и.
В конце концов, это  стали замечать и  раввины -- поэтому-то в 1816  году  и
начался Исход евреев из Латвии в Северную Америку.

     Произошел же Исход оттого,  что  раввины вдруг поняли, что  все годы их
бессовестно водили за нос.
     Видите ли...  Лифляндия -- крохотная страна. Латыши  --  малый народ. А
немцы -- не слишком-то любят русских. И наоборот.
     Я, как  потомок  Бенкендорфов,  и природный  вождь  латышей, эстонцев и
ливов мог стать Царем всей Прибалтики. Но  Россия никогда бы не приняла моей
Власти, ибо я был -- не  русский.  Настолько  сильно и откровенно нерусский,
что -- просто смешно...
     Но матушка  моя была замужем  за  Кристофером Бенкендорфом.  Незаконным
внуком самого Петра Первого. По Крови -- Романовым. И ее сын  от такого отца
мог бы претендовать на русский престол.
     Разумеется, было "проклятие Шеллингов".  Но ровно  в ту пору  юный врач
Шимон Боткин (зять моего деда Карла Эйлера) создал теорию  о "защитных силах
самого  организма".  По  этой  теории  наше  тело  само  вырабатывает  некие
вещества, призванные  убивать  микробы всякой заразы. Иной  раз во всем этом
что-то  сбивается и тогда люди страдают  "сенною болезнью", или  "проклятием
Шеллингов".
     Именно  Боткину  принадлежат  слова:  "Если  пыльца  растений  вызывает
припадок у  болеющих "сенною болезнью", почему не предположить,  что мужское
семя в "проклятии Шеллингов"  вызывает подобную же реакцию у больных женщин?
На мой вкус -- сие проявления одного и того же расстройства!"
     На  эту идею его  подтолкнул  факт, что мы с Доротеей и нашей  матушкой
страдали "сенною болезнью" в самой жестокой форме.  Дело  дошло до того, что
нас с Дашкою держали  в  четырех стенах  --  от всех взаперти  с апреля и по
сентябрь.  Простой глоток  весеннего  воздуха,  или капля  меду  с цветочной
пыльцой  вызывал в  нас троих ужасный припадок  с багровеньем лица,  ужасной
одышкой и порою даже -- рвотой, если мед попадал в нашу пищу.
     Матушка  спасалась от  этого  платочком, сильно  смоченным чередой,  да
неизменною трубкой. (Она добавляла в табак какие-то травки, спасавшие ее  от
"сенного удушья".)  Нам же она запрещала курить  и поэтому летом мы не смели
выйти из дому.
     После открытия  Боткина  к  матушке  пришло  несколько  видных  евреев,
которые сказали ей так:
     - "Вы можете долго себя  обманывать, но истина в  том, что ваши старшие
дети -- безнадежно больны. В любой день мальчик и девочка могут погибнуть от
неудержимой рвоты, или удушья. Да и какая их ждет будущность?
     Первенец ваш может рассчитывать  лишь на  правленье  в крохотной убогой
Лифляндии, да  покорность  отсталых и  неграмотных  латышей. Кто из  баронов
возьмет  в жены  вашу дочку -- больную еврейку? Она же  кашляет  кровью  при
любом дуновении весеннего ветра! Кому нужна в доме больная невестка?!"
     Матушку всю передернуло от таких слов, но, не повышая голоса, она вроде
бы спокойно ответила:
     - "Что же вы предлагаете?"
     Евреи сразу же оживились и самый бойкий из них произнес:
     -  "Госпожа  Баронесса, вам нужно вернуться к Кристоферу.  Сын  от него
сможет претендовать  на русский  Престол. Доктор  Боткин попробует придумать
лекарство против "проклятия". У него уже заметны успехи".
     Матушка вроде бы милостиво выслушала жидов и сказала:
     -  "Наверное, это  будет лучшим плодом всей моей жизни  -- родить  Царя
русским! Я оправдаю все ваши чаяния!"
     Когда же евреи ушли, матушка дала волю  эмоциям. Я об этом не помню, но
по рассказам она бросилась в детскую, по очереди  вынимала  нас с  Дашкой из
этакого  загончика, в коем мы  веселились, и обливаясь в три  ручья горькими
слезами, нас целовала и шептала при этом:
     -  "Сволочи! Я никому  не  отдам вас,  мои лапочки! Господи,  какие  же
сволочи... Убить невинных детей... Я этого им не прощу..."
