Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
- дайте мне хоть один инженерный расчет! Дайте мне рецепт
оружейной стали пруссаков! Почему наш единорог весит в пять раз больше любой
прусской пушки и при этом не умеет наводиться на цель?! Кто подписал приказы
на аресты и пытки ученых немецкого корня? Я хочу знать, кто за это
ответит?!"
Дело сие случилось на Чрезвычайном Заседании Академии Русских Наук и
было посвящено странной проблеме. Государыня хотела понять, - если мы
выиграли войну у пруссаков, почему на одного убитого немца мы потеряли
четырнадцать русских?!!
А вот -- потому.
В день возвращения Эйлеров Государыня написала целую речь. Многие
чуяли, что за сим будет разгон "славянистов" из Академии и следствие по
доносам и пыткам. Поэтому когда бабушка хотела идти, ее задержали и пестун
Наследника Павла -- граф Панин спросил:
- "Что вы намерены делать?"
Бабушка, не подумавши, отмахнулась:
- "Я хочу извиниться от имени всей Империи".
На сие Панин сказал фразу, ставшую исторической (и страшно за сие
нелюбимую русской историей):
- "Империя не ошибается. И потому не должна извиняться!"
(В сей фразе ключ к правлению Павла.)
Бабушкин трон был еще шаток и ее звали "немкой". Поэтому Государыня
вдруг для всех поклонилась и дрогнувшим голосом отвечала:
- "Ошибаются Императоры. Дозвольте и мне ошибку. Что вам, милый друг,
извинения слабой и глупой женщины?"
При этом бабушка, не прекращая поклона, посмотрела исподлобья на
наглеца и тот так напугался, что добрых полгода боялся попасться к ней на
глаза!
Когда бабушка вышла к Эйлеру, в руках ее была длинная речь. Она увидала
перед собой слепого уродца с беззубым, сморщенным личиком. Лицо
повелительницы перекосилось, лист с речью затрясся в ее руках. Она вдруг
сбежала к моему прадеду с возвышения с троном, обняла его и прошептала
сквозь слезы:
- "Простите... Простите мне, если сможете".
Прадед мой с достоинством поклонился и отвечал своим тонким и звонким
голосом:
- "Буду служить Вам Верой и Правдой, Ваше Величество!"
Он не смог стать прежним ученым. Пытки навсегда сделали Леонарда
калекой. Остаток жизни великий Эйлер провел на постели в окружении своих
сыновей -- академиков. Цвета и гордости русской науки. Все они прошли тюрьмы
и пытки, но не посрамили Крови и Чести. В общем, как в доброй сказке -- все
кончилось хорошо.
Впрочем, нет. Не совсем.
Моя бабушка -- урожденная Софья Эйлер умерла в прусской тюрьме.
Официально говорят, что -- на дыбе... (Она, как и все Эйлеры, была
слабосильна.) Неофициально же шепчут, что ее насиловали и она умерла под
десятым допросчиком.
Я не слишком люблю Пруссию. И -- Германию.
На третий день по "вселению" матушки во дворец, к ней обращаются из
Академии с щекотливым заданием, - написать письмо Канту. Государыня всегда
хотела "увенчать" созвездие русских ученых величайшим мыслителем и философом
нашего времени. Тот же отказывался даже отвечать на письма русским ученым.
История с Кантом весьма щекотлива и прямо связана с историей нашей
семьи. В рассказе об Эйлерах я вскользь доложил о "дурне из Холмогор". Речь
шла, как вы поняли о Ломоносове. Михаиле Васильевиче (или -- Петровиче)
Ломоносове.
Сей господин был сходен обликом с Государыней Елизаветой Петровной, а
по времени и месту рождения мог быть сыном Петра. Первого. Доказательств
сего родства, конечно же, не было, но сам Ломоносов верил в него и потому
пришел из своих Холмогор ко двору "сестры Лизаньки".
Та, в свою очередь, тоже была незаконной, ибо Патриархия утвердила брак
Петра с ее матерью лишь в пылком воображении самой повелительницы. (Брак был
заключен после установления главенства Синода.) На сем основании Елизавета
весьма привечала любого и каждого, кто имел смелость доказать Кровь дома
Романовых. А Ломоносов, помимо всего, был великим ученым и родство с ним
делало Честь самой Государыне.
