.
     Возможно, это покажется удивительным,  -  но мне  пришлось  отвечать на
вопросы, как финских депутатов Парламента, так  и  избранных  представителей
магистратуры,  -  "Зачем  нам  сей  перевод?";  "Кто  платит  за  разделение
Университетов?"; "Куда именно переедет Университет и готовы ли помещения для
занятий и проживания?".
     Переезд растянулся на долгих пять лет строительства помещений, да жилищ
для "будущих финнов", но никто не посмеет сказать, что мы "не учли народного
мнения".
     Русские  были  этому  недовольны.   Они  говорили:  "Балуете  Вы  своих
подданных. Ничего б не случилось, если бы финны  остались без Университета".
"Ну,  решили Вы -- чего народ спрашивать?  Сделали  б,  как Великий  Петр --
создали на пустом месте и точка!"
     Русским этого не  понять, но именно  такое противодействие "оккупантов"
вызвало самую горячую  помощь  народов  всех  моих  стран,  кои воссоздавали
погибший Университет -- как могли. Кто-то работал бесплатно, кто-то  собирал
книги в новую библиотеку, а кто-то жертвовал деньги.
     Я  добился самого главного -- "день Открытия Гельсингфорса" вылился  во
всенародное  празднование.  Народ вышел на улицы "в  праздничном",  на  всех
домах, во  всех окнах были  выставлены  финские  флаги, а на Университетской
площади  стояли  мои егеря и роты  эстонского "кайтселийта" с эстляндскими и
"латвийскими" крестами и стягами.
     Я не пытался и не пытаюсь (в отличие от поляков и русских) сделать моих
подданных  "единой  страной".  Мало  того  -- я всячески  поддерживаю в  них
"национальную самость". И в отличие от поляков и русских подданные мои стали
"единой семьей" при том, что не слились в "единое целое".

     И  вот  в такой  день мы стояли  у распахнутого  окна Гельсингфорсского
Университета, а  с  улицы  лилась победная  музыка  и над  гуляющими  людьми
полоскались финские флаги.
     Я спросил у "пленного шведа":
     - "Вы по-прежнему ненавидите нашу Империю?"
     Гадолин долго  стоял  у  окна,  смотрел  на празднующий  народ,  слушал
музыку. Он стоял, слушал, а на глазах его были слезы:
     -  "Да. Ибо вот  это все", - он обвел рукой пространство  под окнами, -
"не Империя. Это -- вопреки, но не благодаря ей. Это -- то, во имя чего мы с
Тобой воевали.
     Это -- наше Дитя. Немца и шведа.  Это -- не  продолжение того страшного
Ордена, коий  дал  начало  тебе,  и  не итог моего шведского  высокомерия...
Сегодня мы породили Страну, имя коей -- Любовь и я горд тем, что стою над ее
колыбелью!
     А  Империя... Скорлупа. Когда-нибудь птенчик окрепнет, вырастет и  шутя
порвет сии путы... А за это -- не Грех выпить!"

     Так оно все  и вышло. Мы работали по  четырнадцать- шестнадцать часов и
--  были счастливы.  Я не помню другого  случая  в моей  жизни,  когда б мои
подчиненные с такой же охотой работали "не за страх, но -- за Совесть".
     Среди моих подчиненных была одна девушка...

     Верней, - нет. Было не так.
     Когда я возглавил Дерптский Университет, там многое поменялось. Все эти
Войны  сгубили моих  однокурсников,  зато появились  новые лица.  Почти  все
ученые  -- протестанты,  кои  успели  добраться до  моря  в день  очередного
вторженья Антихриста, попадали к нам -- в Дерпт.
     Видите ли... Цвет науки традиционно  обитает в Германии, а выхода у них
не  было: бежать  можно  было  в  Англию,  Россию, или -- крохотную Ливонию.
Англичане -- слишком  "островитяне",  чтоб по-хорошему жить с  "иноземцами",
русские... Поймите правильно: я  --  немец  и не  считаю  Россию местом  для
немцев.
     Я  имею  в  виду  не  политику  Государства,  и даже не "высший  свет".
Здесь-то  все хорошо. Но нищие  эмигранты оказывались  несколько в ином слое
общества  и там возникали  всякие  обыденные: бытовые, рутинные  и -- скажем
так,  -  культурные  сложности.  Это  не выставляется  на показ,  но  сие --
существует.
     Поэтому все эти люди ехали в Дерпт.

