КАК, НИЧЕМ  НЕ МОГЛИ  ИМ ПОМОЧЬ! Хотелось  просто  выть  от
бессилия...
     Я бежала  с  того страшного места,  прижимая Эрику  к груди и в  глазах
стоял тот копченый ребеночек и я знала -- с Эрикой они сделают то же самое!
     Вечером этого  ж  дня я нашла  Эрике  кормилицу и  просила  выдать  мне
"длинный штуцер". И оптический прицел для него.
     Да, я знала, что "длинный штуцер" негоден для нормальной войны, ибо его
долго перезаряжать.  Но, - я догадывалась, что через Даугаву они не посмеют,
а стало быть у меня есть некий шанс. "Винтовка"  же, или -- "длинный штуцер"
бьет на полторы тысячи шагов вместо обыденных семисот.
     Я побоялась  идти на  реку одна  и  подговорила  с собой моих  школьных
подруг. Мы  немного потренировались, постреляли  из  "оптики" и где-то через
неделю вышли на реку.

     Когда поплыл новый плот, на коем еще кто-то  там шевелился (я приказала
пропускать плоты с  "верными трупами"), пара  "охотников" с баграми побежали
сей плот вылавливать. Потом на том берегу  я заметила фузилера  и  нажала на
спуск.
     Голову его разнесло на куски и я... Я впервые в  жизни  убила какого-то
человека и лишь радовалась! Затем еще одного, и еще...
     Пришел день и  мы так уверились в  наших  силах, что стали выползать на
самую  кромку  нашего берега  и даже --  отстреливали  палачей,  пытавших  и
убивавших  детей протестантов -- там,  на той стороне излучины. И враг решил
нас "убрать".
     Настал день, когда...
     Вообрази: плот, а  на нем вроде виселицы. Но на конце веревки не петля,
а  здоровенный  трезубый  крючок. И крючок этот  загнан в попочку  маленькой
грудной девочки и  она уже не орет от боли, а хрипит  и слабо так шевелит  в
воздухе ручками...
     Мужиков  поблизости  не  было и моя  подружка  -- Таня фон Рейхлов сама
подтянула плот  ближе к берегу,  а  мы  ее  прикрывали, а потом  держали  за
веревку, когда Таня стала снимать малышку с крючка...
     Там  была  такая  пружина...  Как только девочку  сняли, боек с размаху
ударил по детонатору... А бомба была в основании виселицы -- между бревен.
     Таню  разорвало  на месте в клочья.  Еще двух "волчиц"  убило  летящими
бревнами, а меня  и еще двоих ужасно контузило и отбросило на открытое место
-- прямо под прицел к якобинцам.
     Они  стали  стрелять...  По  моим погонам  они ясно видели,  что  я  --
командир и поэтому меня они "берегли напоследок". Девчонкам прострелили руки
и ноги в локтях и коленях... А последние пули (с насечками - ну, ты знаешь!)
стреляли в живот, чтоб кишки - в разные стороны и раненых нельзя было даже и
вынести...
     Затем один из убийц крикнул мне на латышском:
     - "У тебя красивые ноги, рижская сучка! Не  забудь  хорошенько  подмыть
их, когда мы войдем в  вашу  Ригу!" - вскинул фузею и выстрелил... От боли я
потеряла сознание.
     Потом уже  выяснилось, что  -- зря они  так...  Пока глумились  они над
моими товарками, наши  успели подтащить пару мортир и - давай бить навесными
осколочными...
     Убийцы сразу же убежали, а меня смогли  вынести  из-под огня.  Локтевой
сустав  и  все кости в  локте были раздроблены,  а  сама  рука  болталась на
сосудах и сухожилиях. Дядя  Шимон скрепил  кости обычным болтом так, чтобы я
могла снимать и одевать что-нибудь с длинными рукавами (локоть свой я теперь
не покажу даже любовнику!), но рука моя  гнется в плече, да кисти... Я  даже
пишу теперь - левой!
     Когда  я смогла  ходить, наши перешли уже в контрнаступление и  я опять
возглавляла "волчиц". Начинали мы -- "баронессами", а теперь у  меня служили
-- "простые латышки". И у них все было проще...
     Мужчины ушли, а нас оставили "охранять Даугаву"...
     В первое время я не знала, чем "развлекаются" мои "девочки", но однажды
я  "не  во время" прибыла с проверкою  в  один батальон... Там  я  и увидала
впервые, как "режут католиков". Мне, как командирше вот всего этого -- сразу
же  предложили  "поквитаться  за  руку  и  вообще  -- всех  наших".  Я...  Я
ужаснулась.
     И тогда одна из моих лучших подруг поняла все и сказала:
     "Уезжай. Я скажу всем, что у тебя больная рука. Ты -- не можешь держать
в руке скальпель. Они поймут. Ты же ведь -- все это затеяла!"
     И тогда я поняла... Ежели я сию минуту уеду,  я никогда себе  этого  не
прощу.  Я и впрямь -- "все это затеяла".  Я и впрямь виновата в том, что эти
все женщины (простые крестьянки!) потеряли  человеческий облик  и  как фурии
мстят за тысячи несчастных детей, замученных лишь за Веру родителей. И тогда
я просила дать мне "перчатку и скальпель"...
     Скальпель  стал  для нас -  знак  отличия. Латышки,  да  немки  попроще
"работали бритвой", и лишь баронессы  "держали скальпель". Считалось, что от
него "разрез чище" и жертва не мучится,  ибо скальпель не делает рваных ран.
Да и...
     Мне с моей "кочергою" вместо правой руки и несподручно было  с короткою
бритвой. А у скальпеля -- ручка чуть подлинней.
     А что б ты делал на моем месте?!"

