т  ее
память... Андре, ты будешь посохом нашего славного монарха...  Он  будет
тебя лелеять, как родную дочь, и ты станешь править  Францией  по  праву
самой красивой, отважной и преданной.
   Андре широко раскрыла глаза от удивления.  Не  давая  ей  опомниться,
барон продолжал:
   - Ты одним своим взглядом  прогонишь  "века  женщин,  которые  только
позорят трон; одно твое присутствие очистит двор.  Твоему  великодушному
влиянию  знать  всего  королевства  будет  обязана  возвращением  добрых
нравов, хорошего тона, изысканной вежливости.  Дочь  моя,  ты  можешь  и
должна стать путеводной звездой для всего нашего  государства  и  венцом
славы для нашей семьи.
   - А что я должна для этого сделать? - спросила оглушенная Андре.
   - Андре! Я тебе часто говорил, что в этом мире  приходится  вынуждать
людей к тому, чтобы  они  были  добродетельными,  заставлять  их  любить
добродетель.   Добродетель   хмурая,   тоскливая,   бубнящая   поучения,
отталкивает даже тех, кто готов  был  к  ней  приблизиться.  Пусть  твоя
добродетель будет не лишена кокетства, даже порока. Это под  силу  такой
умной и сильной девушке, как ты. Будь  такой  ослепительной,  чтобы  при
дворе только и было разговору, что о тебе. Постарайся, чтобы королю было
с тобой так приятно, чтобы он не мог без  тебя  обходиться.  Будь  очень
скрытной, сдержанной со всеми, кроме короля, и ты  очень  скоро  станешь
могущественной.
   - Я не совсем понимаю, что вы  хотите  этим  сказать,  -  проговорила
Андре.
   - Разреши мне тобой руководить. Тебе  ничего  не  придется  понимать,
только исполняй, что я тебе скажу, - это даже лучше для такой  послушной
и доброй девочки, как ты. Кстати, чтобы претворить в жизнь первый пункт,
я должен наполнить твой кошелек. Возьми сто луидоров  и  приготовь  себе
туалет,  достойный  того  уровня,  на  который  тебя  поднимает  король,
оказавший нам честь своим вниманием.
   Таверне дал дочери сто луидоров, поцеловал ей ручку и вышел.
   Он быстрыми шагами пошел по  той  аллее,  по  которой  пришел,  и  не
обратил внимания на Николь, стоявшую в роще Амуров;  она  была  увлечена
беседой с сеньором, сообщавшим ей что-то на ушко.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1

ЧТО БЫЛО НУЖНО АЛЬТОТАСУ, ЧТОБЫ ЗАВЕРШИТЬ ПРИГОТОВЛЕНИЕ ЭЛИКСИРА ЖИЗНИ

   На  следующий  день  после  этого  разговора,  около  четырех   часов
пополудни, Бальзамо в своем кабинете на  улице  Сен-Клод  читал  письмо,
переданное ему Фрицем. Письмо было без подписи: он так и этак вертел его
в руках.
   - Мне знаком этот почерк, - говорил он,  -  не  почерк,  а  каракули,
некрасивый, нетвердый, и много орфографических ошибок.
   Он стал перечитывать:
   "Ваше сиятельство!
   Лицо, обращавшееся к вам просить совета за несколько дней до  падения
последнего министра, а также много раньше, прибудет  к  Вам  сегодня  за
новым советом. Позволят ли Ваши разнообразные занятия уделить этому лицу
полчаса между четырьмя и пятью часами вечера?"
   Перечитав письмо во второй или в третий раз,  Бальзамо  погрузился  в
размышления.
