брать ударами с запада!) Так сама Природа развела
Россию и Польшу по "разные стороны баррикад".
     Поэтому Барклай не  стал рисковать  и  "подбирать  земли"  к востоку от
Витебска.  Вместо этого тысячи паровых  машин  были  поставлены на телеги  и
переброшены на строительство "Восточного  Вала" -- системы траншей и  фортов
по всей границе с Россией.
     Когда меня спрашивают -- "А было ль Восстание?", - я предлагаю проехать
на Днепр  и  посмотреть  на  тамошние траншеи полного профиля, обращенные --
против русских. Когда наивцы бормочут:
     "А может быть это -- поляки?!" - я отвечаю:
     "Господа, это -- траншеи. Это создано после Разделов Речи Посполитой. А
кто  еще, кроме нас, в  эти годы мог  отрывать такие  траншеи против  вас --
русских?!"
     (Забегая вперед,  доложу,  что  "Восточный  Вал"  сыграл  свою  роль  в
событьях Войны 1812 года. Хоть этого никто и ждал!)
     Другая  постройка  той  же  зимы  --  "Дрисский  Рубеж". Равно  как  мы
страшились нападения  русских  с  востока,  так  же  мы  опасались  и  угроз
католических  с  запада. Но  если  "Восточный Вал" возник на высоком  берегу
Днепра, "Дрисский Рубеж" откапывался на низком -- правом берегу Дриссы и его
все время затягивало грунтовыми водами.
     В  итоге уже к началу 1798 года  все силы с  Дриссы были переброшены на
строительство "Восточного Вала". Строительство ж "Дрисского Рубежа" признано
"бессмысленным и бесперспективным".
     Удивительно, но  русские  нам не поверили и  работы  по "восстановлению
Дрисского  Рубежа" начались незадолго  до вторжения  Бонапарта.  На сей  раз
строил Фуль, но и  у  него  --  траншеи  превратились в бесконечные канавы с
водой.
     С точки зренья Истории -- наш отказ  продолжить работы на Дриссе привел
к  ужасной осаде Риги  летом 1812 года и фактической сдаче Литвы и Курляндии
-- якобинцам с поляками. Но против Бога с Природою не попрешь. Сколь воду ты
не откачивай, - она дырочку сыщет. Зато, - как стоял "Ливонский Рубеж" так и
стоит  --  ни одна  якобинская  сволочь не прорвалась сквозь него  в  сердце
Лифляндии. Как  выстроился  "Восточный  Вал", так и  не  выскочил чрез  него
Бонапарт из России... Божья Воля.

     Когда русские осознали величие "Восточного Вала", сам Суворов отказался
его штурмовать. За  это Павел его отправил в  отставку.  Но  утрата губернии
Витебской привела к отсеченью России  от прочей Европы! Теперь русским нужно
было  рассчитывать  лишь  на  свои  собственные  ресурсы.  А  тут  --  новая
катавасия.
     Павлу подали петицию московских помещиков, в коей ему доносилось:
     "Кредитный Банк Российской Империи отказывает в предоставленьи кредитов
русским помещикам на основаньи того, что они -- русские. Все же кредиты идут
лишь полякам, которые совершенно выжили всех русских с рынка и теперь ценами
унижают русских людей".
     Павел  вскипел.  Он решил во  всем разобраться и вызвал  к себе  своего
казначея и директора Кредитного Банка.
     Сей  Институт  появился  в России во  времена  Анны. В те  годы русские
дворяне, разоряемые бироновщиной, стали продавать собственное "дворянство" в
обмен  на прощенье долгов. Тогда Анна, чтоб не извести вконец  свою ж армию,
предложила  закладывать  имения  в Кредитный  Банк.  В  итоге  --  к  началу
правления   моей  бабушки  долги  частных  лиц  Кредитному  Банку  составили
шестьдесят  миллионов  гульденов   золотом  (это  около  трехсот   миллионов
рублей!). Это  при всем Имперском бюджете -- в сорок миллионов гульденов  на
круг...
     Бабушка моя поняла, что  взыскать сию сумму с неплательщиков невозможно
и  простила все эти долги. Так что  к началу Правления Павла  Кредитный Банк
стал опять приносить некий доход.
     Когда Павел потребовал от  своих слуг об®яснений,  Директор  Кредитного
Банка встал на колени и закричал:
     - "Вы ж меня без ножа режете! Лучше  увольте, но не  заставляйте давать
денег русским! Они же -- не отдают!"
