мальчика Софья Елизавета --  она ненавидела Бенкендорфов  и сказала: "В моем
доме не будет сих мужиков -- Карлов!"

     Это был не я. Мой  старший брат родился форменным идиотом и помер через
месяц  после  рождения.  В 1782  году родилась мертвая девочка  и  тогда все
вспомнили о "проклятьи фон Шеллингов".
     Как  я  уже доложил, болезнь эта не  лечится, но  разрешима,  если  оба
родителя имеют "проклятую Кровь".
     Анализы  показали,  что  у  матушки  не  может   родиться  ребенок   от
Бенкендорфа. Их  "крови"  полностью  не совпадали.  А все  матушкины  кузены
остались в Германии, да и не могли они "мараться с еврейкой". (Я уже доложил
о прусском законе по этому поводу.)
     Поэтому матушка написала  тетке письмо, в коем просила дать ей  развод.
Бенкендорф пил, не просыхая, иной раз подымал на матушку руку, не умел, да и
не хотел заниматься ни  Ригой, ни латышами и матушка просто устала от  всего
этого.
     В ответ на сие из столицы прибыл нарочный с приказом немедля явиться на
аудиенцию к самой Государыне.

     Матушку вводят  в спальный покой. В комнате  жарко  и  душно,  - кругом
тяжкий  запах жасмина и  парафина. На улице  уже утро, но здесь --  полумрак
из-за плотных и темных занавесей и мерцанья десятков свечей.
     Добрую   половину  спальни   занимает  огромный  альков  с  исполинской
постелью,  окруженный шкафчиком для белья  и туалетными столиками.  Впрочем,
постель  едва  смята, а  Государыня сидит за столом в другой  части комнаты.
Этот стол  завален бумагами, книгами и журналами, а корзинка под  ним забита
грязными перьями.
     Императрица,  сверяясь  с  какою-то  книжкой и  не  переставая  писать,
спрашивает у лакея:
     - "Сколько времени?"
     Старый и, видимо, опытный раб еле слышно бормочет:
     -  "Утро,  Ваше  Величество.   Дозвольте,  мы  приберем.  Какой  подать
завтрак?"
     Государыня с  видимым сожалением отрывается от бумаг,  слепо щурится на
вошедших, затем встает  с кресла, подходит к окну  и раскрывает его. Комната
заполняется свежим  утренним  воздухом.  Венценосица с  наслаждением дышит и
произносит:
     -  "Скажи  Эйлеру,  чтобы  что-то  придумал.  Опять  всю ночь  глаз  не
сомкнула. Клевать мне носом на вечернем Совете! Кто там?!"
     Матушка идет  ближе,  Государыня со  свету  прикрывает глаза, узнает  в
гостье племяшку и машет слугам рукой:
     - "Уберите-ка  все со стола! И завтрак, пожалуйста, на  двоих", - затем
она  о чем-то задумывается, подзывает старшего из лакеев и просит, - "Позови
мне давешнего купца. Пусть обождет".
     Слуги  бесшумными  тенями  наводят  в  спальне   порядок,  а  царица  с
неприязнью окидывает племянницу взглядом:
     - "Я прочла твою просьбу. Неужто я такая тиранка?!"
     Матушка немного пугается. Обычно тетка гораздо любезнее.
     - "Что вы, Ваше Величество!"
     -  "Тогда почему  ты  бросаешь  меня? Мне  что, - легко выдать  тебя за
конкретного идиота, чтоб ты  теперь разводилась? Это -- предательство! Какие
у тебя оправдания?"
     - "Я  не смогла родить маленького. И  по семейным  приметам я  не смогу
разродиться. А без... Все меня обвиняют..."
     Государыня понимающе кивает в ответ:
     - "А если бы я развела тебя с мужем, оставив на рижском посту?"
     Матушка падает на колени перед властительницей. Та усмехается:
     - "Стало  быть  --  тебе нравится Рига.  Похвально. Я получила довольно
известий  об успехах  и не вижу  другого  на  этом посту. Но... Я никогда не
разведу вас. Согласно  Указу Петра Великого от 1716 года Лифляндия -- скорее
союзное государство,  чем  часть нашей Империи. Вплоть до того,  что в  Риге
может сесть только фон Бенкендорф".
     Матушка изумляется:
     - "Почему Империя не может влиять на столь крохотную провинцию?"
     Бабушка разводит руками:
     - "Корень зла  в положении Санкт-Петербурга.  Сие не окно в Европу,  но
гигантская  язва. Отсюда  нельзя  вывезти  товара  в Европу,  а можно только
ввезти.  Россия не  производит  ни  машин, ни  мануфактуры. Наш груз -- лес,
зерно, меха, деготь... Мы привязаны к сплаву...