   "Не стоит беспокоить Лоренцу из-за такой малости. И потом, разве я не
умею угадывать сам? Каракули - верный  признак,  что  писал  аристократ;
почерк нетвердый - это свидетельствует  о  преклонных  годах  писавшего;
много орфографических ошибок: автор - придворный. Какой я глупец! Это же
герцог де Ришелье. Разумеется, я уделю вам полчаса, ваша  светлость,  да
хоть час, хоть целый день! Возьмите у меня все время и  делайте  с  ним,
что пожелаете. Ведь вы для меня, сами того не зная, являетесь  одним  из
моих таинственных агентов, одним из моих домашних демонов.  Разве  мы  с
вами заняты не одним и  тем  же  делом?  Мы  вместе  пытаемся  расшатать
монархию: вы - тем, что хотите стать ее министром, я - тем, что  являюсь
ее врагом. Я жду вас, ваша светлость!
   Бальзамо вынул часы, желая убедиться, долго ли еще ему ждать герцога.
   Как раз в эту минуту под потолком зазвенел звонок.
   - Что такое? - вздрогнув, проговорил Бальзамо. - Лоренца! Меня  зовет
Лоренца! Она хочет со мной увидеться. Не случилось ли с ней чего-нибудь?
Или, может быть, у нее опять истерический припадок - свидетелем которого
мне часто случалось быть, а несколько раз не  просто  свидетелем,  но  и
жертвой? Еще вчера она была задумчива, смиренна, нежна; вчера  она  была
такой, какой я больше всего ее люблю. Бедная девочка! Ну, пойду.
   Он застегнул расшитую рубашку, заправил кружевное жабо  под  шлафрок,
взглянул на свое отражение, желая убедиться, что волосы у него не  очень
взлохмачены, и пошел по направлению к лестнице,  позвонив  перед  тем  в
колокольчик, точно так, как это сделала Лоренца.
   Бальзамо  по  привычке  остановился  в  комнате,  отделявшей  его  от
Лоренцы; он скрестил руки на груди, повернулся в ту сторону, где по  его
предположениям должна была находиться  Лоренца,  и  не  знавшим  преград
усилием воли заставил ее уснуть.
   Потом он заглянул в едва заметную трещинку в стене, словно сомневался
в себе или считал, что необходимо быть особенно осторожным.
   Лоренца уснула в  тот  момент,  когда  лежала  на  диване  или  после
приказания своего повелителя упала на него, покачнувшись и ища,  на  что
бы опереться. Ни один художник не мог бы придумать для  нее  позы  более
поэтичной, чем та, какую она приняла. Страдая и задыхаясь  под  тяжестью
гипноза, Лоренца походила на одну  из  прекрасных  Ариан  кисти  Ванлоо:
грудь ее бурно вздымалась, голова повисла от отчаяния или изнеможения.
   Бальзамо вошел в комнату и, залюбовавшись, остановился перед ней.  Он
поспешил ее разбудить: она была слишком соблазнительна.
   Едва раскрыв глаза, она метнула в него пронзительный  взгляд,  потом,
словно для того, чтобы собраться с  мыслями,  обеими  руками  пригладила
волосы, сжала губы, приоткрывшиеся было в сладострастном забытьи, и, изо
всех сил напрягая память, постаралась припомнить, что  с  ней  произошло
Бальзамо с беспокойством наблюдал за ней. Он давным-давно  привык  к  ее
внезапным переходам от  нежной  влюбленности  к  всплескам  ненависти  и
злобы. Теперешняя ее задумчивость была ему внове; хладнокровие  Лоренцы,
с каким она  его  принимала,  сдерживая  привычные  уже  вспышки  злобы,
свидетельствовали о  том,  что  на  сей  раз  его  ожидает  нечто  более
серьезное, чем  то,  что  ему  доводилось  видеть  до  сих  пор  Лоренца
привстала и, тряхнув головой, подняла на Бальзамо бархатные глаза.
   - Сядьте, пожалуйста, рядом,  -  попросила  она  его.  При  звуке  ее
голоса, проникнутого необычайной нежностью, Бальзамо вздрогнул.
   - Вы хотите, чтобы я сел? - переспросил он. -  Вы  прекрасно  знаете,
Лоренца, что у меня только одно желание: умереть у ваших ног.