     Если вам не  понятна  такая реакция, - об®ясняю. Мы  жили в лютеранской
Лифляндии. По всем правилам и обычаям, даже если матушка родила  бы  ребенка
от Кристофера  Бенкендорфа,  он  смог бы войти в наследство Кристоферу  лишь
после... смерти наследников первой очереди. Иными словами,  - третий ребенок
в нашей  семье  мог  бы  претендовать  на русский  престол  лишь  после моей
безвременной смерти и смерти моей милой сестры -- Дашеньки.
     Евреи -- странный народ. Если  им уж вошло что-то в голову,  это из них
сложно вышибить. Они уверовали в рожденье Царя Иудеи и Мессии в нашей семье,
но мы с Дашкой были  слишком  больны на их вкус.  Теперь  они ждали Мессию в
лице  будущего  Романова в  нашей семье.  И  для  этого точили ножи на нас с
Дашкой...
     С этого  дня и до весьма зрелого возраста мы с сестрицей  были навсегда
ограждены  от  еврейских фанатиков. Нам запрещалось  встречаться  с  евреями
(особенно из  богатых  и религиозных семей) в опасениях, что сии  люди могут
желать нашей смерти.
     Другой  момент, который не  осознали евреи,  состоял  в  том,  что  они
предложили умертвить всех детей Карлиса и  родить сына Кристоферу. А матушка
ненавидела Кристофера, а к нашему отцу...

     Я вспоминаю  такой случай. В 1787 году стали  пропадать  наши корабли в
шведских водах, и пошли слухи о том, что шведы стакнулись с поляками и хотят
вместе напасть на Лифляндию. Тогда мой отец сам решил "во всем разобраться".
А стоило ему отплыть, как на Балтике разыгралась ужасная  буря и корабль его
не вернулся.
     Я помню, как уже  глухой осенней дождливой ночью  на пристани собрались
десятки  женщин, ожидавших своих  моряков. Среди них - мы с  матушкой и тетя
Лайма с Озолем - маленьким Яном Уллманисом. По мере того, как тучи сгущались
и дождь лил,  как из ведра, мы все сильнее прятались под какой-то навес.  Из
всех  женщин  на  пристани осталась одна - моя  матушка. У нее были безумные
глаза  - она, как  раненая птица,  с подбитым крылом, металась,  припадая на
ногу, по черной, мокрой  от  дождя пристани,  и я отчетливо слышал,  что она
кричала:
     - "Это  я  во всем  виновата, Господи! Покарай меня,  Господи, вот я  -
грешница, но не  оставь вдовы  с  малым  ребенком!  Возьми  меня, Господи...
Только спаси их! Спаси их всех!"
     Про мою матушку  уже тогда шла молва, что она - колдунья и знает такое,
о чем  лучше не  знать иным смертным.  Поэтому ей  не мешали,  а тетя Лайма,
прижимая меня с  Озолем  к  своей  полной  груди,  часто-часто крестилась  и
шептала молитвы.
     Под утро, когда  тучи  рассеялись, многие увидали  корабль - со сбитыми
мачтами и издырявленными бортами. Он так  сильно  "лег на  борт", что с него
сбросили пушки. Но  даже над  сими обломками все еще гордо  реял  наш черный
крест и оттуда кто-то звал помощи. Тут же спустили баркасы  и все оживились,
а матушка упала там, где стояла, и погрузилась в глубокий сон.
     По  сей  день в  метафизике этот  случай  - пример  "сублимации  воли".
Простой же народ верит в то, как  "рижская  ведьма" колдовством удержала  на
плаву  обреченный  корабль, который пошел  ко дну  сразу, как  она  потеряла
сознание... А кто в здравом уме  и трезвом рассудке  вздумает перечить столь
грозной волшебнице?
     Такова была Сила Любви моей матушки.

     Винилась же моя матушка перед Господом за ссору с моим отцом. Втайне от
него в очередную поездку в Россию матушка встречалась с венценосною бабушкой
и спросила совета. Та сразу же осознала угрозу ее собственным внукам, коль у
евреев  возникнет  ребенок  с романовской  Кровью  и...  вызвала  Кристофера
Бенкендорфа.
     На тайной встрече  сия троица уговорилась -- Кристофер получал  большие
поблажки в Лифляндии за  то, что "делал ребенка" с одною из русских фрейлин.
Об этом он писал секретную роспись  для бабушкиной  Канцелярии, в коей особо
оговаривал то, что будущий ребенок -- никак не фон Шеллинг,  и...  не еврей,
но -- несомненно Романов.