     Петр I пытался прорыть  Мариинский канал,  да  переселить народ ближе к
Ладоге. Болота заилили канал за какой-нибудь год, мужики вымерли, ибо... Там
нечего кушать.
     Реальный же порт здесь, на Балтике -- в твоей Риге. Петр хотел это  все
изменить. По  договору от 1721  года польской Курляндии  отошли  "даугавские
земли"  на  нашем,  правом  берегу  Даугавы. Сделано  это  было за  отказ от
претензий на Чернигов, Полтаву и Киев.
     Поляки  перекрыли  реку и  Рига  зачахла. Но и Петр  не  добился,  чего
ожидал.  Удавив  Ригу, он пытался поднять  Санкт-Петербург. Но  уж  коль  на
брегах Ладоги  не росла пища, не выросла она  и  при Петре. Русская же казна
обанкротилась.
     В правление  Анны, мы  наконец  осознали значение Риги  и  Даугавы  для
русской  казны.  В  Лифляндию ворвались  курляндцы.  Ответом  было очередное
восстание и нынешняя ненависть латышей к курляндцам и русским. Курляндцы так
и не смогли побороть "лесных братьев" и русская  казна так и осталась пуста.
Огромные ценности, награбленные Бироном в России, из-за пиратов не вывезлись
для продажи, скопились на левом, курляндском берегу  сей реки и по  сей день
украшают дворцы в Митаве.
     Перемена  правления  ничего не решила. Елизавета ненавидела курляндскую
сволочь, но сама была по крови полячкой и Даугава осталась закрытой.  Россия
и Польша продолжили разоряться.
     В  ходе  Семилетней  войны  французская   колония   Польша  разрушилась
совершенно  и была разделена меж мною, австрийцами и пруссаками. В 1777 году
Карл Александр Бенкендорф напал на Курляндию  и беззаконно занял "даугавские
земли".
     В  итоге  сего  вероломного  нападения  Рига  теперь приносит  мне  три
четверти   поступлений   от   заморской   торговли.   Деньги  сии   частично
разворовываются  моими придворными  и  если  Даугаву  опять  перекроют, меня
первую подымут тут на штыки!
     За  пять лет всем  понравилось  вкусно  кушать,  вашу  знать  с  охотой
принимают в наших домах и при первой возможности пытаются породниться... Это
при том, что  в  Лифляндии не забыли, как мы при  Бироне десять лет жгли, да
насиловали  вашу  страну. Малейший мой  неправильный шаг  и  лютеране  опять
перекроют Даугаву. Им, конечно, не поздоровится, но...
     Шведы за двадцать лет не выкурили сих "мохоедов" с болот. Анна  сломала
шею за  десять лет непрерывной войны.  Лучше учиться на ошибках других,  чем
самой лезть  с  войсками  на  ваши болота. А  в  Лифляндии хотят  над  собой
Бенкендорфа.
     Карл Бенкендорф, казненный в Стокгольме, для  вас теперь что  Эгмонт  и
Горн для Голландии.  С казни Эгмонта началась голландская Революция, с казни
Бенкендорфа -- восстание латышей. Я не могу и не буду разводить тебя с твоим
мужем".
     Матушка моя убито кивает и, делая будто книксен, шепчет:
     - "Я понимаю вас, Ваше Величество..."
     Государыня  усмехается  и ведет  племянницу  с  своему  ложу,  Там  она
сдвигает одну из занавесей. Одна из матерчатых стен постели, созданной будто
нарочно  --  лишь для  любви, скрывает  за собой книжный  шкаф.  Потрясенная
матушка  видит перед  собой  тома  Энциклопедии, полное  собрание  сочинений
Вольтера, журналы  химических обществ... Бабушка же обводя сии бумаги рукой,
признается:
     - "Бессонница у  меня. Пыталась как-то с Потемкиным это читать,  так он
приставать стал...  Хороший  человек -- второй  Гришенька, да  только...  не
видит он дальше своего курносого носа...
     Смотри  же  сама.  Вот  сочинение  господина  Дидро.  "Посвящается  Его
Величеству  Разуму". В какой стране,  кроме нынешней  Франции, власть короны
настолько мала, чтоб паршивенький штатский смел звать королем не Правителя?!
Вроде -- пустяк.