   - Сударь! - не меняя тона, продолжала Лоренца. - Я прошу  вас  сесть,
хотя не собираюсь долго с вами  говорить.  Но  мне  кажется,  что  будет
лучше, если вы сядете, - Нынче, как, впрочем, и всегда, моя  дорогая,  я
готов исполнить любое ваше желание, - ответил Бальзамо и  сел  в  кресло
рядом с Лоренцой, сидевшей на диване.
   - Сударь! - проговорила она,  умоляюще  взглянув  на  Бальзамо.  -  Я
вызвала вас для того, чтобы попросить вас об одной милости.
   - Лоренца, любимая моя! - воскликнул в восторге Бальзамо.  -  Просите
все, что хотите, все!
   - Я хочу только одного, но предупреждаю вас: это  мое  самое  сильное
желание.
   - Говорите, Лоренца, говорите! Я готов отдать все  мое  состояние,  я
полжизни отдам за то, чтобы вы были счастливы!
   - Вам это ничего не будет стоить, это займет всего одну минуту вашего
времени, - сказала молодая женщина.
   Обрадованный тем, что  разговор  протекает  так  спокойно,  Бальзамо,
обладавший  богатым  воображением,  попытался  представить  себе,  какие
желания могли появиться у Лоренцы и какие он мог бы удовлетворить.
   "Она у меня сейчас попросит служанку или подругу, - думал  он.  -  Ну
что же, это огромная жертва, потому что мне придется  подвергнуть  риску
свою тайну и тайну моих друзей, но я готов на  него  пойти,  потому  что
бедняжка томится в одиночестве".
   - Ну говорите же, Лоренца, - проговорил он, глядя  на  нее  с  нежной
улыбкой.
   - Сударь! Вы знаете, что я умираю от тоски и одиночества,  -  молвила
она.
   Бальзамо в знак согласия опустил голову и вздохнул.
   - Моя молодость пропадает понапрасну, - продолжала Лоренца, - мои дни
проходят в слезах, мои ночи - это нескончаемый ужас. Я угасаю в тоске  и
одиночестве - Вы сами избрали  себе  такую  жизнь,  Лоренца,  -  отвечал
Бальзамо, - и не моя вина, что образ жизни, который вас теперь  приводит
в уныние,  вы  сами  предпочли  тому,  которому  могла  бы  позавидовать
королева.
   - Пусть так. Но вы видите, что я обращаюсь к вам.
   - Благодарю вас, Лоренца.
   - Не вы ли мне неоднократно говорили, что вы - христианин, хотя...
   - Хотя вы полагаете, что я погубил свою душу, вы это хотите  сказать?
Я правильно закончил вашу мысль, Лоренца?
   - Прошу  вас  выслушать  то,  что  я  скажу,  и  ничего  за  меня  не
додумывать.
   - Продолжайте, пожалуйста.
   - Вместо того, чтобы вызывать во мне ненависть  и  доводить  меня  до
отчаяния, окажите мне, раз уж я ни на что не гожусь...
   Она замолчала и посмотрела на Бальзамо. Но он  уже  овладел  собой  и
ответил ей холодным взглядом, нахмурив брови.
   Она затрепетала под его почти угрожающим взглядом.
   - Окажите мне милость, - продолжала она. - Я не прошу у вас  свободы,
нет, я знаю, что по Божьей,  вернее,  по  вашей  воле,  -  ведь  вы  мне
кажетесь всемогущим, - я обречена на  пожизненное  заточение.  Позвольте
мне хоть изредка видеть человеческие лица, слышать не только ваш  голос,
позвольте мне выходить, двигаться, чувствовать, что я еще живу.
   - Я предвидел это ваше желание, Лоренца, - проговорил Бальзамо,  беря
ее за руку, - и вы знаете, что уже давно я тоже этого хочу.
   - Правда?! - вскричала Лоренца.
