрази, - шампанское поставляют целыми бочками!!!
     Через месяц мне о том же сообщает английский кузен, - все  в ужасе: оба
двора были со мною в концессии и наживали немалые суммы с торговли крымскими
винами.  Теперь же вдруг получается,  что сей  благородный напиток  оказался
чем-то меж яблочного сидра с плодовой мадерой!
     Я тогда пишу  Воронцову  и  спрашиваю,  -  что  происходит? Откуда  сии
избытки? Почему  вы не  сообщили мне  о ваших прожектах  и  почему так упало
качество вин?!
     На что сей подлец  отвечает, что раздел прибылей  --  восемьдесят  моих
процентов на двадцать его -- изжил себя, ибо виноград растет в Крыму, а не в
Риге.  К тому же,  по мнению  сего наглеца, я брала с него слишком дорого за
бутылку,  производимую  на Рижской стекольной  фабрике и  его хохлы надумали
разлить шампанское бочками!
     Далее  он мне сказал, -  пока  речь  шла о бутылках, имело смысл  везти
шампанское  через Ригу,  но бочечное шампанское  лучше возить из  Одессы  --
нового имперского порта в Новороссии.
     А раз вино  теперь не шло через Ригу, - он и не счел нужным делиться со
мной отчислениями!
     Сей человек  клялся  передо мной  на Писании!  Я сама  ходила  с ним  в
синагогу, где сей подлец настоял на том, чтоб я платила храмовую десятину из
моих отчислений! И после этого он назывался ЕВРЕЕМ!?
     Хорошо...  Я пошла  в синагогу и показала им мою бухгалтерию.  Все, что
положено Богу, я  отдала  из  собственной доли.  Этот же выкрест не отдал на
Храм  ни  копейки из своих  гешефтмахерских прибылей.  Раввинам не  пришлось
всего  об®яснять,  -  все  они  владеют  самой  простой  арифметикой и могут
сосчитать  Десятину. Так что в  день получения столь наглого  ответа  на мой
вопрос сей  Воронцов  был отринут всей  нашей церковью и раввинами по  всему
миру!
     Через неделю  мои послания  получили  в  Берлине и  Лондоне и  в  обеих
странах были  приняты самые строгие меры по борьбе  с незаконной продукцией.
Корабли   Воронцова   были  немедленно   арестованы,  подложное   шампанское
конфисковано, бочки разбиты и при стечении тысячных толп вылиты в море!
     Как  человек  совершенно  бесчестный,  он  был  лишен  всех патентов  и
привилегий  как в Англии, так и  в  Пруссии, а  счета в  банках (как  самого
Воронцова, так и его проклятой  Коммерц-Коллегии) были немедленно арестованы
и  конфискованы  в  пользу  казны  в возмещенье  убытков,  причиненных  сими
подделками.
     Воронцов в течение месяца был разорен... Тогда он прибыл к нам в Ригу и
как Генрих Гогенштауфен стоит пред воротами нашего дома  в грязи на коленях,
чтоб я его приняла и выслушала..."

     Я не знал,  что  и  думать...  Сызмальства я  учился, что мы  --  евреи
Избраны  Богом и  потому  должны...  (Ну --  не  важно...) Наши враги в моих
мыслях  преследовали  нас по  всему миру  и  мы Избраньем  своим должны были
держаться нашего племени.
     И  что  же теперь?  Вождь  "польских  евреев" Российской Империи целует
Писание, а потом не хочет платить Божье -- Богу?!!
     Ради доходов  с  "шипучки"?! С того  самого  "квасного",  о  чем  особо
оговорено  в Заповедях?!! Так  какой же он Иудей после  этого?  И во  что на
самом-то деле -- Верит моя матушка?
     Ведь получалось, что они на пару  с  сим  Воронцовым подделывают вино и
развозят его  контрабандой --  по  всему миру! А  королевские дворы половины
Европы  поощряют сей преступный  гешефт,  принимая участие в прибылях! Так о
какой же тогда  Морали и Нравственности  смеем мы говорить?  Если сие  -- не
коррупция, так что же тогда называть преступлениями?
     Мир мягко качнулся и ушел у меня из под ног...
     Я, запинаясь, спросил у моей матушки:
     - "Ты сгноишь его в долговой яме, правда?"
     Мама с изумлением посмотрела в мою сторону, и покрутив пальцем у своего
виска, веско ответила:
     - "Извини, но  у нас -- не растет виноград!  А шампанское нашей выделки
уже  нашло покупателей и приносит нам  хороший доход! Нет уж, пусть  он  еще
денек постоит, да  подумает, а потом я приму его и он будет платить Десятину
из своей части! Цену ж на пустую  бутылку я подыму... Пожалуй -- до полутора
гульденов!
     Он все равно останется с профитом и потому примет все мои требованья.
     Ты, Сашенька,  намотай-то  на ус  --  никогда не оставляй  партнера без
профита. Давить этих гадов -- понятно, - дави, но  и дай заработать. Иначе в
сем мире -- не проживешь!"
     Для меня  эти слова были громом средь ясного неба. Я  был еще мал  и от
этого -- максималист.  И сия меркантильность всерьез подорвала мои иудейские
идеалы. Наверно, в тот день я перестал быть только лишь иудеем.