     Матушка  же обязывалась делать вид, что вернулась к Кристоферу и носить
положенный срок подушку  под платьем. Евреев же она должна была убедить, что
ее  младший  сын должен вырасти, а  до этого срока -- нельзя  убивать меня с
Дашкой, ибо сразу ж возникнут всякие подозрения и угрозы еврейству.
     Бабушка  же с  особо доверенными нарочными разослала  сии  расписки  ко
дворам наших родственников -- в  Англию, Пруссию и Голландию.  (Там  все без
ума от фон Шеллингов, а Романовых... Их в Англии не считают "джентльменами",
в Голландии зовут "вечными должниками", а Пруссии кличут -- "славянами". И в
том, и в  другом, и третьем случае -- надеюсь, все сказано. В нашем доме  мы
весьма  верим  в  Кровь   и  во  все  пороки  и  добродетели,  какие  с  нею
наследуются.)
     Разумеется, все трое уговорились обо всем этом молчать и  правда  вышла
наружу лишь в дни смертельной болезни моей матушки в 1816 году. Она показала
рижанам  свою часть расписок  и  об®яснила при этом, почему она  вычеркивает
нашего брата Костика  из всех завещаний. Евреи ей не поверили и обратились к
русским.  Недостающие  части бумаг  им  пред®явили  --  Государь  Александр,
который боялся "еврейской угрозы" от Костьки и мой дядя -- Кристофер.
     Все  его  верили  идиотом  и  нарочно  подложили под него  самую глупую
фрейлину,  но  дядя мой оказался  истинным  Бенкендорфом.  Потомком  простых
ливских,  латышских,  да  эстонских  крестьян  с  их  простотой  и  мужицким
лукавством. Да, он показал свою часть документов  и совершенно  разрушил всю
Костькину будущность и опору в евреях.
     Но у дяди к тому времени  был иной  -- незаконный ребенок. Вот ему-то и
пригодились расписки Государыни Екатерины Великой в том, что по ее мнению --
Кристофер Бенкендорф, - законный Романов.
     Так  незаконный сын моего дяди  --  ни на  что не надеявшийся  "простой
инженер" Nicola вдруг стал одним из главных претендентов на русский престол.
А сделали его таковым -- собственноручные показания моей бабушки!

     Но все это было скрыто до времени от моего батюшки. Он не видел причин,
по коим его вдруг сменили на Кристофера,  и турецкая Кровь  его  закипела. У
них с  матушкой пошла череда весьма  бурных сцен с криками, ругательствами и
всяческим обзыванием.
     В одной из таких сцен отец чуть  не  ударил мою матушку, я это  видел и
побежал вставать между ними. Меня мой папа не тронул...
     Рука  его так  и осталась  занесенною  в  воздухе,  а  потом  он грязно
выругался, назвал матушку гадким словом и вышел из комнаты.  А матушка вслед
ему в сердцах крикнула:
     - "Да чтоб ты сдох! Чтоб корабль твой утопили!"
     Отец же  со  зла нарочно  отправился в  море  в то самое  плавание. Вот
поэтому-то  матушка так и расстроилась, бегая по сходням  в ожиданьи отца из
той экспедиции.
     Как я уже доложил,  корабль отца и  вправду  пошел  ко  дну прямо перед
рижским портом и все домочадцы с тех пор боялись злить мою матушку. Ведь она
мало того,  что  удержала  обреченный  корабль на  плаву, но  перед  этим --
простыми ругательствами утопила его!
     Отец мой с той самой поры был весьма  сдержан в ссорах с моей матушкой,
но от него не укрылось,  что она "колдовством" спасла его от погибели. Когда
матушка  стала  оправляться от своего обморока,  отец пришел  к нам домой  и
пробовал извиняться.
     Извинения были приняты, но, по рассказам, он стал было распускать руки,
а матушка не могла ему показать, что у нее под  платьем подушка.  Они  снова
поссорились
     Не успел отец выйти за дверь, как в спальню ворвался Кристофер, который
начал орать, что... мол, матушка готова задрать подол пред любовником и это,
мол, обнаружит весь заговор. А...
     Тут дверь опять отворилась. Отец мой не понял  о  чем идет речь, но ему
не понравились  крики, да вопли Кристофера. Он потребовал от старшего брата,
чтоб тот немедленно извинился.
     Как ни странно, в тот миг правда была на  стороне Кристофера,  но он не
мог в этом признаться. Вместо ответа генерал выдернул шпагу и закричал:
     - "Речь идет  о моем сыне -- Наследнике этой страны.  А ты  хочешь  его
погибели! Так я защищу всех моих отпрысков, - защищайся!"
