ескими
"брожениями" и к Нашествию Россия сплотилась. Если не вокруг трона, так хотя
бы -- "сама с собой" и осознала, что -- ей терять под вражеским сапогом.
     В известной  степени --  все,  что  делал  Государь  в  эти  годы  было
шарлатанством  и надувательством, но  --  он дал  шанс  Российской  Империи.
Начнись  у нас разговоры, да  заведись  "революционная плесень"  в  голодных
желудках -- все, конец. Наши бы босяки сами разнесли Империю в клочья...

     В 1825 году в Таганроге я как-то спросил Государя:
     - "Мне лучше  всех ведомо, как к Вам относятся в  Европе и мире. Неужто
легко получить репутацию совершенно Бесчестную... Почти что сказать -- Вора,
Лжеца и Обманщика..?"
     Кузен тогда рассмеялся, небрежно махнул рукой и сказал:
     - "У  меня  ж  нет  детей!  Стало быть и  Бесчестье  мое  ни к кому  не
пристанет. А Империю оставляю - лучше, чем я ее принял.
     Я же ведь не  хотел  царствовать! Ты тогда меня оскорбил, а  я... Я  не
желал быть царем в  голодной, обозленной,  раздираемой  национальной враждою
стране!
     Мне  однажды было  Видение:  мне сказали, -  Это Мой  Крест.  Я  обязан
заплатить Честью, но... Выходить, Выкормить страну без единой копейки!
     Если  угодно,  --  я  -- та  самая девка,  что  идет  на  панель,  чтоб
прокормить младших братьев. Тебя, Nicola и всех прочих...
     Я  --  старший ребенок в  семье, мне за  все и  ответствовать. Отец  не
оставил мне ничего, кроме Чести...
     Честью я и торговал эти годы...
     Зато Nicola, а  прежде всего -- мой племяш Сашенька никогда не войдут в
Нужду торговать своей Честью!"

     Я впервые задумался о таком отношении к Чести. Меня поразило: насколько
же я порой не знал моего ж старшего брата! Я еще удивился:
     -  "Я  не  думал,  что ты  так  любишь Николая  с  племянниками...  Мне
казалось..."
     Кузен отмахнулся:
     - "Nicola наш -- бастард без должного воспитания и понятий. Сыновья его
-- другой разговор...
     Но дело не в них. Мне не безразличны юные Николаевичи, но прежде  всего
-- я люблю мою матушку.
     Когда она играет со внуками, она -- светится изнутри! У меня  не  могло
быть детей. Здоровых детей...
     А  у  нее  -- могли  бы  быть  внуки.  Сильные,  красивые,  здоровые  и
смышленые...
     Моя Честь -- ничего.  В сравнении со счастливой старостью моей матушки.
Ее внуки будут когда-нибудь Императоры, а что может быть слаще для стареющей
королевы?
     Другой  вопрос -- как они появились.  Но  -- она моя Мать и потому  для
меня --  она святей  Богородицы. Стало быть  --  Судьба ее внуков  для  меня
важней моей собственной Чести..."

     Такова правда о нашем  участии в австрийской кампании и прусской войне.
Государь  преследовал  вполне  определенную  цель:  накормить  и   успокоить
Империю. Это ему удалось. Но, лишенная денег и  средств,  армия не могла  не
погибнуть.
     Вопрос  в  том -- стоит  ли за  это  винить Государя? Если б в  Империи
началась Революция, никакие  победы над  якобинцами  нас не  спасли.  Я знаю
людей,  кои думают  по-иному: "Мол,  довольно  громких  побед и национальный
подъем решит прочее".
     Не знаю. По-моему -- не решит.