     Я не  знал, что сказать. Наверно, я б сам взял в таком случае бритву...
Да, конечно -- обязательно б взял.
     Я же ведь Командир и не  смею  идти против собственных же солдат! Ежели
они считают, что "так положено",  я б  сам -- стал бы резать! Детей, старух,
да -- беременных...
     Я обнял крепче сестру,  положил  ее голову к себе  на плечо и она вдруг
горько заплакала...
     Так плачут матери, потерявшие своего малыша.

     Тут есть один важный момент.
     Сто  лет  назад  моего прадеда  убивали в Швейцарии лишь  за то, что он
"якшался  с  евреями". (Через  много  лет Вольтер скажет: "Нынешний гуманизм
родился  как  протест одного-единственного  человека,  осмелившегося уйти от
толпы.  Эйлер велик не тем, что он - Великий Ученый. Эйлер велик тем, что он
-- Человек!")
     Через пятнадцать лет после этого на Руси убивали немцев лишь за то, что
они  --  немцы.  Но  теперь  уже были люди  --  единицы,  -  сущая  горстка,
объявившие  всем: "Мы ничего не можем  поделать с тем, что произошло. Но мы,
как частные лица, смеем лично не уважать Государство, идущее на такой шаг!"
     Минуло  еще  пятнадцать  годков  и  в  Ливонии  малышей  учили  убивать
иноверцев  --  походя,  как  в  игре.  Но делали сие --  как  бы исподтишка,
опасаясь  осуждения общества.  Мир же  зачитывался трудами  Дидро и Руссо. И
Жизнь  Человеческая  впервые  стала  "Священной".  Увы, пока только  лишь на
бумаге...
     Еще через пятнадцать лет католических девочек в центре Европы угоняли в
протестантское  рабство  и это  воспринималось в порядке  вещей. Но малейшее
сочувствие к их судьбе сразу  же нашло понимание --  пока,  к  сожалению,  в
высших кругах. Но этого было  достаточно, чтоб впервые возникло требование о
безусловном запрещении Рабства!
     Затем по Польше прокатились "погромы". В сущности -- детские  шалости в
сравнении с тем, что делали кальвинисты. Но -- впервые  в Истории культурные
и  образованные люди всех наций единогласно "прокляли погромщиков"!  Впервые
целая  страна была  осуждена международным судом. Международный суд  впервые
сказал:   "Польша   будет  разделена  и  разъята  на   части   за   нарочную
государственную политику к Инородцам, да Иноверцам!"
     И прочие Государства задумались. Вообразите себе  -- по всему миру, - и
в "просвещенной" Великобритании (подавлявшей ирландские бунты),  и в "дикой"
Османской Империи (угнетающей  вообще  всех!) появились Законы, спасительные
для меньшинств!
     Прошло  еще лет пятнадцать... Завершилась самая страшная из всех  Войн,
когда-либо пережитых человечеством. И впервые  возник Международный Процесс,
на коем судили - и Победителей. За бесчеловечное отношение к побежденным.
     Нет,  в  Вене так и не осудили,  не  посадили, и не повесили никого  из
"военных преступников". Просто весь мир, наконец, уяснил для себя -- даже на
Войне, даже там - есть границы дозволенного!
     Прошло  без малого -- лишь сто лет. Сто лет, перевернувших весь мир. За
сей век мы дальше ушли  от того Зверя, что рычит в каждом из нас, чем за всю
историю человечества! Я не знаю - что, не знаю - как это выразить, но... Как
будто мы сделали шаг и  приблизились к  Господу! И от этого  -- все мы стали
чище, и лучше...
     Я часто разговариваю с моею сестрой и из  первых рук доложу, - она сама
себе Судия. Люди же -- Простили ее. И в сием -- больший смысл, чем сие можно
представить.
     Господа,  четверть века  мы  не  знаем  войн  и насилий!  Четверть века
продолжается мир --  самый долгий и благодатный из тех, кои знает История. И
сие -- славный знак!
     Ежели на  то  -- Воля  Божия,  Девятнадцатый Век станет веком всеобщего
примирения и Прощения, а Двадцатый грядет Царством Божиим!