   - Но вы же пригрозили, что предадите меня, когда я потерял голову  от
любви...  Я  позволил  вам  проникнуть  в  некоторые  свои   научные   и
политические тайны. Вы знаете, что Альтотас нашел философский  камень  и
ищет секрет вечной молодости, - это из области науки. Вы знаете, что я и
мои друзья замышляем свержение монархии, - это из области  политики.  За
одну из этих тайн меня могут  приговорить  к  сожжению  на  костре,  как
колдуна; за другую меня колесуют как за государственную измену. А вы мне
угрожали, Лоренца; вы мне сказали,  что  любой  ценой  хотели  бы  вновь
обрести свободу ради  того,  чтобы  прежде  всего  донести  на  меня  де
Сартину. Ведь это же ваши слова?
   - Что вы от меня хотите!.. Я порой  прихожу  в  отчаяние  и  тогда..,
тогда я теряю разум.
   - А сейчас вы спокойны? Достаточно ли вы благоразумны в  эту  минуту,
чтобы мы могли поговорить?
   - Надеюсь, что да.
   - Если я возвращу вам свободу, о которой вы меня просите, могу  ли  я
надеяться, что вы будете мне преданной и покорной женой, что я  найду  в
вас верную и нежную душу? Вы  знаете,  что  это  мое  заветное  желание,
Лоренца.
   Молодая женщина молчала.
   - Сможете ли вы меня полюбить? - со вздохом закончил Бальзамо.
   - Я не хочу обещать вам то, что не  могла  бы  исполнить,  -  молвила
Лоренца. - Ни любовь, ни ненависть от нас не  зависят.  Я  надеюсь,  что
Господь в  награду  за  ваши  добрые  дела  поможет  мне  избавиться  от
ненависти и полюбить вас.
   - К сожалению, такого обещания недостаточно, Лоренца, чтобы я мог вам
довериться. Я хочу от вас услышать клятву  верности,  священную  клятву,
нарушение которой было бы святотатством. Это должна быть  такая  клятва,
которая связала бы вас и в этой, и  в  той  жизни,  а  в  случае  вашего
предательства она должна привести вас к смерти в этом мире и  к  вечному
проклятию - в том.
   Лоренца не проронила ни звука.
   - Готовы ли вы  принести  такую  клятву?  Лоренца  уронила  голову  и
спрятала лицо в ладонях, ее грудь  бурно  вздымалась  от  охвативших  ее
противоречивых чувств.
   - Поклянитесь мне, Лоренца, так, как я этого от вас  прошу,  со  всей
торжественностью, коей будет сопровождаться ваша клятва, и вы свободны.
   - Чем я должна поклясться?
   - Поклянитесь, что никогда, ни под каким предлогом,  ничто  из  того,
что вы узнали о занятиях Альтотаса, вы никому не откроете.
   - Клянусь!
   - Поклянитесь, что вы никогда не разгласите того, что знаете о  наших
собраниях.
   - Ив этом клянусь!
   - И вы готовы принести такую клятву, какую я вам предложу ?
   - Да. И это все?
   - Нет. Поклянитесь, - и это самое главное, Лоренца, потому что другие
клятвы затрагивают меня косвенно, а в  этой  клятве  заключено  все  мое
счастье, - поклянитесь, что никогда не покинете меня. Поклянитесь, и  вы
свободны.
   Молодая женщина  вздрогнула,  почувствовав,  как  ее"  сердце  словно
пронзил стальной клинок.
   - Как я должна произнести эту клятву?
   - Мы вместе отправимся в  церковь,  Лоренца.  Мы  вместе  причастимся
одной  просфорой.  На  этой  просфоре  вы  и  поклянетесь   никогда   не
рассказывать ни об  Альтотасе,  ни  о  моих  товарищах.  Вы  поклянетесь
никогда не разлучаться со мной. Мы разделим просфору  пополам  и  следим
ее, поклявшись перед всемогущим Богом: вы - в том, что никогда  меня  не
предадите, я - в том, что составлю ваше счастье.
   - Нет, - возразила Лоренца, - подобная клятва - кощунство.