     Павел  весьма  изумился.   Но  проверка  банковских  записей   показала
удивительную картину: русские и вправду не отдавали долгов. На  Руси  весьма
своеобразные понятия  Чести:  проигранное  отдают  любою  ценой.  Зато  долг
процентщику   отдадут  лишь   по   пьянке,   иль  в  каком  ином   состоянии
умопомешательства.   При   этом   на   полном   серьезе   кредитные   деньги
воспринимаются как "дурно нажитое" и сплошь и рядом к  ним относятся: "легко
пришло, легко и уходит". Возвращать же долги никто и не думает!
     Иное дело -- поляки. Эти воспитались в нормальных рыночных отношениях и
собственную деловую репутацию ставят превыше всего. Поэтому польский помещик
отдавал  деньги  исправно  и  в срок. В соответствии с Указами моей  бабушки
"исправный должник" получал льготу  -- в  увеличении кредита. В итоге те  же
московские магнаты Кесьлевские к  1812  году к весне брали в Банке кредит на
два  миллиона рублей  серебром и успели вернуть его до начала Войны со всеми
процентами  --  именно  потому,  что начиналась  Война и  поляки Кесьлевские
боялись, что русские заподозрят их в желании не отдать под шумок!
     А какой русский решился бы на сей  подвиг?! Кесьлевские  ведь -- отдали
долг не имея еще прибылей с урожая... Но люди сии заботились о своей деловой
репутации!
     Это --  Кесьлевские. В то же  самое  время кредитный предел для русских
помещиков в  Московской губернии составлял... вы не поверите. Полторы тысячи
рублей. При невозврате сей суммы -- новый кредит  не выдавался.  С 1810 года
ни один  русский  помещик  в Московской  губернии  не  мог получить  денег в
кредит, ибо был должен Кредитному Банку по счетам прошлых лет.
     Почувствуйте  разницу.  Одни  просят  и  получают  два  миллиона рублей
серебром  под Честное  Слово, а  другим не  дают  и полутора  тысяч!  Это  и
называется -- разницей в деловой репутации.
     Вы по-прежнему удивляетесь, что за сорок лет горстка изгнанников смогла
подмять под себя две трети земель Московской губернии, да производить четыре
пятых  ее  урожаев?!  А вы не задумывались над тем, что у  этих  поляков  --
помимо всего и урожайность на квадрат почему-то в полтора-два раза выше, чем
у русских, да еще и на худшей земле?! Почему? А вот -- потому.
     Павел осознав  эту реальность впал в  состояние комы.  Когда он  из нее
вышел, он собрал у себя всех русских, подписавших сию ябеду и сказал так:
     - "Почему вы долга не платите?"
     На сие ему отвечали:
     - "У нас -- недород. У нас -- обстоятельства!"
     Тогда Павел расчувствовался и заявил:
     - "Коль русским у нас в стране будет плохо, плохо будет и всей Империи.
А может быть и -- всему Миру".
     Без комментариев.
     На  основании  этих  слов  Павел  уволил Директора  Кредитного Банка  и
собственного казначея, приказав выдать  денег всем  русским помещикам под их
Честное Слово. (Полякам же велели больше не давать и копейки!)
     На  русский рынок  обрушился невиданный "дождь" дешевых рублей. Это при
закрытии  "Латвийской  границы",  бойкоте  русских  товаров  средь "северных
стран" и очередной Войне на Кавказе...
     За 1797 год рубль обесценился в восемь раз. Но даже столь дешевые рубли
в Кредитный  Банк не вернули и  с такою  инфляцией! Так русская казна начала
свое неуклонное движение в бездну, а Павел к своей могиле.
     В  конце 1800  года Россия окончательно  обанкротилась, - первым рухнул
Кредитный Банк под грудой  невозвращенных  долгов... С октября 1800  года  в
русской армии не выплачивали никому жалованья, - это просто удивительно, что
Павел дожил до марта 1801 года! И это случилось с той самой страной, которой
моя бабушка оставила недурную казну в тридцать миллионов рублей серебром!
     Да не в павловских ценах,  иль ассигнациях Александра, но -- бабушкиных
"полновесных рублях"! Нет, недаром ее кличут -- Великой!