     За годы вынужденной эмиграции эти немцы составили свой -- особый мирок,
в коий мне нужно было попасть, - ежели я надеялся руководить сими людьми.
     Дело  сие  не  так  просто:  люди  ведут  себя совершенно по-разному  в
отношении равных себе, иль -- пред начальством.
     Судите сами, - люди науки что-то там делают, а тут приехал - черт знает
кто,  хрен  знает как и начинает  командовать.  По-внешнему  виду  --  явный
"Сапог", да и то, что я --  сын моей матушки, -  известный порок! А, - ясно:
"родственник"!
     Сие --  нормальная  реакция нормальных людей. Особенно штатских, - да в
отношеньи "армейского идиота"!
     Вспоминаю две шуточки:
     Генерал --  Академикам: "Раз вы тут  умные  --  почему же вы не  ходите
строем?"
     Академик  на   заседании  Генерального  Штаба:  "Господа,   почему   вы
планируете столько потерь -- неужто не жаль солдат?"
     Первая шутка вызывает дикий смех в  академии, вторая -- в казарме. Ну и
-- так далее...
     А теперь вообразите, - армейский начальник вызывает своих академических
подчиненных в пивную, чтоб "сблизиться". Иль -- на охоту. Ну, - может быть в
"баню"...
     На сколько ученые поверят "чудаку (подставьте  что-нибудь непечатное) в
сапогах" на таких посиделках? То-то...
     А как руководить своими людьми, ежели они и не ведают -- что у  тебя за
душой?!  Бить себя  в  грудь,  крича:  "Я  -- еврей!  Я -- энциклопедист!" -
наверное, глупо. Заставлять их играть с собой в шахматы... Тоже -- как-то не
так.
     Мне  нужен  был человек из  сей  --  "эмигрантской" среды, коий  бы мне
поверил и понял -- кто  я. И объяснил  это людям "научного круга". Этакий --
толмач-переводчик.
     А как делается сие?

     Со  времен  Иезуитского  Ордена  есть  старый  способ.  Надобно сыскать
женщину,  переспать с  ней, и --  ежели ей сие придется по  нраву, она  сама
введет вас в "свой круг".
     Ну, ежели  вы поклонник  --  иных  приключений, "сыскать" можно и юного
"протеже".  Правда,  и  "Круг  Своих"  будет  в  сем  случае  --  более  чем
специфический.
     Я хотел бы быть честным, -  пока я был молод и "не имел прав" на женщин
(имеются  в  виду  --  красавицы  гарнизонные,  иль  --  "на  постоях"), кои
"раздаются  в согласии с чином", у  меня самого были "ночные горшки", и даже
-- "клюквы". Это дело -- естественное и покуда вы молоды и сами не "клюква",
в армии глядят на сие -- "между пальцев".
     Но я человек -- весьма верующий. Когда меня тяжко ранило на льду Одера,
и "отнялось все ниже пояса", я понял, что сие -- Божья Кара. Я -- еврей и по
Закону не должен быть ни с рабами, ни -- "смазливыми мальчиками".
     Я сказал тогда Господу: "Прости меня, дурака, Господи! Ежели вернешь ты
мне все, что  отнял --  буду я этим пользоваться только  так,  как  задумано
Тобой и Природой!"
     Как я уже говорил, - Чудо произошло. И с той самой поры я зарекся не то
что  -- от "мальчиков",  но  даже  от любых  глупостей  на французский,  иль
греческий лад с обычными "девочками"!