     В октябре 1806 года на бой  с Антихристом вышли две армии. Кадровая под
командой фельдмаршала Каменского (120 тысяч штыков) выдвинулась в Пруссию от
Брест-Литовска   через  Пултуск  -  на  Граудениц.  Другая,  состоявшая   из
вспомогательных  иррегулярных частей местного  ополчения,  под командованием
Барклая де Толли  (25 тысяч штыков) выступила от Ковно  на Мемель и дальше -
на   Кенигсберг.  Изо  всех  наших   союзников  к  той  поре   "дышал"  лишь
Восточно-Прусский корпус Лестока...
     Что  сказать  о  прусской  кампании?  Я  думать  забыл  о  тряпках, или
кормежке.  Интендантская  служба  работала,  как часы, и  солдаты шли  в бой
обуты,  одеты и  сыты.  Наверно, так и  должно быть, но годы  русского опыта
заставляли взглянуть на сие -- с другой стороны.
     Пока мы с Петером и Андрисом резались за сто земель, - Ефрем втянулся в
дело и стал одним из самых молодых, но уважаемых гешефтмахеров. Пару лет  он
сидел в Нижнем, сколотил на сем недурной капитал и был возвращен в Ригу, где
принял участие в работе таможни.
     Именно тогда  Ефрем и  привык везде  зваться моим именем. Кто знает бен
Леви? А попробуй откажи самому Бенкендорфу?!
     Я никогда не беспокоился по сему поводу, - даже выдал доверенность, что
Ефрем -- мое "alter ego". Теперь  мне не нужно было  разгуливать  по  балам,
скучать на бессмысленных раутах, или  цепляться шпорой за шпору на плясках с
напыщенными прусскими, да английскими дурами.
     Мысли  мои  направились на другое.  Я  не  мог сидеть  в Риге,  дабы не
всколыхнулся прежний кошмар, и стоило подвернуться удачному случаю, я тут же
вскакивал  на  коня и мы с друзьями ехали в Озоли - к  Яльке и Катинке. Если
учесть,  что  от наших  порядков  до  Озолей  было  полдня пути, -  никто не
задерживал нас. Вся армия перешла на: две декады в расположении, десять дней
-  дома.  Вы  не представляете,  как хорошо  это сказалось  на  морали наших
частей!

     А дома было все - здорово. В свое время Иоганн Шеллинг смеялся, что я -
барон не смогу жить с крестьянкой. Я буду скучать без балов, да театров, она
- не выживет в  большом городе. Наверно, он - прав. Только я вырос в четырех
стенах Колледжа, дальше учился в  тихом и скромном Дерпте,  а потом - война,
война...  Не  успел  я  привыкнуть  к балам, да  театрам. Нет,  мне нравятся
театры, особенно, когда гастроли родного Рижского, да с - Шекспиром, но... Я
могу обойтись и без этого.
     Куда  как  лучше,  -  сесть  вечерком  на  завалинке,  набить трубочку,
раскурить ее  и сидеть себе... А  кругом красота - дух захватывает. Лес, как
живой, и от дальней реки  --  столбом  стоит пар, а клубы тумана  такие, что
протяни руку и -- тонешь, как в молоке! Хорошо...
     Потом в темноте уже подойдет Ялька  и от нее пахнет  парным  молоком от
наших коров  (все черные с белыми пятнами)  и дымом  печи. Она  сядет рядом,
прижмется всем телом,  или  положит голову мне  на грудь  и мы  сидим так  -
долго-долго.
     Потом  откуда-то из тумана вдруг - голоса. Приходят Петер с  Андрисом и
их женами. (Сами они из-за своей "слепоты"  уж не могут идти, - так их ведут
литовские "женушки".)
     Бывшая Ефремова  "языческая" жена, взятая Ялькою в экономки, выносит из
дома  пышущий  самовар и мы все вместе садимся  за  стол.  Так вышло, что мы
"засели в траншею" с октября по февраль и темнело рано, - ужинали всегда при
свечах. Приходили другие литвинки,  - Озоль с его дружками  с головой ушли в
дела Риги и появлялись больше наездами (разговор меж нами и штатскими больше
не клеился), а жены их приходили.