Иные люди из бедных родственников становятся Именем Рода. Вот и
Романовы по сей день гордятся этим родством. Увы, у всякой медали -- две
стороны.
Учился "Михайла Васильевич" за рубежом -- в славной Пруссии. Жил, не
скрывая родства с Государыней, и особой приязни с сестрой-венценосицей. А в
ту пору как раз создавался прадедовский Абвер. И люди шли в него не за
страх, а искренне веря в "предназначенье Германии".
Один из лозунгов тогдашнего Абвера был -- "цивилизуем всех варваров", а
дословно -- "Дранг нах Остен", причем не в политическом, или военном, но в
первую голову -- в культурном плане. Культура же русских в ту пору, по
мнению немцев, была "под польской пятой". Не потому, что всем заправляли
поляки, но -- в ту пору наш правящий класс говорил и писал на польский (и
французский) манер - "плавною речью". "Ударная" ж речь, характерная для
немецкого, английского и нынешнего русского языков, почиталась тогда -
"простой" и "вульгарной".
Именно выходец из народа, не привыкший к "безударному тону", особо
понравился моему прадеду. И Ломоносов чуть ли не с первого дня своего
пребывания в Пруссии жил "под крылом" милых абверовцев, учивших его...
основам стихосложения. На немецкий -- "ударный" манер.
Когда ж Ломоносов "созрел", его вернули в Россию с женою и дочками.
(Госпожа Ломоносова на момент ареста имела уже чин подполковника прусского
абвера...)
"Народного самородка" никто здесь не ждал. С первого ж дня несчастного
упрекали в луковой вони, сморкании в занавесь, шмыганье носом и вульгарным
привычкам. (Двор той поры жил на французский манер -- страшно далекий от
жизни России.)
Ломоносов же не стал терпеть издевательства, а начал приводить во двор
мужиков, заставляя их говорить с Государыней. Разница в речи простого народа
и "плавном тоне" дворянства была столь разительна, что Государыня (очень
боявшаяся народного гнева) приняла сторону Ломоносова. Он избран был в
Академию, а против него ополчилась вся писавшая братия того времени.
Ломоносов стал отвечать -- слово за слово, посыпались оскорбления и
однажды жена посоветовала ему обратиться в Тайный Приказ. (Один из наиболее
рьяных противников "мужика" работал с польской разведкой.) Сыщики немедля
изобличили шпиона, того обезглавили и... Вскоре жена опять "капнула"
информацию -- теперь уже на человека французов. Новое следствие, новая
казнь, еще худшие отношения с Академией.
Первое время абвер был точен и действительно давал сведения на шпионов.
Тайный приказ постепенно привык к тому, что через Ломоносова приходит верная
информация. Еще больше в это поверила сама Государыня. Вскоре возникло
такое, что Ломоносов мог прийти в Зимний к кузине и "нашептать" ей на ухо
все, что угодно -- через голову Тайных. Те все равно проверяли и привыкали,
привыкали, привыкали...
Когда Ломоносов открыл первый большой заговор в Академии -- в пользу
Пруссии, ни у кого не возникло сомнений. Затем -- второй. Третий... В самый
короткий срок были истреблены все "инородцы" с научными титулами. За шпионаж
в пользу Пруссии.
Так было разгромлено Артиллеристское ведомство, "Навигацкая" школа,
Имперская пороховая палата. Прусские ружья и пушки стали бить быстрей и
точнее, чем русские, а фрегаты пруссаков топили наши галеры без передышки.
Но самый страшный удар пришелся по медицине. Все врачи той поры были
немцы и всех их перебили, как прусских шпионов. Итогом стал неслыханный мор
от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое
больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)
За это моему прадеду Эриху -- отцу и бессменному шефу разведки Железный
Фриц вручил "Pour le Merite" -- высший Орден Прусского королевства. (За
"отрицательный вклад в науку противника" -- так было в приказе на
награждение.)
Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России
кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов?
Как бы не так. В реальности, он, как "лицо, учившееся в Германии", да
"имевшее жену -- немку" был не допущен к делам Артиллеристского ведомства --
наиболее пострадавшего в сей вакханалии.
Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в
действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и
казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя -- любое
несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе,
пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия --
рассадник шпионов!)
И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он...
"подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что
она -- немка". Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов --
Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка
уже простить не смогла.
Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами
показала -- насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе
обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и
даже -- научных провалах всего прежнего царствованья.
Однажды матушка спросила у тетки, - был ли в действительности Ломоносов
Романовым, или все это - выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:
- "Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так
что этакими пустяками мне голову забить - недосуг. Да и какая, к черту,
палачу разница?!" - на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только
промямлила:
- "Все ж, - невинные души..."
На что бабушка отвечала:
- "Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих
Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы
обошлось! А кто не спрятался - я в том не виновата!" - Петр I был мужчиной
видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не
одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича -- да еще
в собственной же кутузке!
Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет
"иноземки на троне"),- а доказание связи академика с абвером привело на ее
сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не
грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи "рубят под корень", это
производит неизгладимое впечатление.
Но сам Иммануил Кант - отец "категорического императива" был первым из
тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером "в
темную" - без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод
Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И
если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.
Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь
русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были... смутительны. И бабушка
очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином
и жалованьем.
Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос
был, конечно же, скользкий, но видеть падение "Совести" пред грудой
презренного злата, - ей не хотелось.
Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о
том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут
доносы... В общем -- обычную дворцовую жизнь.
Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию,
секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:
- "Ой, простите, дело сие - под контролем Самой... Вы обязаны сами
доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней
должно прибыть вне очереди".
Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем
рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она
снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами
усталые, покраснелые глаза, спрашивает:
- "Письмо готово?" -- задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает
каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически
усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая
по-русски, - "Прочтите кто-нибудь... я - занята. Доброго Вам здоровья,
милочка".
Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та... Она стоит с
побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом
говорит по-немецки:
- "Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы
не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу
другое -- официальное", - при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со
стола, куда его бросила тетка.
Но тут на нее прыгают три офицера охраны, которые начинают ломать ей
руки и вытаскивать из монаршего кабинета. Царица сама поднимает злосчастный
конверт и приказывает:
- "Нет, я прочту это при ней. Сдается мне, - речь об Измене. Только
заткните ей рот, чтобы не вякала".
Приказание сразу исполнено, и пленница троих здоровенных мужчин тотчас
стихает.
Государыня долго читает письмо, пару минут думает о чем-то своем,
разглядывая свой маникюр, а затем говорит:
- "Пора мне сменить куафера. На словах-то все верно, да вот между
строк... Маникюр знаешь?"
Девушка в форме капитана прусского абвера с досады кусает побелелые
губы, - видно с ней никто не говаривал в унижительном тоне. Поэтому она не
выдерживает:
- "Никак нет, - Ваше Величество. Если мне и приходилось драить копыта,
- так только - жеребцам, да кобылам. Но если Вас это устроит..."
Государыня усмехается чему-то своему, девичьему, и, по-прежнему не
удостаивая даже взглядом строптивицу, цедит:
- "Меня устроит. Только учти, - не справишься - выпорют! Лакеев здесь
всегда порют. За болтовню за хозяйской спиной.
Ты норов-то свой поубавь... Не таких кобылиц об®езжали - дело
привычное.
И потом, - что за вид? Что за мода?! Здесь тебе не училище и не
монастырь, - девицы пахнут жасмином, но не - конюшней.
Я сама выбираю жасмин, - это наш родовой аромат. Имеющий нос, да -
учует. Или мне и это тебе об®яснять?!
Что касается письма... Это испытание на лояльность. Ты его не
выдержала. В другой раз -- выпорю", - после чего Государыня, вкладывает
письмо обратно в конверт и сама лично запечатывает его королевской печатью.
Со значением показывает печать и добавляет:
- "Я -- Хозяйка и имею право читать. Но я никогда не скрываю того, что
я -- сие прочитала".
В приемной, пока секретари бережно приводят в порядок вскрытый конверт,
полковник из Тайного Приказа, мешая русские и сильно искаженные немецкие
слова, об®ясняет, что согласно тайному Указу самой Государыни, вся переписка
обитателей дворца - обязательно перлюстрируется. Обычно этим занимаются
офицеры из Тайного Приказа, и то, что перлюстрацию провела - Сама, говорит о
необычайной чести, оказанной безвестной девчонке:
- "Милая фроляйн, должен Вам сообщить, что Вы манкируете... Ваше
поведение неприемлемо для дворянки, - ворвались в кабинет Ее Величества,
устроили там скандал и погром, - вы недопустимо манкируете... Я и сам,
экскузе муа, рад позабавить Государыню невинной выходкой, но..."