     В 1809 году в  Париже мы основали Ложу  "Amis Reunis",  провозгласив ее
Целью -- "Мир и Всеобщее Дружество на Земле".
     Мы сказали друг другу:
     "Много Крови  пролилось за Историю. Много Обид, Насилия  и  Жестокостей
обращают нас во Врагов. Но...
     Возьмемся  за Руки, Друзья!  Ибо сие  -- первое, что  мы можем сделать,
чтоб Воссоединиться!"

     Среди  нас  были литовцы.  Не смею называть их  имен  --  "Amis Reunis"
почитается лютеранскою Ложею, но...
     Когда  католики  заняли  Литву  и Курляндию,  литовцы сии,  как  могли,
воздействовали  на литовское  народное  мнение  и в Литве не было  массового
истребления  протестантов.  Когда  мы перешли  в  контрнаступление, массовые
казни католиков миновали Литву,  - тут уж постарались мои лютеранские друзья
по "Реунис".
     На Венском Конгрессе  я встретил литовскую делегацию, и, подойдя к ним,
протянул мою руку, сказав:
     - "Спасибо Вам, Братья  мои, что  пощадили Вы единоверцев моих в начале
Нашествия. Дружбы сией я -- не забуду!"
     Средь литовцев все -- заклятые враги дома Бенкендорфов, а мы -- клялись
в Мести почти что ко всем литовцам той делегации. Но...
     В  тот  день престарелый Князь Радзивилл  вышел  из  рядов своей свиты,
пожал руку мою, поклонился и произнес:
     - "Спасибо Вам, Братья наши,  за  то что  пощадили вы наш народ... Путь
начинается с первого шага, а дружба с  рукопожатия. У нас есть общий враг --
не пора ли забыть древнюю свару?!"
     Через  неделю   мы   в  присутствии  русской,   прусской,   английской,
австрийской,  французской, голландской  и шведской  комиссий провели наконец
"вечную  границу"   меж   Литвою  и  Латвией.  (Верней,   была  подтверждена
историческая граница меж "Литвою" и "Орденом".)
     Прошло четверть века.  Тяжко  рубцуются старые раны. Но вот уже  десять
лет, как в приграничных областях Литвы и Курляндии люди женятся меж собой, а
латыши и литовцы зовут себя "сродниками".
     Придет день и моя Родина станет Свободной.  Так вот -- в тот же день мы
сделаем  все,  чтоб  Свободу сию  получила  кроме  нас и  Литва,  а литовцы,
надеюсь, помогут отстоять нам наши Права!
     "AMIS REUNIS".

     Из первых  рук  доложу:  в  Курляндии  были  физически  истреблены  все
протестанты. Все -- до единого.
     Как  я  уже доложил, - в Литве  протестантские  дети и  женщины  (после
естественных  изнасилований -- разумеется) "стали рабами" католиков,  но  им
сохранили жизнь. Невольно напрашивается параллель с Эстонией -- там католики
"ущемлены в правах", но "смеют  жить". В отличие от  нашего края. Из того по
народному мнению: "литовцы хорошо выказали себя" и  "невиновны во  всех этих
ужасах".
     Массовые экзекуции прокатились лишь  по  Курляндии, да Северной Польше,
окончательно ставшей  после этого -- Пруссией.  Но речь не шла о  "тотальном
уничтожении".  "Волчицы"  начисто вырезали  несчастных лишь в  местах  своих
дислокаций.
     Из всего  этого -- вам чуть более ясно: народ с  обеих сторон  рвался в
драку.  Народные ополчения с обеих  сторон  дрались так, что  Кровь хлестала
потоками...  Осада Риги вылилась в беспримерную кровавую баню, когда стороны
фактически дрались стенка на стенку!
     Вот эту-то кашу и расхлебывала моя милая матушка.