     За  годы моего  отсутствия  женщины  нашли  общий  язык.  Нет,  матушка
по-прежнему  не терпела  свою  "языческую  невестку",  а  Ялька - как могла,
старалась уязвить мою мать, но теперь их связала общая радость.
     Матушка стала бабушкой и  души не  чаяла в ее  первой внучке.  Именно к
Катинке  она ехала в первую  голову,  случись ей  бывать в  сих краях. А  уж
подарков разных везла  она -- не меньше телеги! Наверно, любому из нас нужна
"отдушина сердца", -  люди, привыкшие видеть маму на Бирже, поверить себе не
могли, что у "паучихи" найдется столько тепла...
     Матушка  самолично  учила Катинку  русскому языку - она  и  ей  прочила
великую  будущность  в Российской  Империи.  И  вот  однажды,  пока  бабушка
нараспев читала ей какую-то из былин, моя дочь спросила:
     - "Бабушка, а что  значит -- "Ах, ты гой  еси - добрый молодец", -  как
сие перевесть на латышский?"
     Матушка была занята, -  ей как раз  создавали прическу и делали педикюр
(в ее руках были былины). Поэтому она, не подумавши, отвечала:
     - "Варвары ничего  не знали ни в науке, ни - мудрости. Посему они звали
женщин, владеющих оккультными  знаниями -  колдуньями и Бабой-Ягой. А мудрая
бабушка видит сего идиота с косой саженью в плечах и констатирует факт:  "Ты
есть - гой, добрый молодец. Ну что ж теперь..." Понимаешь?"
     Катинка была уже достаточно образована и наслышана от бабули - кто есть
"гои" и почему с ними не стоит связываться. У крошки радостно блеснули глаза
и она с торжеством закричала:
     - "Так вот  почему  тебя,  бабушка, детки  кличут  Бабой-Ягой!" - немая
сцена.  Книга  с былинами выскользнула из маминых рук и чуть не шлепнулась в
тазик с мыльной водой,  где отмокали ее  мозоли.  Хорошо  еще книгу  вовремя
подхватила одна  из  литвинок.  Подхватила и  затаилась, распростершись  над
тазиком.
     Матушка же... через мгновение прикрыла глаза рукой - дабы ни у кого  не
приключилось сердечного  приступа.  Она немного  истерически рассмеялась,  и
подзывая внучку к себе, спросила ее странным шепотом:
     - "Скажи-ка мне, - кто был среди этих детей? Наши?!"
     Катинка, не ведавшая  зла от доброй бабушки, приласкалась, и прижавшись
розовенькой щекой к сухой пергаментной щеке моей матери, нежно проворковала:
     - "Нет, бабуленька,  никого с нашего хутора и  я так на них обозлилась,
что сказала, что они и есть,  - те самые - гои", - "Гой" в ту пору, с подачи
бабули, было самым страшным ругательством в устах моей дочери.
     Матушка весело  и  заразительно рассмеялась,  и все выдохнули. Она  же,
давясь от смеха, воскликнула:
     -  "Пусть именуют хоть Бабой  Ягой,  лишь бы - не в печь! Да - я и есть
для них Баба Яга! А ты моя маленькая - Бабка-Ежка!"
     Когда мне рассказали  об  этом  случае, я  сразу  подумал, что не  будь
Катинка любимой  внучкой - она б точно узнала,  -  откуда сказки про то, как
Баба  Яга варит детей в котле заживо. Думаю, нет примера яснее,  - насколько
матушка  распускала  и  баловала свою  внучку. Ну, а мы с  Ялькой - были  на
седьмом небе от  счастья,  что  грозная  бабушка  нашла  общий язык с  нашей
дочерью.

     Впрочем, как бы  там ни было, - шла  война. Пусть  весьма  странная - с
отпусками и весьма вольной жизнью, но - Война. Из Польши приходили вести все
более неутешительные, - в битве при Пултуске Бонапарту удалось  загнать  два
корпуса русской армии в болота, -  не  больше  того. Зима в том  году встала
рано  и корпуса Буксгевдена  и Беннигсена ушли по застылой трясине в Пруссию
на соединение с нашей армией.
     Если припомнить все прежние столкновения наших войск с якобинцами, то -
не считая Суворовских выдумок (но --  он же гений!), да отчаянного геройства
Багратиона при Шенграбене (но  тут  -  кавалерия), - впервые в  истории этих
войн наша пехота во всех смыслах не ударила лицом в грязь.
     К  сожалению,  первое одушевление  от  ничейного исхода Пултуского дела
сменилось  прямо отчаянием  от известий  о том,  что  когда  два  отрезанных
корпуса  прославили на весь свет силу России, - прочие  пять просто-напросто
разбежались по всей Польше, стоило Даву чуть прощупать, - чем они там дышат.
     Ну и,  конечно же, - партизаны. Впервые сие  слово прозвучало  именно в
этой кампании.  Так лягушатники звали  поляков, привычных стрелять из лесу в
спину  нашим  солдатам.  По мере того, как в Европу доходили вести  об  этой
кампании, армию якобинцев все чаще звали "силой Антихриста".
     Польские мародеры камня на камне не оставляли от еврейских местечек,  а
что  они делали  с  невинными детьми,  стариками  и  женщинами  -  описывать
невозможно.
     Да, я понимаю,  что в сих  местах нашли приют многие беглецы из Литвы и
Курляндии,  откуда  их  выбили матушкины  "жиды"  незадолго  до этого. Я,  в
принципе, могу осознать,  что многие, потеряв все по вине "жидовской армии",
теперь были злы на нас. Так приходите и решайте вопросы с "жидовскою Ригой"!
При чем здесь ваши же земляки?!
     Да нет, - кишка у  поляков тонка -  идти без  французов на  Ригу, - вот
тут-то и началось... Я не хотел бы записывать весь народ в "унтерменьши", но
если  мне  пришлось бы расставить все народы по классам:  русские  и немцы с
французами встали бы хоть и не на самом верху, но - в верхней трети таблицы.
     Я никогда  не бывал  в  черной  Африке  и  не видал тамошних  людоедов.
Совесть  мне не позволит поставить польскую мразь на почетное  нижнее место.
Но они - не далеко оттуда. Отнюдь.