Девушка, коей уже надоело продираться через частокол русских и немецких
слов с французским прононсом, наконец не выдерживает и на чистом русском
говорит:
- "Господин полковник, раз уж мы здесь в России, перейдем-ка на
русский. Признайтесь честно, ваша дворянская честь, не была бы уязвлена,
если бы кто-то третий прочел Ваше интимное письмо к Вашей возлюбленной?"
- "Да, разумеется! Но здесь речь идет о философе, так что Ваше
сравнение представляется мне..."
- "Господин полковник, почему Вы не можете себе представить, к примеру,
что я спала с Кантом и теперь пишу ему, как любовнику. Вы по-прежнему
считаете себя в праве читать это письмо?"
Полковник Тайного Приказа задумывается на пару минут, а потом, светлея
лицом, обрадовано восклицает:
- "Но если вставать на такую позицию, мы не смеем читать вообще никаких
писем! Где же логика?!"
- "А логика в том, что вообще не надо читать частных писем. Есть другие
методы работы. Или Вас в детстве не учили, что подглядывать в замочную
скважину - нехорошо?! Недостойно дворянской Чести..."
Полковник щелкает пальцами и говорит секретарю, заклеивающему письмо:
- "Вы слыхали слова этой дамы? Зафиксируйте-ка их в протоколе. Это -
вольтерьянство. Уважаемая сударыня, боюсь, наша беседа будет продолжена в
Тайном Приказе. Разумеется, если делу будет дан ход...
Но у нас в России подобные бумажки часто теряются, так что все будет
зависеть только от вашей сообразительности. Кстати, что вы делаете этим
вечером?"
Капитан абвера смотрит в глаза полковнику Тайного Приказа, и, к
немалому удивлению и смущению последнего, счастливые искорки играют в ее
глазах:
- "Простите, я плохо Вас поняла... Вы хотите сказать, что Вы -
сотрудник Русского Тайного Приказа намерены переспать со мной?!"
- "Ну, зачем так сразу утрировать..."
- "Нет, скажите по Совести, я действительно настолько вызываю желание,
что Вы хотите со мной переспать?!"
У полковника ошарашенный вид. Он переглядывается с секретарем, и тот
незаметно, но очень выразительно крутит у своего виска. Полковник
откашливается и признается:
- "Да, фроляйн, в Вас есть нечто этакое. Но я не имел в виду..."
- "Нет, похоже, Вы меня неправильно поняли. Посмотрите в мои глаза,
посмотрите на этот нос, на эти уши! Вы готовы переспать со мной и не боитесь
возможных последствий?!"
У русского полковника от изумления отваливается челюсть, а секретарь
невольно встает и потихоньку берет со стола колокольчик, чтобы в случае чего
позвать караул. Полковник же пожимает плечами:
- "А какие тут будут последствия? Ну, максимум, что для меня может
случиться, - Государыня принудит меня жениться на Вас. Но опять-таки - есть
в Вас тут что-то вот... этакое! И в сущности я -- не прочь. А что же еще?"
Странная девушка заливается смехом:
- "С Вами, друг мой, - ничего. С Вами - совсем ничего. Вы не в моем
вкусе! И я - занята. И сегодня вечером, и вообще, а для Вас - навсегда.
Пишите какие угодно бумажки по сему поводу. И, большое спасибо -- Вам", - с
этими словами странная девица подскакивает к профессиональному палачу и
целует его в щечку. А затем, как на крыльях, вылетает из приемной.
В дальнем углу приемной к стене прикреплено большое зеркало
венецианского стекла и если хорошенько прислушаться, можно услыхать, как за
ним покатывается со смеху Государыня Всея Руси. Зеркало в углу приемной - с
секретом: оно прозрачное со стороны кабинета Ее Величества. Впоследствии,
когда тетка во всем признается племяннице, матушка поставит точно такое же в
своей рижской приемной.
Да, кстати, если вы настолько же удивлены, как и этот полковник,
поясню. Указ 1748 года "О свободе исповедания" вызвал массовый исход наших в
Пруссию. Тогда в 1764 году было об®явлено, что "лицо еврейской
национальности вольно, или невольно вступившее в интимную связь с
представителем германского народа поражается в правах и подвергается