     Он не подумал об®яснить брату истинный смысл своих слов и планов, а тот
решил, что беда грозит мне и моей сестре Дашке.
     Турецкая  Кровь  ударила в голову моему батюшке. Он немедленно выхватил
свою шпагу и братья стали в позицию. Они догадывались, но не могли об®яснить
друг другу  -- Брату  своему,  что дерутся  за  будущее  своих чад. Отец мой
защищал мое Право на всю Прибалтику и Право  Дашутки. Дядя готов был умереть
за  тайну расписки, в коей сама Государыня называла  его -- Романовым и дала
шанс его будущим детям на Русское Царство.
     Один  был  --  хороший  солдат  и сын лучшего фехтовальщика  Российской
Империи.  Другой  --  прекрасный  моряк  и  --  второй  сын  того  же самого
фехтовальщика. Они  кружились  между собой  и шпаги их то, как хищные  змеи,
покачивали своими острыми жалами, то  -- как яркие молнии звенели в руках их
владельцев.
     Все ж  таки -- поединок в дамской спальне дал преимущество для солдата,
который  привык  драться на твердой земле, а  не шаткой палубе. В  некий миг
шпага  Кристофера скользнула на секунду  быстрее  и отец  покачнулся.  Шпага
Брата его пронзила ему бедро.
     Пока он  инстинктивно схватился за рану, Кристофер  выбил  шпагу из его
ослабелой  руки. Но  тут  матушка моя  пришла вдруг  в  себя,  ударила  дядю
подушкой, выдрала какую-то  деревяшку  от своего алькова и кинулась  было на
Кристофера.
     Тот  на миг растерялся, упустил из виду Карлиса  и ловкий пират немедля
подобрал  с пола  свою шпагу. Правда, от  боли он стоял немного согнувшись и
дядя больше внимания уделял моей матушке, которая стояла против  него только
в  ночной рубашке  с огромным поленом в слабых  руках.  Ленты,  удерживавшие
подушку  на   ее  животе,  немножечко  распустились  и  матушка   то  думала
перехватить лучше полено, то пыталась поправить подушку.
     В следующий  миг  Кристофер обернулся к Карлису,  а  тот не смотрел  на
него, но  лишь опустил  шпагу и уставился на  эту  подушку. При  этом  он  с
изумленьем шептал:
     - "Так вы не беременны? Господи, а... Но почему?"
     Кристофер утер пот со  лба,  выругался на  солдатский манер, пожал руку
младшему брату и осмотрел рану  его. Сплюнул, расстегнул крючья на воротнике
своей формы и сухо заметил:
     - "Пустяк. Заживет, как на латышской собаке... Что будем делать?"
     Матушка  отбросила свою  деревяшку  в сторону  и стала вновь поправлять
ленты с подушкой. Потом она тихо сказала отцу:
     - "Если ты не хочешь, чтобы твоих детей зарезали чокнутые жиды, молчи о
том, что увидел. Если же тебе это важно -- перед Богом клянусь, - я не спала
с братом твоим. Я покажу тебе наши расписки".
     Кристофер сокрушенно покачал головой и сказал:
     - "Если  ты  еще  считаешь меня  своим  братом, не рассказывай  об этом
дружкам...  Я согласился  на  это,  ибо  только так Государыня признала меня
Романовым. Я твою подружку и пальцем не тронул".
     Отец, немного подумав, вложил и свою  шпагу в ножны.  Затем,  хоть брат
уже и пожал его руку, поверх зажатой в ней шпаги, сам подал руку  Кристоферу
и повинился:
     - "Прости  мне горячность...  Это  все -- турецкая Кровь.  Я верю тебе,
что... В общем, прими мою дружбу. Мы же ведь -- Братья".
     Тут дядя с отцом обнялись и  расцеловались  и  с того самого  дня и  до
смерти жили, как два  любящих брата. В домах правящих классов часты трения и
борьба  за Наследство, но Бог миловал нас. Во всех домах  моих родственников
-- необычайно крепкие  Семейные связи. Верно, за это Господь и помогает всем
нам.

     Надо  же было  такому случиться,  что буквально через неделю после сего
стряслись большие волнения меж латышей.
     Считается, что тогда обсуждался вопрос  о  введении  бумажных  денег  в
России. И "проба пера" почему-то случилась именно в Риге.