     Сочиненье  Вольтера.  Выпущено двадцатитысячным тиражом.  Фактически --
проповедь  Революции.  "Издано на средства  почитателей". Я  справлялась  --
сколько стоит тираж, да еще на такой хорошей бумаге.  Около пятидесяти тысяч
золотых  луидоров. Цена  на  корешке  -- один  луидор. Стало быть кто-то мог
купить конный завод,  виноградник в Шампани, или пару совсем модных шлюх, но
вместо  этого  -- зовет  народ к  топору!  И отметь  для себя -- сей человек
должен  входить  в сотню богатейших  людей "милой Франции"!  Но не это самое
удивительное --  "Одобрено  королевской цензурой".  Стало быть, либо в  этой
цензуре  --  все  покупается,  либо  цензор  с  издателем  заодно. А  это --
тревожный звонок!
     Издание  басен  старика   Лафонтена.  Детский  выпуск.  В  издательских
комментариях:  "Под  волком  ввиду  имеется  Пруссия". Страница следующая --
"Свиньи -- конечно же,  англичане".  Еще один перл:  "Вот так  любые  собаки
гадят на французского льва!" Книжица для детей. Тираж  --  шестьдесят тысяч.
Стоимость выпуска пятьдесят тысяч луидоров. Отпускная цена -- один луидор за
десять книжиц.  Вот  таким  басням учат будущих  галльских солдат!  Одобрено
Министерством образования.
     Учебник истории  для  общих школ. Стоимость изданья  --  тридцать тысяч
золотых луидоров. Раздается бесплатно. "Маркиз де Монкальм разбил английские
банды, но был предан по приказу госпожи Помпадур... Хоть наши герои  дрались
до  последнего,  при  дворе  получили  немалую  взятку  за  сдачу  Страсбура
пруссакам... Русские дикари бежали от немцев и если  б не мудрое руководство
полковника   де  Фрежюса,  который  спас   положение,  к  вечеру   Россия  б
капитулировала. И кто б тогда вернул нам наши денежки?" Раздается бесплатно.
Еще хочешь?
     Сочинение Антуана Лорана Лавуазье. "Посвящаю сие моей  милой Франции. С
надеждой на перемены". Любопытное  посвящение. Теперь текст. "Опыт получения
нитратных солей искусственным способом"..."
     Государыня на миг замирает, закрывает лицо свободной рукой и бормочет:
     - "Скажи-ка мне, милая... Ведь это -- не теория получения искусственных
порохов?! Ведь это не значит, что не сегодня -- завтра, огневая мощь Франции
в  десятки  и сотни  раз превзойдет нашу?! Не значит ли сие, что страна, уже
готовая плевать на любую монархию  (нашу  с тобой  династию,  в  частности!)
может стрелять в десятки, сотни раз чаще наших солдат?!"
     Матушка невольно краснеет:
     -  "Придется  мне нарушить  Присягу... Я  сама состояла  при  комитете,
созданном  нарочно по нитратной проблеме. Я  поражена, что вы  читали именно
эту  статью. В  Берлине  она  произвела  гром среди  ясного неба...  Фридрих
Великий  выделил  на  наши  работы   сто   тысяч  марок,  едва  перевел  сие
сочинение... В России же, похоже, о нем и не слышали".
     Государыня отрывает руку, прикрывающую лицо  и понятно, что она все это
время сквозь пальцы следила за племянницею. Чуть кивнув, тетушка отвечает:
     -  "Мы  --  слышали.  Мы все  слышали. Особенно  нас интересовал список
людей, допущенных Фрицем к этому делу. И то, что потом одну из лучших ученых
отставили прочь...
     Дед ее  умер, а отец  этой девушки  бежал  в Северную Америку. Вообрази
себе,  -  у короля были большие  долги  перед этой семьей, а тут  так удачно
сложилось... Оставалось лишь об®явить девчушку еврейкой и отказаться платить
по счетам...
     Официально же  было  сказано,  что  еврейка  может  предать  германские
интересы. Мы  и -  сие слышали. И  очень хотели  накоротке поговорить с этой
еврейкой.  Возможно,  она легче прочих пруссаков готова нам рассказать много
нового.
     Но  прежде  чем говорить...  Ты  не поверишь, - как  тяжело  говорить с
бедняком. А вот если у человека можно что-то отнять, с ним беседовать проще.
     Что  я могла отнять у  почти что  монашки? Зато теперь я  отниму  у нее
целую Ригу!
     Видишь, какая я у тебя хитрая! Теперь проси все, чего хочешь. Для новой
своей  лаборатории. К твоим услугам все  стекольные производства,  заводы  и
запасы реактивов Империи. Надеюсь, я понятно все об®ясняю?"