     Прошло много  лет и  лишь теперь я могу судить здраво об этих событиях.
Да, разумеется, производство  чистой подделки и явная контрабанда не красили
моей  матушки.  Равно   как   и  покровительство  всему  этому  со   стороны
протестантских  корон. Но было ли  это  коррупцией? Если угодно, - насколько
сие -- преступление?
     Газированное вино той поры производилось только во Франции (я не говорю
о всяких  там  сидрах, да "бродящих  мадерах"). Сей  напиток весьма нравится
дамам и потому на него -- недурной спрос.
     Но во  Франции  той поры бытовал  Робеспьер. Робеспьер,  помимо  казней
невинных людей, торговал и  шампанским. Вы можете  удивляться, но...  В годы
Террора Франция продала миру вина на три миллиона гульденов!
     Коль мы живем  в правовом  государстве, мы  не  можем запретить  всяким
подонкам --  вроде Бекфорда, или Куртне  пить шампанское. Даже,  несмотря на
то, что деньги за это шампанское идут на строительство гильотин!
     Увы, Бекфорды с Куртне могут жить, как им хочется,  пока они не затеяли
заговоров. Сие - суть современного общества и Права на Личную Собственность.
Но   дозволительно  ли  из  этого  --   подкреплять  деньгами  правительство
насильников и убийц?!
     Здесь  мы  входим в царство юридических тонкостей, выходом  из  коего и
стало сие преступление.  Да,  производилось  вино подделанное. По ряду своих
свойств первое время  оно,  конечно же,  уступало настоящим  шампанским.  Но
выброс его на рынок под своим именем низвел бы его до уровня обычного сидра!
А  времени  ни  у  кого  не было --  на уровнях  кабинетов Англии с Пруссией
принималось решение "вытеснять продукцию якобинцев со свободного рынка".
     Так на рынке появилось  "Шампанское --  крымское", хоть это название из
серии шуток  про "сладкую соль". И мы  добились достигнутого --  французское
шампанское было на все время  Войн вытеснено с английских и прусских рынков!
(За счет более низкой цены "шампанского" наших фабрик.)
     Когда  начался  скандал  с  Воронцовым,  наши  союзники улучили  момент
обвинить во  всем  сего  гешефтмахера и уничтожили "шампанское -- бочковое".
Зато матушка смогла сменить марку и теперь уже наше  вино поступало на рынок
под  маркой  "игристого  крымского"  и  в  этом   качестве  смогло  победить
французские вина. (По окончании Войн, когда цены  на  все французское  резко
упали, "шампань"  "отыграла" назад свой "сегмент рынка", но и мы закрепились
на рынке дешевых вин.)

     Нам, в России, удивительно слышать, что английский, иль прусский король
не могут запретить своим подданным пользование товаром из Франции! На Руси в
таких случаях все -- много проще. Но  до тех пор, пока наше правительство  в
борьбе с невыгодным импортом будет пользоваться лишь запретительством  -- мы
не можем считаться культурной страной.
     А  пока  сего  нет -- мы  обречены жить  в условиях торговой войны, все
время  переходящей в блокаду, -  если мы  хотим  продвинуть наши  товары  на
рынке,  мы не должны запрещать  вторжение  иностранных  товаров в  Россию! А
иначе --  никто сюда  не приедет  и не  захочет здесь торговать. Всякий раз,
когда я говорю это в Сенате, находится человек, кричащий мне с места:
     -  "Вы -- еврей и желаете заполнить наш рынок  своими товарами! Все это
-- политика жидовского заговора!"
     Однажды я не сдержался и крикнул в ответ:
     -  "Да кому вы  нужны?! Весь  торговый  оборот Российской  Империи,  за
вычетом лютеранских губерний, не составляет  и  трети  от  торгового оборота
разрушенной Пруссии! Франция,  раздавленная на  корню, уже имеет  двукратное
превосходство  в торговле. Бюджет  же  крохотной Англии превосходит наш -- в
двадцать раз! А вы все..."
     Я не смог продолжать, я сбежал со своего места и покинул Сенат, хлопнув
дверью с  такой силой, что осыпалась  штукатурка. И сразу же нашлись этакие,
кто сказал -- "Правда жиду -- глаза колет!"
     А вы говорите -- Реформы... Освобожденье крестьянства...
     А чем занять столько освободившихся рук? Ежели не привязать их к станку
-- они потянутся к топору! Это же -- очевидно...