     Я -- не ханжа и не  мне поучать юношей, как им быть. Пока у нас Рабство
и  пока есть  обычай "запрещать юному барину портить  девок" -- мужеложество
непобедимо. Так как  я  сам не считаю возможным дозволять "соплякам" портить
женскую жизнь,  - я  что  есть  сил  борюсь с русским  рабством.  Когда  оно
кончится, "содомия" в войсках уйдет, как явление и у нас станет Чище.
     Не  смею никого осуждать, но  при первой возможности  ставлю  в  пример
собственную  Судьбу,   -  ежели  кто-то  думает,   что  мое  "мужеложество",
пристрастие к гашишу,  или опию, бездарный провал в Ватикане, иль -- подобие
мятежа в Шуше -- набор каких-то случайностей...
     Поверьте  мне, - случайностей НЕТ. Довольно оступиться в чем-то одном и
Враг Рода всего Человеческого начинает сжирать тебя по частям.
     Подумаешь -- утолил свою похоть с безответным рабом! Ну, - затянулся ты
анашой -- какая глупость! Сжег  пару  ничем  не повинных  мирных деревень  с
чеченами -- ну так на то была какая-то Цель! Взбунтовал полк против старшего
командира -- командир вроде сам был виноват! Вместо того, чтоб примирить два
народа -- нарочно подтолкнул их к еще более лютой вражде, - одни из них были
"Наши"! Провалился, как потс, в Ватикане и Предал, и  Продал своих же -- так
потом все обернулось лишь к лучшему!
     Так можно долго оправдываться, но Истина в том,  что с каждым "витком",
каждым "шагом" Деяния все Страшнее и Горьше, а Расплата...
     Герцен  писал, что я  искупил многое  из  того в дни отступления из-под
Аустерлица...  Господь видел, как я страдал и нарочно  провел  меня чрез все
круги ада -- "голодание на  наркотики", ранения, голод и холод... Наконец, -
Паралич.
     Рассказывая о сием в Школе Академии Генерального Штаба, я говорю:
     - "Ребята, Вы уже взрослые люди и не мне Вас  учить.  Да и не имею я на
сие -- Права...
     Но зарубите себе  на носу, - разведчик гибнет от  малости. От того, что
-- где-то, в чем-то -- пошел он в обход Заповедей.
     Верьте в Господа. Он -- все Видит, все Знает. Любая Ваша Пакость выйдет
вам Боком самым неожиданным образом.
     Преступайте  Заповеди  лишь  тогда,  когда уж  точно  -- совсем  нельзя
по-хорошему. И  никто -- ни  Общество, ни Государство,  ни Церковь -- в этом
вам не Судья!
     Я  убоялся  мнения  Общества  и  решил  быть "как все".  Должны быть  у
мальчика моего  возраста и сословия "ночные горшки"  -- и я  согрешил против
Господа. И жизнь моя полетела наперекосяк.
     Вернулся я к Господу и стал жить  по Совести, - все у меня  получилось.
Стал я -  и  Ученым,  и Разведчиком,  и Генералом... В  общем, вам,  ребята,
решать -- Дело сие... Меж Вами и Господом".

     Такие вот правила вывел я сам для себя. Что мне было делать? "Мальчики"
отпадали сразу и навсегда. Переспать с женщиной... Я сплю только с теми, кто
мне -- по Сердцу.
     Совратить, да Испортить девицу  -- даже ради "сближенья" с Учеными  для
меня стало более невозможным. Такая вот...

