Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
е покойно. При том, что я -- шеф Жандармского
корпуса и руковожу Разведкой Империи.
Все, что у меня осталось, я вложил в бумажные фабрики и -- судоверфи.
Все смеются, говорят -- на Руси не читают и я никогда не встану в сем деле
на ноги. Может быть...
Но я же ведь не случайно пестовал Пушкина с Лермонтовым. Я недаром
оказал протекцию Гоголю. Я уж не говорю о моих дружках -- Грибоедове с
Чаадаевым... Я хочу, чтоб в России читали, чтоб мои фабрики принесли
прибыль, чтоб мои доченьки смогли воспитать внуков ни в чем им не
отказывая... И если мне удастся расшевелить сию злобную, темную и
невежественную страну (да еще и заработать при этом!), я буду -- счастлив.
Я уже счастлив, ибо мои фабрики добились самоокупаемости. Они не
приносят, конечно же, прибыли, но и перестали быть мне в убыток. Сдается
мне, кто-то начинает в России читать... А я тут - монополист в производстве
бумаги книжного качества!
Вторая же моя страсть -- пароходы. Когда на моей верфи в Або сошел
первый корабль, я, прости Господи, прыгнул за ним в студеную воду и два раза
оплыл его кругом, касаясь рукою борта... Я боялся, что в корпусе течь и
прижимался к борту голым телом, чтоб почуять течь в нутро корабля. Маргит и
девочки смеялись, крича, что я -- рехнулся от радости. Может быть так...
Только я помню мою встречу в Смоленске и как я впервые увидал русских
"в своей тарелке". При ужасном состоянии русских дорог, чем больше кораблей
будет в России, тем чаще русские будут ездить в Европу и тем быстрее поймут,
что -- так жить нельзя. ТАК Жить -- Стыдно. И чем больше кораблей из России
будет швартоваться в европейских портах, тем меньше там будут думать, что
казаки едят детишек на ужин, иль -- медведи гуляют на Невском.
Если вы хотите получить удовольствие от того, что вы делаете --
постарайтесь зарабатывать только на том, что приближает Вас к Вашей Мечте.
Моя Мечта -- Россия стала передовой, Культурной страной, осознала всю
мерзость своего отношения к нам и отпустила мои Ливонию и Финляндию с миром.
И мы теперь -- Свободны и живем в Мире со всеми соседями. В первую голову --
с соседями на Востоке...
Но -- это в будущем. В 1802 году я как раз "шептался" с татарами о
"разделе продукции" на нашем заводе, о квотах на мясо, "согласных ценах" на
Нижегородской Ярмарке и Рижской Бирже и... Многом другом, интересном --
только специалисту.
Подробности моих дел я не могу освещать. Скажу лишь, что именно в
Нижнем на сих переговорах о "копчении колбас с окороками" я свел знакомство
с тогда еще юным -- Колей Кутузовым и мы славно с ним почудили. (Прочим
татарам было "не по годам, или чину" забавлять молодых обалдуев, пусть даже
и сына "рижской хозяйки". У степняков свои понятия о возрасте и приличиях.)
Меж татарками немало милых девиц и мы с Петером и Андрисом воздали им
должное. Через много лет Коля Кутузов признался, что перед подписанием
очередного контракта, очередная татарская нимфа доводила меня до такого
изнеможения, что... В общем, меня надули процентов на двадцать!
За сию откровенность и я -- открылся Кутузову. Матушка дозволяла
"скостить" мне до двадцати пяти процентов от доли, лишь бы татары
согласились иметь с нами дело. Ведь в сем раскладе они рано иль поздно --
все равно примкнули бы к нашей партии (так и случилось!), а татарские сабли
в случае конфликта с Россией стоили много больше жалкой доли от прибылей!
Я уступил "татарским друзьям" только двадцать процентов и матушка моя
была на седьмом небе от счастья. В благодарность она даже отдала мне "на
расходы" два процента из "выторгованных" пяти. Я же не решился ей говорить,
- какие услуги я получал за "уступки". Милашки были -- просто на объедение!