     Все сии  безобразия до глубины души возмутили "польскую партию". (Павел
запретил давать кредиты только  полякам и они увидели  в том особую  обиду в
свой адрес.)  И  если  до сего дня "поляки" на  Руси  грызлись  с "немцами",
теперь  мы  впервые  оказались  с  ними  --  "товарищи  по  несчастью".  Что
любопытно, полякам все  равно нужны были деньги и они обратились к  кошельку
моей матушки. В чем им не  было отказано. Мало того, - на сей случай матушка
нарочно ввела  "мягкий кредит" и поляки получали у нее средства под  меньший
процент. Если  угодно  -- в те дни мы впервые увидели друг в друге не просто
врагов, но  торговых партнеров и  сие  стало прологом к нынешнему  "Золотому
Веку" Империи.
     Давайте начистоту. Россия -- единственная страна во всем  мире,  в коей
политикой  занимаются  все,  кто угодно,  кроме  "титульной  нации". Дело  в
российской Природе.
     Во всех  иных странах  становление национальных партий  происходило  на
основании  интересов экономических, - обычно на  производстве тех, иль  иных
продуктов питания. На  Руси ж -- вся земля "зона рискованного земледелия", а
на  сих   рисках  не   выстроить  регулярную   экономику.   И  из  этого  --
последовательную политику.
     Поэтому до начала "промышленной  революции"  на  Руси  и не  могло быть
никаких политических  партий -- столь  слабая  база в сельском  хозяйстве не
могла обеспечить общности интересов.
     Но,  когда на Россию  пришел "промышленный бум", здесь уже пронеслась и
"бироновщина", и  "избиения немцев" так  что  вопросы  национальные вышли на
первый план.
     Легче  всего  в любой  стране  поднимается  "промышленность  легкая"  -
пищевая,   мануфактура   и   прочее.   Наиболее   развиты  сии   отрасли   в
"легкомысленной" Франции и ее восточной союзнице  -- Польше. Так что  первые
же мануфактуры в России возводились только поляками и --  для поляков.  (Они
опасались,  что русские  учудят  в их  отношении нечто подобное расправе над
курляндским правлением и надеялись, что разрушение мануфактур без поляков --
остановят русский погром. Расчет их был верен.)
     Так возникла "польская  партия". Сегодня в ней уже больше  русских, чем
чисто  поляков, но по  сей день --  сии  люди  выступают  за  поблажки сфере
обслуживания, легкой промышленности и ресторанам.
     Но  вслед  за  "легкой  промышленностью"  во  всех  странах  подымается
промышленность  и  "тяжелая". Шахты, выплавка  стали, горное  дело,  военная
индустрия всегда были любимым  коньком всех германских  племен. Так возникла
"немецкая партия" Российской  Империи. Партия пушек, верфей, шахт и железных
дорог.
     Обратите   внимание  на  одну  тонкость.  Начинали-то  мы  все   по  --
национальному признаку. Но деньги не имеют  национальности. Потихоньку все в
нашем  кругу перемешались,  да переженились между собой,  так что сегодня --
полным-полно немцев в  пекарнях, равно как и поляков -- в литейных. "Партии"
же  сохраняют  свои имена  только  лишь  на  основании  былых  экономических
приоритетов.
     Обратите  внимание  --   экономических.   Все  же  решения  Павла  были
продиктованы чем угодно,  но только не экономическим смыслом. Неудивительно,
что в первые же полгода  правления на него  ополчились как "немцы", так и  -
"поляки".
     (Вся же вражда наших партий  свелась сегодня  к прениям над  бюджетом и
вопросам налогообложения,  иль напротив -- поблажки тем,  иль иным  областям
индустрии. Если так будет и  дальше, когда-нибудь мы  дорастем до нормальной
парламентской демократии.  Конечно, хотелось  бы --  раньше,  но  -- всякому
овощу свое время.)

        x x x

     Осенью 1798 годя указом  Императора Павла я был произведен в прапорщики
Лейб-Гвардии Семеновского полка. Государь  пошел на  сие,  скрепя сердце, но
его   принудила  международная  обстановка.   Когда  "обозначились  контуры"
павловского  режима,  все  инородцы поспешили  прочь  из столицы. Лютеране с
иудеями живо укрылись  в матушкиной Риге, хуже  пришлось католикам,  которые
бежали к Наследнику Константину в его полу-католический Киев.
     Если такие горести были у армейских чинов, вообразите, что творилось на
флоте! Россия "вышла к морю" на нашей памяти и все высшие флотские должности
были по праву за "инородцами", имевшими морское образование.