     Стоило пасть моему отцу, сразу же пошла буча. Немецкие родственники мои
ушли на Войну, а семьи многих из них "обживали Финляндию". Латыши ж, получив
полное превосходство, желали "скинуть ненавистное жидовское Иго".
     Единственным, кто остановил  их,  был  мой  брат --  Озоль. Брат мой, к
счастию, остался мне верен:
     - "Против Саши я не пойду. Он -- старший сын и Наследник, ему и Держать
нашу Власть!"
     Ему говорили:
     -  "Пока  его  нет  --  ты мог бы жить Регентом!", - на  сие мой  брат,
по-латышски -- неспешно подумавши, отвечал:
     - "Власть --  как сладкая женщина.  "Кувыркнешься" с  ней один  раз,  а
потом придет муж...
     Кто ж ее - "пользованную" просто так назад-то возьмет?! И  будут у меня
с братом моим всякие Разбирательства... До Смерти.
     И... Ежели убьет он -- вы же скажете: "Поделом Узурпатору!" А  ежели я:
"Братоубийца!" Ведь...
     Обещал я ему. Перед Господом Обещал!
     И ежели и у нас - в наших  краях брат покривит душой против старшего --
грядет Царство Антихриста!"

     Были люди, коим рассуждения брата моего показались дики. Они  поспешили
сказать, что "Власть немцев кончена!" и стали божиться, что именно  они-то и
убили отца моего  -- Карла  Уллманиса. Вскоре  матушка моя была "вызвана  на
обряд Посвященья во Власть" каких-то совершенных лунатиков.
     Матушка, конечно же, отказалась и чернь стала ей угрожать. Тогда сестра
моя Доротея (еще весьма  слабая от ранения в руку) вызвалась "прибыть вместо
нее". Латыши сочли сие знаком  "раскола среди жидов" и страшно обрадовались.
"Новая Власть" поспешила объявить  Дашку "единственной законной Наследницей"
всего состояния Карла Уллманиса и сразу же успокоилась...
     В день  "Помазания  на трон"  какого-то из  латышей,  Дашка по  замыслу
должна была лично  благословить его "от  лица  прежней  Власти". Так как она
считалась "национальным Героем" и "современной воительницей", ее не  слишком
обыскивали  и  сестра  пронесла  в  кирху  двуствольный  нарезной пистолет с
гильзовыми патронами.
     Ее,  конечно, "пощупали" охранники нового  "герцога"  (якобы в  поисках
спрятанного оружия), но в лубок с  раненою рукой заглянуть не додумались. Ну
а, - "Дать потрогать и дать -- огромная разница!"
     Был  прохладный, ветреный день, огромное стеченье народа  на площади  и
самозванец должен был  идти  снизу вверх  по лестнице  в  кирху.  Дашка  же,
объявив себя иудейкой, отказалась заходить  в христианскую  церковь и "обряд
передачи Власти" решили "сотворить" на крыльце --  "на глазах у народа", "на
свежем воздухе".
     По  словам очевидцев, Дашка вдруг  расчихалась и  все, думая, что у нее
очередной  приступ "сенной болезни", отвернулись  на миг, чтоб дать  больной
высморкаться. "Самозванец" даже захохотал, указывая на нее и говоря латышам:
     - "У нас была прогнившая Власть и больные Наследники. Ну да что взять с
этих жидов, да жидовок!"
     При этом он на миг отвернулся вниз -- на толпу, а  потом раздался общий
крик ужаса.  "Самозванец" поднял голову  и увидал над  собой  дуло Дашкиного
пистолета и услышал слова:
     - "Тебе привет от Карлиса Уллманиса!"
     Грянул  выстрел. На  глазах всех  голова  "самозванца"  разлетелась  на
части, а сестра, обернувшись, пустила вторую пулю в  упор в сына несчастного
-- тот, не подумав, бежал со всех ног к отцу...
     Выстрел был с десяти шагов, юноша  качнулся и стал валиться на  ступени
церковной лестницы, сестра же моя закричала:
     - "Ко мне -- мои родичи! Жеребца сюда! Ливонского Жеребца!"
     Откуда-то вынесли стяг Бенкендорфов. Уллманисы и "незаконные" латышские
"сродники" Бенкендорфов окружили  сестру. Враги же  нашего дома, видя гибель
сразу двух своих предводителей, оробели и дали увлечь себя общей панике.
     К  вечеру все было  кончено. Сестра  с  моей  матушкой приняли в Ратуше
делегацию  латышей и "простили их". От  всех не  укрылось при этом, что стол
возглавила моя родная сестра --  Доротея фон Ливен, матушка ж сидела чуть за
спиной у нее. (Там, где в ее времена обычно  сидел  ее исповедник и реббе --
Арья бен Леви.)
     Когда сестра  встала из-за стола,  чтоб "принять Преданность", кровь ее
из  лубка  отдельными  каплями  стала  звенеть  прямо  на  пол.  Дашка  была
смертельно бледна, но...
     Череда покорных ей  вождей кланов  не  осмелилась  -- ни разойтись,  ни
предложить ей присесть.
     Первый  же человек встал пред сестрой  моей на колени, пальцем коснулся
лужицы крови перед  ним на полу,  на миг приложил палец к губам  и поцеловал
его. Тогда сестра моя усмехнулась:
     - "Ну, и какова на вкус Кровь Хозяина?"
     Ее подданный поклонился и отвечал:
     - "Так же сладостна, как Святое Причастие!"
     Лишь тогда сестра моя милостиво кивнула ему и заметила:
     - "Раз  так, - могли  бы целовать  саму Кровь, но не -- палец! Или же -
мне снять сапоги?! Ведь вам моя нога больше нравится?"
     Вообразите, -  латыши лишь втянули в себя свои винные головы и целовали
не пальцы, но залитый сестриной кровью пол Ратуши.
     В нашем доме мы все -- "либералы". Аж дух захватывает!