Когда Коля узнал от меня, как все это выглядело с моей колокольни, он
тихонечко замычал, а потом ткнул меня кулаком и с нескрываемым восхищением в
голосе, выдавил:
- "Ну ты -- жидяра! Мерзкий, поганый жидовин!"
В конце моего общения с любезными нижегородцами я основал там контору
нашей семьи.
Приказчиком туда был назначен Ефрем. Он плохо втягивался в армейскую
жизнь, зато дела Нижнего затянули его целиком и я не пошел против природного
естества. Евреи должны торговать, русские ж с немцами - воевать. Не нами это
придумано, не нам это менять. На том мы и расстались с Ефремом. Я думал уже
- навсегда...
Кстати, судьба нового московского генерал-губернатора была зело
грустна. Он пытался ввести новые пошлины против Ливонии, но Москве это было
невыгодно и она стала противиться им "всеми фибрами своей торговой души".
Уклонение от налогов стало любимой забавою москвичей и Наследник быстро
охладел к управительству.
Дурные наклонности побудили его занять свободное время содомскими
мерзостями и подобными развлечениями. В свите его состояли одни лишь
мужчины, если их можно было так называть, московские ж барышни сторонились
сего, как черт - ладана. (Приохотившись к неестественным радостям, они
требовали и от женщин "греческих способов".) А нормальные бабы такого не
терпят.
Но были бабы и -- ненормальные. Одна из них -- купчиха Араужо была
красоты -- необычайной и умела обратить свои достоинства в золото. Согласно
данным из уголовного дела, до Наследника дошел слух, что госпожа Араужо
"дозволяет греческую любовь" избранникам во избежанье беременности. И
воображенье Наследника -- воспалилось.
(Что характерно, - потом никто не смог объяснить - откуда пришел такой
слух и не нашлось ни одного доказательства, - опускалась ли наша купчиха до
такой степени!)
Наследник стал приставать к купчихе с недвусмысленными предложениями, -
типа: "Давайте любить друг друга втроем -- меня Бурн, а я -- вас, - причем
греческим образом!"
Я не выдумываю и не усугубляю -- именно так говорила несчастная своей
близкой подруге и плакалась, что от генерал-губернатора нету спасения! И не
захочешь, а приволокут и заставят...
Сама она наотрез отказалась от таких радостей и жила с надеждой на
лучшее.
Увы, запретный плод сладок и как-то Наследник, обкурившись до чертиков,
приказал... Лишь обморок несчастной, принятый насильниками за смерть,
перепугал преступников (они ведь были уже осуждены якобинцами за подобные
вещи в Италии!) и принудил вывезти тело на окраину Москвы и бросить его в
какой-то канаве.
Там Араужо пришла в себя и нашла в себе силы доползти до ближайшего
дома и... умереть на руках обывателей.
Реакция москвичей была неописуемой. Они штурмом взяли павильон,
принадлежавший Наследнику и обнаружили там всюду следы крови и семени, а
также все причиндалы, используемые этими шутниками при "греческих случках".
Служители сего ужасного места под пыткой признались в содеянном и были
просто разорваны беснующейся толпой.
Наследник же, переодевшийся в женское платье - ночью ускользнул из
вверенного ему города и только этим спасся от неминуемой лютой смерти.
Государь ограничился домашним арестом младшего братца - он был даже рад
таким оборотом дел, - теперь-то уж Константин не смел оспорить короны! (За
такого Царя никто не хотел идти на мятеж и на каторгу...)
Москвичи же были обижены столь легким наказанием мерзкого негодяя и еще
долгие годы требовали выдачи московскому суду Наследника - на суд и
расправу. По мнению москвичей, это стало причиной столь легкой сдачи Москвы
в 1812 году...
(А теперь вспомните, сколь важную роль в жизни Москвы играли поляки. Те
самые, что всегда связывали именно с Константином свои надежды на лучшее. До
чего ж нужно было довести город, чтоб возбудить в нем столь лютую
ненависть?! И вот такого вот... недоделка прочили на Престол бунтовщики в
декабре 1825-го...