     Стоило   лягушатникам   выдавить   в   Пруссию   корпуса  Беннигсена  с
Буксгевденом, дела пошли веселее. Главные силы противника вышли  в тыл нашей
позиции.
     По счастью, - наша запасная линия у Прейсиш-Эйлау оказалась не обойдена
и мы  заняли эти  траншеи. Верней, - наши егеря это сделали, моя ж кавалерия
каталась вокруг.
     Поездил я  недурно, -  выяснилось, что  в  мелких стычках  первых  дней
декабря мой батальон срубил где-то  сотни  три  французских лазутчиков,  кои
шастали  в тех краях, потеряв  где-то  семерых, или,  нет,  вру  - восьмерых
человек.  Это  произвело   настолько  хорошее  впечатление,  что  я  стал  -
полковником.
     Самой  же  большой  для  меня  наградой  стало  то, что  сами  французы
впоследствии признавались, что  наши  траншеи  произвели на них неизгладимое
впечатление. Сам Бонапарт, когда ему  утром сообщили о  том, что французские
авангарды  встречены ураганным огнем, долго разглядывал поле боя, а потом  с
негодованием произнес:
     - "Я не вижу  врага!  Вы что, -  считаете сих  кротов, что накопали нор
среди  поля  -  настоящим  противником? Командуйте-ка атаку!"  -  прежде чем
ординарец побежал исполнять приказ, фельдмаршал Ланн отчеканил:
     - "Ваше Величество, - не совершайте ошибки! Я насмотрелся на сии норы и
скажу, что они вырыты не кротами, - но сворой таксусов, коими славится Рига.
Собак сиих нарочно выводят для норных боев, глупо бодаться с такими на их же
позиции!"
     На сие Император с беспечностью отмахнулся:
     - "Отправляйтесь к солдатам, мой  Ланн. Я вызову, коль  в Ваших  словах
есть толика здравого смысла".
     Через пару  часов побледнелый, как смерть, корсиканец велел отступать и
потребовал к себе Ланна в другой раз. Когда тот явился, Бонапарт стоял перед
картой окрестностей:
     - "Ну что, знаток  рижских таксусов, - рассказывайте, что вы знаете  об
этих псах. Первым делом о слабостях. Фатальных".
     Ланн вытянулся и прищелкнул сапогами в ответ:
     - "У них короткие ноги, мон Сир. Изо всех собак, пасть коих чего-нибудь
стоит,  у  таксусов  - самые короткие ноги.  Прикажите быстрей отходить и Вы
сами увидите сей изъян!"
     Французский диктатор с  изумлением посмотрел на своего командира, а тот
продолжал:
     - "Штуцер  бьет  дальше пушки,  поэтому егерям нет смысла ни вставать в
линию, ни в колонну. Таксусы непривычны к стае и строю, - они дерутся в норе
один на один. Как на охоте, они идут рассыпной цепью - у каждого  своя цель.
При  первой  опасности  они  приучены  залегать  и  окапываться, ибо  штуцер
дозволяет зарядить себя из положения лежа.
     Сейчас  зима. Земля  промерзла и ее не возьмешь егерской лопаткой,  так
что латышей не  поднять,  ибо  каждый  из них  -  сам  по себе.  Хуторянская
психология. Глупо давить ежа, но где вы видали ежа сильно хищного?"
     Отчаянный корсиканец отрицательно мотнул головой:
     - "Мне нужна победа, а не отступление. Ежели мы уступим..."
     -  "Таксусы не полезут из своих нор, но  медведи, что сейчас зализывают
бока за их спинами, - бросятся за нами в погоню".
     Бонапарт, по рассказам, чуть не подпрыгнул от этих слов:
     - "Они способны атаковать?! Без огня егерей?!"
     - "Мон Сир, - Беннигсен увольнял Барклая из армии по... личным мотивам.
Они не помогут друг другу даже если - небо обрушится на землю.
     Буксгевден же  -  католик. Если  б  нас тут не было, - неизвестно -  не
бросилась ли бы вся лютеранская свора на подранков - католиков..."
     Великий корсиканец со значением потер руки:
     - "Господа,  а ведь  все  -- не  так скверно!  Спасибо,  Ланн,  Вы  еще
расскажете о повадках этих коротконожек, а сегодня...
     Эй,  там - играйте  общий отход!  Гвардии сосредоточиться  вот здесь  и
здесь... С рогатинами. На медведей..."