     На самом  же деле к тому времени  стало ясно, что полумеры в отношениях
России и Латвии нам не помогут. Англия с Пруссией благосклонно относились  к
тому,  что  мы  ссорились с  русскими,  но... помощь  они  обещали  лишь  по
"сожженью  мостов". Тогда-то бабушка  с  матушкой и решились  на все тяжкие.
(Впрочем,  на  случай  слишком сильных  волнений  к границам  Лифляндии были
подтянуты  гвардейские  части  --  в  Эстляндию  и  казаки  --  в  Витебскую
губернию.)
     Лишь   после   этого  в  Ригу   прибыли  мешки  с   русскими  бумажными
ассигнациями. Бумажками, не подкрепленными русской казной.

     Как я уже доложил, Лифляндия имела особый статус  в Российской Империи.
Строго  говоря, она  занимала такое  же положение, как и  Картло-Кахетинское
Царство  Ираклия.  (И  будь у  грузин  сил  побольше -- никому неизвестно, -
смогли ли бы русские превратить Грузию в Тифлисское генерал-губернаторство.)
     В  политическом  отношении это выражалось тем, что  бабушка  не  желала
определять  границы  Лифляндии.  Появись  эти  границы, наши  вожди  немедля
пред®явили договор меж Петром Первым, да Карлом Иосифом Бенкендорфом о наших
Правах.  А так, -  все знали  где  именно существует Лифляндия, но на  карте
вместо  нее  была  бабушкина   "Ингерманландия"  -  нечто   не   имеющее  ни
провинциального, ни губернского статуса.
     (Ошибку  с  определением границы  Лифляндии допустит несчастный  Павел.
Лишь  после этого наша страна смогла заключать международные  договора через
голову Российской Империи.)
     На практике это выразилось тем,  что русские держали  в Риге  отряд, но
местные провинциальные силы  (которые-то  и звались Вермахтом)  были сильней
русского гарнизона.
     (В 1797  году армии  персидского шаха  Магомета-аги  стерли  в  порошок
грузинскую армию и дотла выжгли Тифлис. Русские войска в это не  вмешивались
и встали на пути персов лишь в Дарьяльском ущельи -- на пути к русским. Мало
того,  -  после победы над Персией выяснилось,  что их в том  году вооружала
русская армия...
     А  Грузия,  не имея  больше  собственных  сил, стала  самой обычной  --
заштатной  губернией  Российской   Империи.  (На   Вермахт   сие   произвело
неизгладимое впечатление.)
     Части  Вермахта обеспечивались из матушкиной казны и считались  народом
"своими". Части рижского гарнизона -- из казны моей бабушки  и несчастных мы
звали попросту -- "оккупанты".

     Ассигнации   были   об®явлены   долгожданной  прибавкой  к  офицерскому
жалованью и  розданы по  рукам. На другой день ассигнации попали на  рижский
рынок,  а  тамошние  менялы  сперва  растерялись,  ибо  не  знали  как к ним
относиться  и  по  какому  курсу   ставить,  а  затем  пошли  к  матушке  за
раз®яснениями.  Матушке ничего не оставалось делать,  кроме как сослаться на
распоряжение  из  столицы  к  обязательному  приему   ассигнаций  по   курсу
серебряного рубля. Добавьте к этому, что  она ходила в  ту пору с подушкой и
не могла бегать по банкам с просьбой о срочном кредите.
     Известия о  том,  что "госпожа  баронесса"  не  готова поддержать новые
деньги привычной наличностью, привели к неслыханному переполоху, - отказ  ее
поддержать ассигнации означил, что эти бумажки не стоят бумаги, на  коей они
напечатаны.  Так что, когда  после обеда  группе  русских  солдат отказались
продать  какие-то  булки,  а те заспорили,  рынок проявил  к ним неслыханную
враждебность.
     Те, правда, смогли сбиться в кучу и прорвались в  казармы,  но волнения
перекинулись в город. Матушка несколько раз  выходила к рижанам и просила их
разойтись, успокоиться, обещая назавтра разобраться с виновниками безобразия
и  погасить   долги  русского  гарнизона.  При  этом  она   многозначительно
показывала  на  свое  чрево  и просила не тревожить ее, дабы "плод  не  имел
лишних волнений".
     Надо  сказать, что рижане тогда уже во всех своих  бедах винили русских
солдат, а командовал ими генерал Кристофер  Бенкендорф. В обычное время  он,
конечно же,  извинился, отправил  "виновных" в  Россию, а потом  за  кружкой
темного пива  нашел  общий язык с озленными латышами. В  конце концов, - мой
дядя б