Победи якобинцы тем декабрьским днем, в Империи вспыхнула бы
гражданская -- Москва, а с ней -- Волга готовы были на кого угодно на
Царстве, - только не Константина! Константина же прочили на Престол "кияне",
и все -- днепровские...)
Из Нижнего мы выехали, а верней - выплыли в первой декаде мая, - после
установления судоходства на Волге. Сказать по совести, я никогда не думал,
что может быть река более могучая и более широкая, чем моя Даугава и
свидание с проснувшейся Волгой оставило самые неизгладимые впечатления. Иной
раз я даже не знал, - идем мы по реке, или уже - вышли в море!
Плыли мы на трех огромных баржах и путешествие наше было самым
восхитительным. Я никогда не имел столь удачной и продолжительной рыбалки,
да прямо - с борта судна за время всей моей жизни. А прибавьте к этому
весьма легкое и светлое пиво, которое обыкновенно варится в этих краях! Мы
даже купили специальные бродильные чаны в Нижнем, установили их на наших
баржах и пока добрались до Астрахани - пиво успело созреть целых три раза!
Нет, наша поездка на Кавказ определенно имела свои любезные стороны!
Люди мои весьма приободрились и только и делали, что сушили, да вялили рыбу
и закатывали бочки пива. Латыш не может прожить без своего любимого
хмельного напитка. Вернее, может, но - очень скучает.
Тем временем прибыли мы в Ставку Кавказской армии - город Астрахань.
Там я встретился с тремя людьми, которые и дали толчок всей моей армейской
карьере. Звали их, - командующий князь Цицианов, его начальник штаба -
полковник Котляревский и главный интендант армии - полковник Кислицын.
Первым из них я встретился с князем. Генерал был невысокого роста и
довольно изящного телосложения. Черты его лица были тонки и преисполнены
несомненного благородства, какое обычно встречается на отпрысках древних
родов самой что ни на есть голубой крови.
Ну и, разумеется, у старых грехов длинные тени, - у любого достаточно
древнего рода найдется уйма столь же древних вендетт и иных счетов с другими
родами. Именно такие древние счеты были у князя с последними грузинскими
царями "кахетинского корня". Спасаясь от жестокостей последнего грузинского
царя Ираклия - Цицишвили бежали в Россию. При моем виде князь широко
распахнул свои объятия и вскричал:
- "Ба, кого я вижу?! Сын Александры Ивановны! (Так на Руси зовут
матушку.) Как ее здоровье?! Ты-то меня, верно, не помнишь, а?!"
Я прикрыл глаза и вдруг, как наяву, увидал наш выезд на охоту и этого
необычайно чистенького и опрятного человечка в белом фартуке и ножами в
руках. Князь показывал, как у них в Грузии жарят барашка и я по сей день
помню особый, ни с чем не сравнимый аромат истинного шашлыка. Я забыл многое
из детства и юности, а запахи остались... Иной раз пахнет чем-то знакомым,
закроешь глаза и все - как наяву.
Я сразу вспомнил причины появления князя. Бабушка поставила в
кавказской игре на Ираклия. Матушка же считалась ослушницей и противоречила
ей во всем. (Будто.) У князя не было ни денег, ни оружия для войны с
ненавистным Ираклием, вот он и приезжал к нам просить матушкиной протекции и
кредитов. Мы его обнадежили и чем могли, - помогли. (Ираклий был так
напуган, что "добровольно" присоединился к России.)
После этого звезда князя пошла на закат. Его окончательно изгнали из
Грузии и он затаил зло... Он сказал так:
- "Мы были с твоим батькой при Измаиле. Страшная была заваруха. Его
дважды ранило и когда у него погиб знаменосец, он сам поднялся на стену со
знаменем и раскроил древком голову турку, а другого сбросил со стены в ров.
Прекрасный человек, - только водка его загубила... Впрочем, говорят, он
бросил пить?"
- "Да, он перестал пить. Он больше не лазает по чужим стенам, но... Он
сильно переменился к лучшему".