     Матушка невольно смеется в ответ:
     - "Это -- пустое. Будь я семи пядей во лбу -- в одиночку мне  с этим не
справиться. А в России не так уж много ученых, готовых возиться в ретортами,
да  пробирками.  Была  я  на  днях  в  Академии  --  решила, что  попала  на
поэтический  вечер...  При  том, что  почти  никто  из них  не  знал,  что -
называется кислород и зачем он такой нужен...
     Если  же собрать всех  дельных  людей,  да заняться с  ними  чем-нибудь
важным, всегда найдется куча шпионов, готовых любою ценой все развалить".
     Государыня  цепко следит  за  лицом  юной  племяшки, а  потом улыбаясь,
целует ее:
     - "Если б ты согласилась, не вышла  бы из этой комнаты! Я не хуже  тебя
понимаю,  что половина моих ученых -- шпионы. Пока я  не  смогу учить  своих
собственных -- не знаю, кому и поверить".
     Бабушка будто задумывается, опять  прикрывает глаза  рукою и с  горечью
шепчет:
     - "Вывозила я из Саксонии дельных ребят. Дала им лабораторию,  деньги и
кафедру. Набрала им дельных учеников...
     Через  неделю  один  попал  под  телегу,  а  другой свалился  в  канал.
Шешковский доказал,  что оба -- убиты, но убийц не сыскал... С той  поры мои
академики больше по виршам... Жить-то всем хочется".
     Бабушка вдруг озлобляется и сквозь зубы цедит:
     - "Когда  мы  в  России начнем  делать  паровики, искусственный  порох,
станки  -- токарные, сверлильные, фрезерные, - друзья в Европе сон потеряют.
А враги -- и подавно. А пока бессонница у меня..."
     Бабушка закусывает губу  и все ее годы вдруг сразу же проявляются на ее
старом  лице.  Она  морщится,   будто  от  нестерпимой  боли   и  как  будто
выплевывает:
     - "Англия не продала  мне патент на паровую машину.  Пруссия отказалась
продать токарный станок, да  полученье резцов, фрез и сверел.  А ведь это --
кузены мои!
     Хотят оставить меня в  лаптях, да с дубиной... Вот такие у нас  с тобой
родственнички..."
     Государыня в сердцах машет  рукой, а потом манит к себе  мою матушку  и
почти шепотом произносит:
     -  "А  если  все  это  у  них  попросит   не  Русская  Императрица,  но
владетельница крохотной Латвии? С тем, чтоб восстать  против грозной России?
Я ведь неспроста тебе распиналась про значение Даугавы. Если в Риге вспыхнет
мятеж, мы в Петербурге кладем зубы на полку.
     Вообрази  же,  что  в Риге действительно антирусский мятеж. Об®является
Герцогство, скажем, Латвийское  со своим  флагом, гербом и всем  прочим. Но,
Герцогство сие продолжает платить  налоги в казну. Пусть в меньшем  размере.
России не выгодно на него нападать -- любая война ударит русский карман.
     Герцогству  ж невыгодно  совсем отделяться -- оно слишком мало и слабо,
чтоб тягаться  с русским  медведем.  Но  оно просит  союзников  помочь ему с
производством. Нарастить хоть какие-то мускулы..."
     Бабушка на миг прерывается, берет со стола чашечку кофе, с наслаждением
ее выпивает, а потом говорить, будто -- невидимым слушателям:
     - "Вообрази  же, что Герцогство это становится  чем-то  навроде Бельгии
для французов. Низкие  налоги, свобода  для  банков,  относительная  свобода
простому народу...  Бельгия сейчас приносит галльской казне больше  прибыли,
чем  сама  французская экономика.  И при  этом Франции выгодно  оставлять ее
независимой.
     Вместе с тем,  Бельгия оберегается французским оружием против Англии  и
Голландии. И в то же время - голландской помощью против Франции. Латвия тоже
могла б сосать двух коров..."
     Матушка хочет что-то  сказать,  затем  по иезуитской  привычке невольно
поднимает руку (будто бы отвечать) и прерывает:
     - "Но как обеспечить лояльность будущей Латвии?"
     Бабушка лукаво грозит племяннице пальцем и та, чуя что гнев сменился на
миилость,  пытается приласкаться  в  ответ. Государыня же прижимая  к  груди
родную племяшку, воркует:
     - "Так же, как Бельгии --  Франции. В Бельгии правит династия Маргариты
Анжуйской  --  племянницы  французского короля.  За  все эти  годы бельгийцы
(будучи страшно свободными!) ни разу не предали французской  короны. Правда,
при этом во всех своих бедах они винят именно Францию...