     Впервые  я  увидал  мою  Маргит  в  конце  первой недели  "знакомства с
Университетом". Во время обеда  (а он был -- казенным и эмигранты не  хотели
его пропускать, - многие из них уносили  часть обеда в горшочке, увязанном в
белый платок -- кормить остальных членов семьи) я шел по  вымершим коридорам
и вдруг услыхал плеск воды.  Я -- весьма удивился, - кто ж это мог позволить
себе не брать бесплатный обед?!
     Осторожно я отворил дверь химической лаборатории...
     Там была девушка. Она мыла пробирки и колбы. На ней был  нелепый черный
халат,  коий висел,  как мешок,  а  на  голове  --  какой-то  серый  платок,
скрывавший ей волосы.
     Девушка  стояла  с пробирками у  окна  и  лучи вечернего  солнца  четко
обрисовывали ее темный профиль. Я не знаю, - что вдруг сжало мне сердце...
     Лишь потом, -  через много  лет, когда Маргит стояла  у  окна, держа на
руках нашу  старшенькую и в комнату вошла Дашка, сестра моя, жмурясь  против
яркого света, позвала:
     - "Мама?! А, это ты..."
     Я  невольно слышал  эти слова и до меня впервые  дошло,  что  в профиль
Маргит  -- вылитая моя матушка. (Что и -- неудивительно, - ей она троюродная
племянница, а мне -- кузина.)
     Я  затворил  за собой дверь  и вошел в тихую лабораторию. Девушка видно
услышала  шорох  и  на миг оглянулась.  В  отличие от меня она  не  смотрела
напротив света и перед ней  оказался "Хозяин  Университета" (как  меж  собой
ученые меня называли).
     Девушка страшно перепугалась, чуть было не выронила из рук мытую колбу,
в последний миг подхватила ее и спрятала за спиной. Я спросил у нее:
     - "Как твое имя?"
     Малышка растерялась, задумалась, а потом прошептала:
     - "Маргерит",  -  она так  и сказала  на англо-голландский манер  -- не
"Маргарита", ни  "Грехен",  а  именно  --  "Маргерит".  Причем было  сие  на
английский манер, - очень мягко, почти без буквы "р".
     Я  чуть было не рассмеялся. Хорошее произношение,  холеные белые руки и
благородные   черты  лица   выдавали  в   малышке   самую  лучшую  Кровь,  а
"Маргаритами"  в  лютеранской Германии  зовут  уличных  потаскух. Уже  потом
выяснилось,  что юная  Георгина Шарлотта  фон  Саксен-Кобург  (в  замужестве
Бенкендорф) страшно стеснялась должности "лаборантки" (а по сути -- уборщицы
и посудомойки) и работала в Дерпте под вымышленною фамилией.
     Родитель  ее  --  мой   дальний  дядюшка  был  самым  младшим   в  доме
ганноверских фон Саксен-Кобургов и ни на что не рассчитывал. (С точки зрения
династической он  не мог  и надеяться ни на хоть самый завалящий Престол, ни
-- даже маленькое Наследство).
     Поэтому  он с младых  лет стал учиться и стал в итоге -- преподавателем
математики, женившись на сестре своего друга по кафедре. Так как дядюшка мой
ни  на что не надеялся, "мезальянс" для него был  почти  "пшиком" и теща моя
оказалась "немножко еврейкою". Вот такая вот -- незадача.
     После этого  мои  будущие  тесть с  тещей  потеряли всяческие  права на
"высший свет" и жили, как и полагается еврейской семье "научного профиля".
     Когда  Антихрист  вторгся  в  Ганновер,  по  Восточной  Германии  пошли
массовые  погромы  и эта семья поспешила бежать  в "еврейскую Ригу". Будущий
тесть преподавал математику в Дерпте, теща -- содержала крохотный дом, шурин
пошел служить в  "жидовскую кавалерию", а Георгина Шарлотта  -- решила  хоть
как-нибудь помочь деньгами семье, устроившись "лаборанткой".
     У должности  сей был  большой  плюс  --  посудомойки  разбирали остатки
обедов  и могли унести домой больше прочих,  а у  моей будущей суженой  были
младшие сестрички с братиками...
     Второй плюс состоял в том, что  Маргит устроилась на две ставки и могла
убирать  за учеными  во  время обеденных перерывов,  когда в лабораториях не
было никого и ее никто не мог видеть. И, конечно, узнать...
     Потом она до слез хохотала:
     - "Вообрази, - посудомойка кою зовут Георгиной Шарлоттой! Да еще -- фон
Саксен-Кобург! Да я б скорей сквозь пол провалилась, чем с таким именем мыть
посуду!"
     Ежели вы  не  поняли, -  "Георгина"  -- женский  вариант  от  Георга --
Родового имени  властителей Британской Империи. А о Родовых  корнях прусских
"Шарлотт" я уже вам докладывал.
     Относитесь к  этому,  как  угодно, но как  фон  Шеллинг и я  думаю, что
Георгине  Шарлотте  не  пристало  работать на  кухне.  Но -  жалованья моего
дядюшки на его семью не хватало, а цены на продовольствие в эти дни взлетели
в Ливонии до небес...
     Это  в Ганновере они  были --  фон Саксен-Кобурги, а в эмиграции -- все
много проще. (А вариантов немного: пробирки, или... панель.)
     Я смотрел на эту девчушку и знал, что  она, конечно, не "Гретхен", но и
-- мыть пробирки с приличным именем...
     И,  вообще,  с  такими нежными,  белыми ручками  -- не дело  копаться в
кислотах, да щелочах...
     И  еще --  я знал, какая  альтернатива для таких девочек. И  Кислоты со
Щелоками для меня  в сто крат полезнее для здоровья, чем духи на пачулях, да
новомодная ароматическая вода из розовых лепестков...
     Ну, та самая -- коей полощут рот после "дел по-французски", -  это ж не
дело, когда изо рта - разит мужским семенем!
     Все эмигранты были нищи и  голодны и Бог им  Судья, как зарабатывать на
свой горький хлеб... Кстати, - тестю моему еще повезло с местом -- сказалось
родство с моей матушкой. Да и Маргит приняли в Университет только поэтому...
     А так, - духи-пачули, да полоскание из розовых лепестков...
     Я  лучше -- пущу себе пулю в лоб, иль  уйду жрать мох на родные болота,
но... Впрочем, не мне судить.