     Лично  мое участие в деле было  совсем  номинальным. Мы лишь взглядом и
сочувственным вздохом проводили русских, которые браво умаршировали от наших
траншей в пелену белого снега, который вдруг стал сыпать посреди дня. Я  уже
знал якобинскую силу и не  сомневался,  что их  поспешное бегство - не более
чем ответный сюрприз.
     Тут  из снежной пелены загрохотали пушки и через пару  минут показались
русские пехотинцы, кои со всех ног бежали к  нашим траншеям от невидимого за
снегом противника. Потом выяснилось, что сей снег спутал все карты.
     Французы побоялись подпустить русских чересчур близко (в рукопашном бою
русский медведь  просто -- страшен), мы их вовремя заметили и если медведи и
вляпались  в  чужие капканы,  то  оставили там -  клочок  шерсти,  да кончик
хвоста. Ну, может - что-то из мягкого места. За науку сию.
     Тем и кончилось дело при Прейсиш-Эйлау.  Якобинцы выяснили, что русских
теперь не выманить  из-за наших спин калачами, да и прислали  парламентеров.
Мол, ввиду чисто позиционного характера войны, не разойтись ли нам всем - по
домам. К пиву, вину, да сладким бабам? А наш спор  мы продолжим,  как сойдет
снег.

     Впервые  Бонапарт получил  достойный отпор. Конечно, - Прейсиш-Эйлау не
был  победой, но  Барклай  не  понес  потерь и  со всех  краев  к  нам пошли
делегации  - изучать  опыт.  Французов били и  до того, но  впервые  удалось
остановить - Самого!
     Матушка  сразу  увидела  в  сем   прекрасные   шансы  и...  объявила  о
празднованиях пятилетней годовщины открытия Дерптского Университета.

     На первый  взгляд,  это  -  странно.  Моя "Альма  Матер"  появилась при
шведах! Я зову сие "случаем Пятигорска".
     Пятигорск  основан неутомимым  Государем Императором.  Чтоб не забыть о
сем подвиге, он воздвиг  памятный камень: "Заложен Николаем Романовым в 1830
году". Рядом  стоят знаменитые ванны (конечно же -- "Николаевские"!), к коим
по его же приказу  привинтили табличку: "Устроены Николаем  Романовым в 1826
году". Без комментариев.
     (Надеюсь, все помнят тот год: Декабрьское Восстание, следствие, на коем
Государь  был главным  следователем, Война с Турцией и сразу -- Персией, кои
Государь не  решился почтить участием --  против нас были сильные чувства на
Дону и Кубани...
     Казаки  отрезали армию  от всякой  подпитки и  мы на  Кавказе  чудом не
захлебнулись собственной Кровью... Спаси Господи -- там был Ермолов!  Первые
признаки Волнения в Польше.
     Оказывается, - посреди всего этого нашлось время на заложение ванн! При
том, что до действующей Государь -- не доехал... Вот за это его и не любят в
войсках...)
     Вообразите  себе, - едет Государь по Кавказу. Глядь, - а посреди дороги
ванны стоят. Его имени. Дай-ка думаю, заложу я тут город. И заложил.
     Главное -- придумалось доброе имя: "Пятигорск". Правда, вот незадача, -
пришлось  изъять  старинные  труды  всяких там персов,  да турок. Они  имели
наглость ссылаться на какого-то Авиценну, коий аж в XI веке сильно советовал
съездить на воды в Бештау.  "Полежать в тамошних  ваннах..." Но это, конечно
же - не о том...
     Книжки сии  вредоносные,  по  цареву  Указу,  сожгли.  Зачем держать  в
библиотеках всякую хрянь? "У нас на дворе Просвещение, - XIX  век. Посему --
старинные  глупости  нам  не   надобны..."  И  еще:  "По  причине  стеснений
рекомендуется сжечь устарелости, не имеющие научного смысла..."
     В принципе,  - правильно. На деле  --  посреди  Золотого  Века  Русской
Культуры  в  костер  полетели  труды Авиценны, Улугбека  и Руставели. В Баку
сожгли полное  собрание рукописей из  библиотеки бакинского  хана: Авиценна,
Бахманьяр, Низами...
     Время было такое. То ли Нессельрод, то ли Адлерберг убедили Величество,
что  "мы должны  приять Бремя  Белого  Человека  и  Нести  Факел Цивилизации
отсталому варварству"... Вот этим вот самым Факелом и...

     "В чем держится Душа моя живая?
     Меня Судьба по Свету гонит --