     Так  что мне  остается найти  лишь племянницу,  которая  могла  бы  мне
доказать,  что дети  ее  останутся верны --  внукам моим.  А дальше  - пусть
ругают Россию на чем свет стоит".
     - "Как же сие доказать?"
     Бабушка вместо  ответа  отодвигает  тарелки с завтраком и разворачивает
прибитую  одним  краем  к столу  подробную  карту  Прибалтики.  У  матушки с
изумлением приподымается бровь, но... Может у  тетки желание -- лучше узнать
нашу страну?! Государыня же ногтем чертит на карте кружок:
     - "Есть в городе Дерпте старый Университет. Заложен аж шведами. Я  была
там.  По шведским  обычаям это  -- почти неприступная  крепость. Есть у меня
былая подруга -- княгиня Дашкова.
     Ученый она -- так  себе,  но  пообтерлась  в Европе, знает там  многих,
понимает насколько пробирка сегодня важней точной рифмы.  Один недостаток --
я  тут  читала  ее  пару писем кузенам и  братьям.  Подружка  моя люто  меня
ненавидит за  то, что  я  сослала ее от детишек в  Европу. И,  кажется  мне,
хотелось бы ей мне подгадить.
     Я  вызвала ее  из  Европы. Пригласи ее в Ригу. Поговори с ней.  Она  из
польских евреек  --  наври ей,  что  ты хочешь кончить  вражду  меж  евреями
польскими и немецкими.
     Она потребует от тебя каких-то гарантий. Тогда ты предложишь  ей голоса
немецких  евреев  на выборах Президента  Академии,  которые состоятся  сразу
после смерти Леонарда Эйлера.
     Тебе тяжело это слышать, но --  деду твоему недолго осталось, а Эйлерам
и  прочим  "немецким"  не хватит  голосов,  чтоб  удержать этот пост в вашей
семье. Но  если  голоса  немецких и  польских  евреев  об®единятся, у  вас -
большинство в Академии.
     Без  тебя  ей  не  выиграть.  После  ее  "Писем в  Россию"  с  критикой
флогистона, для академиков старой закалки она -- красная тряпка  быкам и они
с  радостью  оботрут  об нее ноги. Она же -- не дура  и  ухватится  за  твое
предложение.
     За это  ты потребуешь у Дашковой заполнить  штат Дерпта. Она не решится
сдать  тебе  никого  из  своих  родичей.  (Поляк  и  суток  не  проживет  на
лифляндской  земле.)  Так  что  штат будет  набран  из  ненавистников  моего
царствованья и  тех, кому  обрыдло академическое рифмоплетство.  Прими всех.
Изучи. Пойми, кто -- чего стоит.
     Из  тех, кто приедут,  одни  --  ненавидят  Россию,  другие --  Русскую
Академию. Вторых поставь во главе кафедр.
     Первых же -- надо убить. С кровью. С потрохами, выпущенными по улице. С
пышными  похоронами и  уликами  против  меня.  Якобы несчастных убили за  их
статьи против русских.
     Когда кончишь всех, Университет надо закрыть. Вход только по пропускам.
Сторожа только из латышей, особо обозленных на русских. Если кого поймают --
называть русским шпионом и вешать на месте. Моих там не будет, а наши кузены
никогда не признают, что  шпионили  за тобой. К тому же...  Больше повесишь,
мне - меньше мороки.
     Поверишь  ли, - поймаю подонка почти что с поличным, так крику сразу на
всю Россию --  "Немка  вешает русского патриота!"  А  если  ты  сделаешь  --
отбрешусь, что не могу начать войны с Ригой.
     Если вешать по-настоящему, да кишки выпускать на всю Европу, бритоны  с
тевтонами  сами повезут тебе  станки, да паровые машины.  Лишь бы ты быстрей
Восстала против России".
     Матушка  внимательно слушает старческий  шепот,  нос ее  заостряется, а
глаза  странно суживаются. Тетка с племянницей вдруг становятся очень похожи
и в их облике вдруг проступают черты Рейнике Лиса -- предка фон Шеллингов.
     Маленькая бледная  лисанька еще больше  приласкивается к седой,  мудрой
лисе и тихонько воркует:
     - "Но, Ваше  Величество... Я не  могу родить от мужа -- от Бенкендорфа.
Вы же сами сказали, что  верность Бельгийского дома равна их родству с домом
Франции. Пока у меня нету первенца, все это -- умозрительные прожекты".
     Старая лиса разве что не облизывает худенькую пл