     Не знаю уж - как получилось, но я спросил вдруг (к удивлению для себя):
     - "Напиши-ка, пожалуйста, я хочу взглянуть на твой почерк".
     Маргит от такой просьбы в первый  миг растерялась, а потом показала мне
ведомость  на моющие средства. У жены моей прекраснейший почерк -- тоненький
и убористый...
     Я закрыл ведомость и сказал:
     - "Передай кому-нибудь пробирки и мыла со щеточками. Пойдешь ко мне?" -
девушка  вздрогнула,  а  я  нарочно  допустил  здесь   двусмысленность.  Моя
Жеребячья Кровь стала потихоньку бурлить от одного  запаха незнакомки и ежли
бы она сразу же согласилась, я бы -- не устоял. И у меня была бы иная жена.
     Но Маргит, не зная, что отвечать, машинально взяла очередную пробирку и
пошла ее мыть. Она шла сгорбившись и боясь понять меня "в дурном смысле".  Я
был совершенным Хозяином в наших краях и мог бы учинить над ней и не то, что
вытворял кузен мой -- упырь Константин.
     Тогда  я,  как ни  в  чем  ни  бывало  продолжил,  как  будто  случайно
прерванную фразу:
     - "... секретарем-референтом. У меня много встреч и мне нужен помощник,
коий вел бы протоколы всех моих заседаний".
     Маргит необычайно обрадовалась, ибо... Работа секретаря имеет несколько
иной  статус, нежели  работа  на  кухне.  (Потом она признавалась, что кроме
радости  -- она  в тот момент  лихорадочно  считала  в уме: что  выгоднее --
лишний обед для сестер и братишек, иль -- большее жалованье секретаря!)
     Я сказал ей, куда  надо идти, и где меня находить  --  после  того, как
будет все передано новой уборщице.

     Когда она появилась (уже в новом качестве), я не сдержал улыбки. Маргит
переоделась в какое-то подобье военной формы и -- надела армейские сапоги.
     Так было принято при дворе моей  матушки, - по новой моде даже  рижские
проститутки "исполняли  свой  долг"  нагишом, но  --  в  начищенных сапогах!
Герцогство моей матушки было, конечно -- больше Европой, чем дикая  Русь, но
восточный обычай  --  "походить  на Хозяйку"  укоренился и  среди нас.  Сами
знаете, что происходит с водой в сообщающихся сосудах...
     И  вот эти вот сапоги, да  подобострастное глядение в рот моего  нового
"референта", довело меня до того...
     С первого  до последнего дня моей службы в  Дерпте, я начинал работу  с
утра и  заканчивалась она -- ночью. У  нас не  было  времени на сон и всякие
глупости.
     Так  вот, -  в первый  же день  моего знакомства с  Маргит, я  выслушал
последний доклад во втором часу  ночи. Я распустил моих научных сотрудников,
а Маргит, как секретарь, обязана была закрыть за мной дверь.
     Вот когда она гремела ключами, а мы стояли в пустом, ночном коридоре, я
поставил свечу на пол и...
     Я взял Маргит  за талию, а она была такой худенькой, что руки мои почти
что сошлись...
     Девушка вздрогнула  и как-будто  стала вытягиваться  меж моими руками в
тонкую струнку,  пытаясь  ускользнуть от меня,  и --  не  смея мне  ответить
отказом. Я был для нее -- Хозяин.
     Мне вдруг стало стыдно. Я знал, что могу поманить ее пальцем, отвести в
мою келью, а там -- надругаться по-всякому, - пусть даже  греческим образом,
а она --  не посмеет противиться. Я был Хозяин здешних краев, а она -- нищая
эмигрантка.
     Я медленно  повернул  малышку  к  себе,  чуть  приподнял  ее  и  губами
почувствовал, как она плачет. Тихонько. Беззвучно.
     Потом жена говорила, что у меня в ту минуту руки тряслись от  похоти...
и она уже попрощалась со своей Честью.
     А у меня в  голове -- как  наяву: я лежу парализованный в моих Озолях и
молю Господа, чтоб  он вернул  мне Мужскую Силу.  И еще, - тот  самый вечер,
когда  я пришел  с друзьями  в  Рижский театр,  а  там  нас  ждали два  юных
актеришки...
     Актерская Судьба очень проста: без известности нету ангажементов, а без
ангажементов  --   нету  известности.  Поэтому   первый  ангажемент   "юному
дарованию" всегда покупают.
     Я оплатил обоим актерам (они были братья) полный ангажемент на весь год
в главных ролях  в  "Двенадцатой ночи".  За  это --  один из них  должен был
играть роль Виолы  для меня по ночам  на весь срок ангажемента, а  другой --
Цезарио (в  том самом смысле, как найденыша пользовал сам Орсино -- уроженец
Иллирии,  -  читай  Греции). Один из  них обязан был принимать нас в женском
белье, парике и всем прочем, другой -- греческого пажа...
     Я получил  свое.  Мои друзья  -- Петер с Андрисом тоже  "побаловалис