     Интересно закончилась распря матушки с Воронцовыми.
     Согласно    их    новому   договору,   прибыли   стали   считаться   не
"семьдесят-Десять" и "двадцать", но "десять-Десять" и "восемьдесят". А сверх
того Воронцов подарил матушке свой лучший  крымский дворец,  переименованный
им по сему случаю -- "Ливонской Аркадией". Или сокращенно -- "Ливадией".
     Матушка частенько  грозилась там отдохнуть, но...  Однажды  я спросил у
нее:
     - "Когда ж ты поедешь в нашу Ливадию?"
     Матушка засмеялась в ответ и напомнила:
     -  "Видел ли  ты глаза  Воронцова, когда он стоял под моими воротами? В
Крыму он же -- Царь и Бог и я не проживу  и минуты под сим жарким солнышком.
Он прикажет зажарить  меня на шашлык и самолично обсосет каждую косточку! Он
же нарочно подарил  мне Ливадию, чтоб я ее посетила! А  посетив, дала б шанс
его Мести!
     Нет уж...  Бойтесь данайцев, дары приносящих! Никогда я не поеду в  сие
гадючье гнездо и тебе с Дашкою не советую. Будем-ка мы дружить с Воронцовыми
на расстояньи оптического прицела!"
     Моя  мамочка   всегда  была  необычайно  доверчивым,  незлопамятным   и
незлобивым существом. И она всегда думала, что ее  окружают столь же милые и
хорошие... гешефтмахеры.
     Кстати, - как я уже доложил, матушка сменила наклейки и клейма и с того
дня наши фирмы стали продавать  не "шампанское", но "игристое крымское"... В
рижских бутылках.

     Тем временем бабушка  стала совсем  плоха. Со дня рождения "Nicola" она
уже  не  вставала  с  постели.  У  нее  разыгралась  ужасная  водянка  и она
превратилась в одну огромную  гору тухнущего рыхлого мяса. Честно говоря,  я
очень переживал оттого, что  не  могу  навестить ее.  Но теперь ее  окружали
выдвиженцы  этого  злобного   коротышки  и  все   столичные  евреи   спешили
перебраться в нашу Ригу. Речи не было о том, чтобы мне  с®ездить в столицу -
навестить бабушку.
     Мало того, -  из столицы в Ригу привезли мою  Дашку,  которая там  жила
рядом  с бабушкой  -- ее личной фрейлиной. С нею приехали и Эйлеры, и прочие
жиды и матушкин двор сразу стал одним из самых блестящих дворов всей Европы.
В Санкт-Петербурге же времена становились угрюмее день ото дня.
     Наконец, 6  ноября  1796 года  из  бабушкиных  покоев  вышел настоятель
столичной Немецкой Церкви (сперва был православный поп,  но бабушка прогнала
его), который подошел к Карлу Эйлеру и просил его пройти к Государыне.
     Мой дед  дотронулся  до шеи  покровительницы, прислонил зеркальце  к ее
побелелым  и обметавшимся губам, а затем  заплакал и,  утирая слезы,  сказал
присутствующим:
     - "Да  здравствует Государь  Император  Павел Петрович!" -  дальше силы
оставили несчастного  медика  и, если бы его не подхватили под руки, мой дед
упал бы рядом с телом его единственной пациентки.
     Потом  дед,  поддерживаемый  Шимоном  Боткиным   вышел  из  дворца   Ее
Величества и сел в карету. Дядя Шимон приказал кучеру:
     - "Теперь гони, будто за тобой черти гонятся!"  - и карета с последними
столичными евреями  полетела к Нарве  - в  матушкину  Прибалтику.  Вслед  за
каретой вскачь понеслись две сотни бабушкиных  гвардейцев - каждый третий из
ее  личных  охранников.  Никто из них  не был жидом, но  раскол  в столичном
обществе был настолько велик, что они не желали присягать Павлу, но решились
держаться моей матушки.
     Именно они и сообщили печальную весть...

     Нас (в ожиданиях непоправимого)  в те  дни нарочно привезли  с  Эзели в
Ригу и учили в казармах Рижского  конно-егерского  полка. У нас шли занятия,
когда в Цитадели вдруг тяжко грохнула пушка. Мы все вскочили со  своих мест,
хоть  шел  урок  картографии  и нельзя даже  тронуть  кальки  карт  во время
копирования.
     Через  миг двери в  класс распахнулись  и вошел  граф Спренгтпортен  со
словами:
     - "Господа, я  пришел сообщить о большом горе", - на  его  левом рукаве
был уже повязан черный муаровый бант, и мы сразу поняли, о чем речь.
     Мы построились, повязали  черные ленты и вышли из класса  с непокрытыми
головами. На улице моросил мелкий дождик и дул сильный ветер с моря, который
резал капельками дождя наши лица, но мы  не чувствовали боли. Все шли молча,
но на уме у нас был один лишь вопрос, - будет ли война с Россией?
     По мере  того,  как  наш отряд  подходил