     Причем большая часть адмиралов была именно католиками! Ведь  моряки  по
характеру не любят перемен и по добру никто из них не пойдет к чужим берегам
проситься на службу.  Поэтому русскую форму надевали прежде всего выходцы из
Данцига и Курляндии, обученные в польских мореходных училищах,  - все прочее
побережье  было  насквозь лютеранским и католическим капитанам было непросто
даже бросать якорь в ином порту.
     Немногим лютеранам и тут  повезло:  согласно  договору  меж  бабушкой и
матушкой - Балтийский флот  был наделен  правами "экстерриториальности", так
что  команда  корабля,  бросившего  якорь  в Риге,  Ревеле,  или  Рогервике,
надевала  черную  форму,  а  вернувшись  в  Кронштадт  и  Питер -  поднимала
бабушкины цвета.
     Хуже  пришлось  католикам. Они не могли  пристать  к Константину  и это
породило  "эпоху  русских  географических  открытий".  Если  вспомнить,  что
адмирала Крузенштерна звали Адам, а адмирала Беллинсгаузена -  Тадеуш, можно
понять насколько им стало туго.
     От  хорошей  жизни не  поплывешь  открывать  Антарктиду, или  -  вокруг
света...
     Завершение же  эпохи "русских открытий"  связано с  тем,  что  ныне все
флотские  капитаны с адмиралами - воспитанники Рижской мореходки. (А русская
флотская форма не  "петровско-андреевская" белая с синим, но "лютеранская" -
черная с белым.)
     Как вымерли  последние  католики  на  флоте,  так и  отпала  надобность
путешествовать "за  три моря". (Кстати,  Афанасий Никитин отправился в Индию
не  от  хорошей жизни, но,  спасая себя от монгольской сабли, да московского
бердыша,  -  его  родимая  Тверь  затрещала под  ударами  москвичей,  да  их
татарских союзников.)
     Но не  всем дано плавать в полярных льдах, или помирать  от тропической
лихорадки.  Поэтому  большая  часть флотских  католиков настояла  на военной
экспедиции в Средиземное море - против тамошних якобинцев. Так вышел "Второй
поход" Ушакова, увенчанный взятием  Корфу и созданием "Республики Ионических
Островов".
     Все  было  бы  хорошо,  если  б  не  Павел.  Жители Мальты,  измученные
жестокостями британского правления, увидав столь мощную эскадру вблизи своих
берегов  и  обнаружив  известную  доброту  Ушакова,  обратились к  Павлу  за
помощью.  И  тот   стал  "Гроссмейстером   Мальтийского   Ордена"  со  всеми
вытекающими последствиями.
     Англичане увидали в том повод к  войне и  немедля  пригнали  подмогу  к
армаде лорда  Нельсона, закрыв Гибралтар. Французы, узнав  о начале войны на
море  меж  нами  и  Англией,  немедля  заключили  союз  с  турками  и  стали
накапливать в турецких  портах (в  паре плевков  от Корфу)  эскадру  Брюэса.
Россия  же  оказалась "меж двух огней" в  состоянии войны с  обеими великими
державами.
     Вырваться  из такого кольца не представлялось возможным, и  без леса на
починку кораблей, боеприпасов и  провианта ушаковская эскадра была обречена.
Тогда  русские католики,  надеясь  спасти  братьев по вере, уговорили  Павла
послать самого князя Суворова  в Итальянский поход. (Получи мы надежные базы
для флота в Италии, дело приняло бы иной оборот.)
     Поэтому  Павел   об®явил   все   мое   поколение   остзейцев  офицерами
Семеновского полка, повелев нам "следовать на войну".
     Согласно  обычаю, с  бароном  в поход  выходит до роты его мужиков. Так
Император  надеялся  получить  наши  штуцеры,  молва о коих гремела  по всей
Европе. Единственное, чего он не учел (а он отличался даром не видеть сути),
что все  высшие  чины в  Суворовской армии были за католиками. Сама  же идея
послать родных чад на суд и расправу к католической нечисти, вызвала во всем
ливонском дворянстве хохот почти истерический.
     Павел   весьма  изумился,   когда  матушка,   пышно  отпраздновав  наше
производство  в  офицеры  имперской  армии,  на  другой  день под  овации  и
рукоплескания  всей  Остзеи огласила Указ, по которому отлучка из Латвии без
ее письменного разрешения об®являлась Изменой Родине.