   - Клятва может быть кощунством только тогда,  Лоренца,  -  с  грустью
заметил Бальзамо, - когда она произносится с намерением нарушить ее.
   - Я не стану приносить эту клятву, - продолжала упорствовать Лоренца.
- Я боюсь погубить свою душу.
   - Повторяю вам, что вы сгубили бы душу не тогда, когда произносили бы
эту клятву, а в том случае, если бы нарушили ее.
   - Я не буду клясться.
   - В таком случае наберитесь терпения, Лоренца, - проговорил  Бальзамо
не со злобой, а с глубоким сожалением.
   Лоренца помрачнела, словно  туча  набежала  внезапно  и  нависла  над
цветущей лужайкой.
   - Значит, вы мне отказываете? - спросила она.
   - Нет, Лоренца, это вы  отказываете  мне.  Нервное  движение  Лоренцы
выдало нетерпение, охватившее ее при этих словах.
   - Послушайте, Лоренца, - обратился к ней Бальзамо, - я  кое-что  могу
для вас сделать, и сделать немало, можете мне поверить.
   - Говорите, - горько  улыбнувшись,  проговорила  молодая  женщина,  -
Посмотрим, как далеко может зайти щедрость,  о  которой  вы  так  любите
разглагольствовать.
   - Бог, случай или судьба, - называйте это,  как  хотите,  Лоренца,  -
связали нас неразрывными узами. Не стоит пытаться разорвать  их  в  этой
жизни, это под силу только смерти.
   - Ну, это я уже слышала, - нетерпеливо проговорила Лоренца.
   - Так вот через неделю, Лоренца, чего бы мне это ни стоило и  как  бы
ни велик был риск, у вас будет подруга.
   - Где? - спросила она.
   - Здесь.
   - Здесь?! -  вскричала  она.  -  За  этими  решетками,  за  железными
дверьми? Подруга по заточению? Вы ничего не поняли, сударь, я совсем  не
этого у вас прошу.
   - Это все, что в моих силах, Лоренца!  Молодая  женщина  сделала  еще
более нетерпеливое движение.
   - Дорогая моя! Дорогая моя! - ласково продолжал Бальзамо. - Подумайте
хорошенько:  из  нас  двоих  вам  легче  перенести  все   тяготы   этого
вынужденного несчастья.
   - Ошибаетесь, сударь! До сей минуты я страдала только за себя,  а  не
за другого. И я не могу долее выдержать испытание, которому, насколько я
понимаю, вы хотели бы меня подвергнуть. Пусть вы поместите рядом со мной
такую же жертву, как я. Я буду видеть, как она худеет, бледнеет,  чахнет
от страданий, как я; я буду слышать, как она стучит, как и я раньше, вот
в эту стену, в эту  постылую  дверь,  которую  я  по  сто  раз  на  день
разглядываю, пытаясь понять, как она открывается, пропуская вас сюда.  А
когда эта жертва, моя подруга,  обломает,  как  я,  ногти  об  дерево  и
мрамор, тщетно пытаясь разбить доски или раздвинуть  плиты;  когда  она,
как я, выплачет все глаза; когда она, как я, станет  мертвой,  и  вместо
одного перед вами будут два трупа, вы со  свойственной  вам  дьявольской
добротой скажете: "Этим двум девочкам  весело  вместе,  они  счастливы."
Нет, нет, тысячу раз нет! И она в сердцах топнула  ногой.  Бальзамо  еще
раз попытался ее успокоить.
   - Ну ну, Лоренца, - молвил он, - не волнуйтесь, будьте  благоразумны,
умоляю вас.
   - И он еще просит меня не волноваться! Он просит  меня  образумиться!
Палач просит снисхождения у жертвы, которую он мучает!