Князь кивнул понимающе и на лице его появилась отеческая улыбка:
- "Не осуждай его, Саша. Это великое счастье - на склоне лет найти
единственную, Богом данную, женщину. Мать твоя любит другого, он тоже нашел
свое счастье, а то, что в вашем кругу не бывает разводов...
Он - хороший солдат. Плохой, ужасный генерал, но - великий солдат. От
него никто и никогда не ждал дерьма, как...
А вот ум свой и таланты батька твой - пропил. Не пей... У тебя есть это
в Крови - заклинаю, - не пей".
Я вдруг ощутил самую искреннюю приязнь к этому человеку и знал, что он
тоже меня любит, как сына своего старого боевого друга. У меня даже не было
сил намекать ему на то, что друг его - не мой отец. Потом все переменилось,
ибо я понял, что приветствие сие было лишь способом досадить моей матушке.
Сладок поцелуй друга - Иуды...
После князя я встретился с Котляревским. Если князь напомнил мне
изящную статуэтку пастушка из фарфора, Котляревский по облику был схож с
медведеподобным Петером. Кстати, он был ровно на год старше меня и
единственный из хозяев свободно говорил по-немецки. (Его матушка была наших
Кровей и мы сразу нашли общий язык и сдружились.)
Природная Петькина мизантропия послужила причиной отсылки сего
блестящего офицера сюда - на Кавказ. Будучи немцем по матушке и хохлом по
отцу, Петя был слишком заносчив (как истый хохол) и чересчур педантичен на
русский вкус. Я в Латвии видывал и не таких (тот же дядя Додик был не
подарком), но русские не привыкли к такому норову и обращению.
Первое, что бросалось в глаза при виде Кислицына - его бледное лицо и
нездоровый румянец. Несчастный все время подкашливал (частенько с кровью), и
все кругом делали вид, что не видят этого.
Судьба сыграла с Кислицыным злую шутку. Он был одним из лучших и
выпускников Колледжа. (Его ставили на одну доску лишь с его другом и
одноклассником - Мишей Сперанским.) Таланты его были настолько ярки и
неоспоримы, что "на разводе" его определили в Англию - самый высший пост для
русского резидента! (Сперанский попал в католический Рейнланд - менее важное
место работы.) И тут - чахотка в такой форме... С таким кровохарканием
только в туманы!
Вот и перевели умницу Кислицына на знойный юг. В края, куда в
петровские времена ссылали сифилитиков.
В интенданты же он попал по весьма забавной причине. Где умный прячет
лист? В лесу. Вот и выходило, что весь цвет нашей разведки прошел через
интендантские склады. Вместе с самым гнусным дерьмом нашей армии. Зато почти
никого из нас не раскрыли. Мы так искусно маскировались под штатных
складских воров, да идиотов, что борьба с нами стала просто немыслимой.
Все вражьи шпионы, коих мне пришлось "исповедать" в те годы, жаловались
на этакий экивок со стороны "азиатской хитрости русских".
С другой стороны, такая система работы натыкалась на известные
неудобства. При интендантстве хорошо развивалась будущая жандармерия, но не
разведка. Мы принуждены были засылать наших людей в тыл противника, а по
Уставам интенданту запрещалось иметь дела с населением, дабы исключить
расхищения. Во всех странах интенданты одинаковы, норовя стырить, что плохо
лежит.
Вот и вышло, что либо мы "обнаруживали себя", объясняя начальству -
зачем мы дружим с "местными", либо засылать русских. В обоих случаях
результат был самый плачевный. Так что мое появление было воспринято
Кислицыным, как "манна небесная".
Так нашим обществом стали интенданты русской армии. Я ничего не хочу
вспоминать дурного об этих людях, тем более что среди них могли быть мои
"братья по цеху". Впрочем, если таковые и были, скрылись они от меня
замечательно. Но странно было б их встретить в тыловой Астрахани.
Астрахань - Богом проклятое местечко. Особо в июне месяце. Арбузы еще
не поспели, зато успели вырасти комары. Здесь у них главное гнездовье на
Волге. Мухи тоже...
Мы бились на такой вот заклад.