     Павел в ярости приговорил всех нас к смертной казни, матушка  тут же не
осталась в долгу, приняв у нас Присягу Латвии. Никогда мы не были так близки
к  окончательному отделению от великого соседа! Лишь осознав это (и  найдя в
сем деле корень личной вины), Павел пошел на попятную...

     В  1799  году  я  защитил  докторскую по химии.  Не будь  я сыном  моей
матушки, не видать мне столь важной степени в шестнадцать, как моих ушей. Но
то,  что  в  1807  году я стал членом  Прусской  Академии  Наук, а в 1808  -
Парижской Академии, дозволяет мне верить, что хоть и не в шестнадцать (что -
нонсенс), но в реальном возрасте я все ж защитил бы обычную диссертацию.
     С детства я питал слабость к матушкиным порохам и  фейерверкам. Поэтому
на практикумах, обязательных в  Дерпте, я баловался с парафинами, получая из
них нечто по древним  рецептам "греческого  огня". (Такую тему я сам  выбрал
для "личной работы".)
     Однажды  я  прокалил соду,  сплавил  ее  с  белым  глиноземом  (все  по
старинным  трактатам)  и  обработал  сплав  горячим  раствором  "парафиновых
кислот". Полученное мыло обладало невероятно горючими свойствами. Оно горело
прямо в воде, прекрасно липло к  любой поверхности и прожигало насквозь даже
металл.   Я  дал   ему  имя  --  "NAPalm",  -  или  Натрий-Алюминиевые  соли
Пальмитиновой   кислоты.   (Пальмитин  -   основной   углеводород   нефтяных
парафинов).  Мое мыло  сразу пошло  в  дело для начинки ядер нового  типа, -
"брандскугелей" (ими в Рижском заливе были сожжены якобинские эскадры в 1812
году), а мне - присвоено звание доктора химических наук.
     Сегодня считают, что мои  научные заслуги  больше связаны с технологией
производства активного хлора и хлоратов, а также за работы  с азидом ртути и
азидом  свинца.  Иными словами -  хлорного  пороха  к "пушкам Раевского", да
капсюлей к "унитарному патрону". Но сие - вопрос Тайны.
     Россия  -  страна  с малым  флотом, и перечить нам готова  одна  только
Англия. Напалм же используется лишь в береговой артиллерии. (Чтоб не  пожечь
свои  же  корабли,  да  -  пехоту.)  Поэтому  по  сей  день  технология  его
производства остается нашей Государственной Тайной. Вот приплывут к нам сыны
Альбиона, тогда и - рассекретим.
     Здесь мы подошли  к вопросам  секретности.  Все наши  научные подвиги с
первого  же дня были окутаны завесой  секретности,  граничащей с  паранойей.
Только в 1807 году после Ауэрштедта, французы на весь мир раззвонили ужасную
для них новость. За пятнадцать лет секретной работы и баснословных гонораров
матушка собрала в Дерпте  весь цвет лютеранской математики  (Дерптская школа
по сей  день почитается лучшей в мире) и химии. Только тогда и вышло наружу,
что  цвет  латвийского  офицерства  "сгубил  молодость"  за   пробирками   и
логарифмами в  Дерпте,  в  отличие  от наших  русских  сверстников. Нынешнее
"немецкое засилье"  в армии об®ясняется тем,  что нашему  брату  не  отшибли
последние мозги в павловской казарме, - вот и вся разница.

     Сегодня,  вспоминая о  молодости,  я вижу перед  глазами огромные залы,
брызжущие  тысячами  свечей,  оркестр,   гремящий  вальсы,  да  мазурки,   и
разряженных веселых девиц, от которых так и разит духами, как от кокоток.
     Но  по  ночам  мне грезятся  иные миры.  Темная укромная  зала  Дерпта.
Два-три  подсвечника  не могут рассеять таинственный полумрак  этой теплой и
уютной комнаты. Где-то далеко  плачет одинокая скрипка и я танцую  печальный
менуэт, или сарабанду с грустными дочками наших ученых. Мимо меня неслышными
тенями  скользят  другие пары, в  темноте взблескивают погоны и  эполеты  и,
кроме плача скрипки - тишина... Только скрип  наших сапог со снятыми шпорами
и  еле  слышное шуршанье платьев  наших  дам, да  затаенный  шепоток  и  еле
уловимые запахи цветов в темноте...
     Моя даль