   - Да, я прошу вас быть благоразумной и  снисходительной,  потому  что
ваши приступы гнева ничего не меняют в нашей общей судьбе, они причиняют
боль, только и всего. Примите то, что я вам предлагаю,  Лоренца;  я  дам
вам подругу, которая полюбит рабство за то,  что  оно  одарит  ее  вашей
дружбой. Вы напрасно опасаетесь, что увидите грустное,  залитое  слезами
лицо; напротив, ее улыбка, ее  веселый  нрав  развеселят  и  вас.  Милая
Лоренца, согласитесь на мое предложение. Могу поклясться, что большего я
не могу вам предложить.
   - Иными словами, вы поселите рядом со мной наемницу и скажете ей, что
тут живет одна сумасшедшая, несчастная женщина, безнадежно  больная,  вы
придумаете мне  какую-нибудь  болезнь.  "Заточите  себя  вместе  с  этой
сумасшедшей, пообещайте, что будете верно ей служить, и я заплачу вам за
ваши услуги, как только бедняжка умрет".
   - Ах, Лоренца, Лоренца! - прошептал Бальзамо.
   - Нет, все будет не так, я  ошиблась,  да?  -  насмешливо  продолжала
Лоренца. - Я недогадлива, ничего не поделаешь! Я несведуща, я так  плохо
знаю свет!.. Вы можете сказать  этой  женщине:  "Будьте  бдительны:  эта
сумасшедшая опасна; предупреждайте меня  о  каждом  ее  шаге,  о  всякой
мысли; следите за ней днем и ночью". И  вы  дадите  ей  столько  золота,
сколько она пожелает: золото вам достается даром  -  ведь  вы  сами  его
делаете.
   - Лоренца! Вы  заблуждаетесь;  во  имя  Неба,  Лоренца,  постарайтесь
прочесть то, что у меня в сердце. Дать вам подругу значило бы  поставить
под удар дело всей моей жизни; если бы не ваша ненависть, вы оценили  бы
мою жертву... Дать вам подругу, как я уже сказал, это значит подвергнуть
риску мою безопасность, мою свободу, жизнь. Однако я готов на это,  лишь
бы вас избавить от огорчений.
   -  Огорчений!  -  вскричала  Лоренца  с  диким  хохотом,  заставившим
Бальзамо содрогнуться. - И он называет это огорчениями!
   - Ну хорошо, страдания... Да,  вы  правы.  Лоренца,  это  невыносимые
страдания. Да, Лоренца! Что ж, повторяю: потерпите, придет  день,  когда
кончатся все ваши страдания;  придет  время,  и  вы  станете  свободной;
настанет время, когда вы станете счастливой.
   - Позвольте мне удалиться в монастырь! Я хочу дать обет.
   - В монастырь?
   - Я буду молиться, я буду молиться прежде всего за вас, а уж потом за
себя. Я буду там заперта, это верно, но ведь  у  меня  будет  и  сад,  и
свежий воздух, и простор, и кладбище, где я  буду  гулять  среди  могил,
подыскивая  место  и  для  себя.  У  меня   будут   подруги,   по-своему
несчастливые, у каждой из них своя горькая доля. Позвольте мне удалиться
в монастырь, и я дам  вам  любые  клятвы,  какие  вы  только  пожелаете.
Монастырь, Бальзамо, монастырь! На коленях умоляю вас об этой милости!
   - Лоренца! Лоренца! Мы не можем разлучиться. Мы  навсегда  связаны  в
этой жизни, слышите? Не просите у меня ничего, что  выходит  за  пределы
этого дома.
   Бальзамо произнес эти слова отчетливо и  в  то  же  время  сдержанно,
тоном, не допускавшим возражений; Лоренца больше не настаивала.
   - Значит, вы этого не хотите? - с убитым видом прошептала она.
   - Не могу.
   - Это ваше последнее слово?
   - Да.
   - Ну что же, тогда я попрошу вас о другом, -  с  улыбкой  проговорила
она.
   - Милая Лоренца! Улыбнитесь еще, вот так же, и можете просить у меня,
что только пожелаете.
   - Вы готовы исполнить любую мою прихоть, лишь бы я делала  все,  чего
вы от меня требуете, в