     Казалось бы,  - все  вернулось  на  круги  своя.  Но...  Произошедшие в
дальнейшем события немцы связывают с тем, что "жиды  разбаловали латышей", а
латыши -- "Хозяйка наша была чересчур жестока к нам!"
     Это не  удивительно.  Это  я  рос сызмальства атаманом  банды крохотных
латышей и привык воспринимать их, как ровню. Когда я попал в Колледж, кулаки
латышей спасли меня от больших неприятностей.  Мое отношение к латышам  сему
соответствовало.
     Сестра же моя выросла  в окружении маленьких  баронесс, а  потом  стала
фрейлиной  нашей  бабушки.  С  "простыми   девочками"   она  встречалась  --
постольку-поскольку, - в Вассерфаллене на каникулах. И общение сие сводилось
к  тому,  что "смердячки" мыли ее, да причесывали.  Обратите  внимание,  что
Вассерфаллен не в Латвии, но -- Ливонии. Ливские девушки стали наперсницами,
да  дуэньями  моей  младшей сестры.  Им  она  поверяла свои девичьи тайны  с
секретами. А ливы традиционно не дружны к латышам.
     Согласно древней традиции, "латыши работали на земле, ливы же служили в
баронской армии". Из  этого получилось,  что  некогда многочисленные племена
ливов  "обратились в ничто", зато  латыши расплодились на  "ливской"  земле.
Объяснение сему  просто: солдат  оставляет  за собой  меньше  потомства, чем
крестьянин, и семья  его  вынуждена жить "без мужика". Много женщина одна --
не наработает  и  для обеспечения солдатских  семей (ливского корня)  бароны
принялись завозить на "ливскую пустошь" работников-латышей.
     Чтобы русским стало понятнее,  -  "баре"  в наших  краях  исключительно
немцы,  "крестьяне" из  латышей,  а ливы -- солдаты с  приказчиками. (В  дни
народных бунтов верхам  это на руку  --  каратели  из военных  легко  вешают
бунтовщиков, ибо те им -- не родственники.)
     По сей день Доротея  скажет, что  "правила она хорошо". А ежели и пошли
недовольные,  так  она  всегда  относилась  к  простому  люду  из  принципа:
"Одобрительно, но без потачки!"
     Сей принцип она усвоила из "Учебника светских манер для юных барышень".
Труд сей датирован шестнадцатым веком. Веком Ивана Грозного, да Ночи Святого
Варфоломея...
     Я читал  сей  учебник,  -  весьма  забавная  вещь.  К  примеру,  -  как
отставлять в сторону пальчик, когда прижигаешь раскаленною кочергой "срамное
место"   еретику.   Иль   почему   --  много  мелких   порезов   при   пытке
предпочтительней одного, но - глубокого?
     В  общем,  -  в  простой,  незатейливой  и  весьма занимательной  форме
неизвестный автор тех  лет  посвящал "юных  барышень" в тонкости  анатомии и
физиологии, религии и юриспруденции, а  также -- химии и медицине. В  смысле
лекарств, порохов и всяких там ядов...
     Все это, по мнению автора, должно было очень помочь маленькой баронессе
-- найти свое место в жизни в ту нелегкую пору...
     Учебник  необычайно затрепан и  явно зачитан. Многие страницы настольк