Берешь стакан молока и наполовину его выпиваешь. А затем чуть прикрыл
его ладонью и ждешь муху. Та чует запах молока и летит на него, как
ошпаренная, а ты открываешь ей дырочку и когда муха лезет в стакан, ты ее
хлоп - и она там. Как только она шлепнется в молоко, можно приоткрыть
дырочку и - следующая. За час запросто наловить полный стакан мух, - самых
что ни на есть жирных, черных, да раскормленных. Так что под конец -
непонятно чего там больше, - черного, или белого.
Тут устраиваются пари на то, кто больше мух наловит. А чем еще заняты
офицеры в провинции, когда в тени под сорок?
Коли пить горячую водку, да - по жаре, большие куличи бывают для сердца
и - вообще. А так, - соснули минут двести, мух наловили и вечерком, по
холодку - скатерку на камушки, заветный пузырек из погребка, пожарили
барашка и аля-улю. Чем не служба?
Вот тут-то и вылетает на охоту комар. Только рот разинешь, чтобы ее,
родимую, на место препроводить, как он, зараза - прямо в рот! Так и пили
водку - пополам с комарами. Дикое место. В Баку - не в пример лучше, - там
всю эту летучую нечисть сносит то в горы, то - в Каспий, так что пьется
совсем без забот.
Правда, пока я там был, - из-за магометанцев пили мы втихаря, зато
теперь там - раздолье. Так что уезжали мы из Астрахани с огромным
облегчением и во все глаза смотрели на берег, - когда Баку?
Баку появился ровно через полчаса после того, как мы на баркасе сменили
андреевский флаг на тевтонский крест. (Русским запрещалось подходить с моря
к Бакынской крепости).
К нам подошли две посудины, с коих на борт поднялись персидские
таможенники и два англичанина. Капитан флота Его Величества Бриггс и глава
персидской контрразведки - полковник Джемис. Два бледных слизня с ухватками
шпиков из водевиля.
Так я и приступил к исполнению моей первой миссии. Я - купец средней
руки Пауль Мюллер, несчастный изгой, обратившийся в магометанство по двум
гнусным поводам, - любви к "травке" и мальчикам. (Многие немцы приняли
магометанство, дабы на знойном Востоке вкусить сего зла.)
Магометанцы не пьют и европейцу, не знакомому с гашишом, не сойтись с
ними накоротке. "Мальчики" ж возникли из-за того, что мне нужно было
"бросать якорь".
Но кого оставлять в жарком Баку? "Неверные" настолько ущемлены здесь в
правах, что к важным персонам допускают лишь баб, да -- "бачей". Невольницы
заперты в гаремах, тогда как "бачами" персы любят "делиться с друзьями". А
как в моем обществе возникнут "бачи", коль я -- не "люблю мальчиков"?
(Сегодня практически все мои люди, отбывающие на Восток, обязаны
"любить" "травку" и "мальчиков". С волками жить...)
Со мной и моим отрядом (кроме пятерых "горшков" по штату) плыли семеро
- все вылитые Ганимеды и Адонисы. Все потомственные "бачи". У всех родные -
убиты, или зверски замучены персами. У всех на нашей стороне оставались
братья и сестры.
Коль о том зайдет разговор, дамы распаляются совершенно:
- "Мы и не знали, Александр Христофорович, про эти ваши таланты! Стало
быть вы - по обоим полам мастер?"
На что мне остается только потупить глаза и признаться, что "любовь к
отрокам мучит меня от роду, но лишь невинное дамское сердце спасет меня от
сего наваждения".
Вообразите, - сие мигом находится! (Правда, редко - невинное.)
С "травой" кончилось хуже. Много лет я страдал, пытаясь расстаться с
сей ужасной привычкой и спас меня Аустерлиц, вернее - ранение. Когда я лежал
в клинике, я плакал, я молил сиделок дать мне затяжку, хоть - пожевать этой
мерзости и грозил им ужасными пытками, коль они не сжалятся надо мной.
Полгода я был прикован к постели и затем еще три месяца учился
ходить... И наваждение отпустило меня.