ршок  с  геранью
возле слухового окна - вот и  все  ее  убранство.  Андре  отдала  Николь
огромную картонку из-под шляпки -  она  служила  девушке  и  комодом,  и
столом.
   Николь присела на край кровати, Жильбер - на угол картонки.
   Пока Николь поднималась по лестнице, она успокоилась. Овладев  собой,
она чувствовала себя сильной. Жильберу,  вздрагивавшему  от  внутреннего
напряжения,  напротив,  никак  не   удавалось   восстановить   привычное
хладнокровие.
   Он чувствовал, как раздражение поднималось в нем по  мере  того,  как
Николь успокаивалась.
   В наступившей тишине Николь бросила на Жильбера полный страсти взгляд
и, не скрывая досады, спросила:
   - Значит, вы влюблены в госпожу и обманываете меня?
   - Кто вам сказал, что я влюблен в госпожу? - спросил Жильбер.
   - Еще бы! Вы ведь бегаете к ней на свидания?
   - Кто вам сказал, что я шел к ней на свидание?
   - А зачем же вы отправились в дом? Не к колдуну ли вы шли?
   - Возможно. Вам известно, что я честолюбив.
   - Вернее сказать - завистлив.
   - Это одно и то же, только названия разные.
   - Не нужно разговор о вещах превращать в  спор  о  словах.  Итак,  вы
больше не любите меня?
   - Напротив, я вас люблю.
   - Почему же вы меня избегаете?
   - Потому что при встречах со мной вы ищете повода для ссоры.
   - Ну конечно, я думаю, как бы с вами поссориться, будто мы  только  и
делаем, что встречаемся с вами на каждом шагу!
   - Я всегда был нелюдимым - вам это должно быть известно.
   - Чтобы в поисках одиночества карабкаться по лестнице... Простите,  я
никогда об этом не слыхала.
   Жильбер проиграл первое очко.
   - Скажите откровенно, Жильбер, если можете, признайтесь,  что  больше
меня не любите или любите нас обеих...
   - А если так, что вы на это скажете? - спросил Жильбер.
   - Я бы сказала, что это чудовищно!
   - Да нет, это просто ошибка.
   - Вашего сердца?
   - Нашего общества. Существуют страны, где мужчины  могут  иметь  семь
или восемь жен.
   - Это не по-христиански, - в волнении отвечала Николь.
   - Зато по-философски, - высокомерно парировал Жильбер.
   - Господин философ! Вы бы согласились, если бы я вслед за вами завела
еще одного любовника?
   - Мне не хотелось бы по отношению к вам быть жестоким тираном.  Кроме
того, я не хотел бы сдерживать ваши сердечные порывы...  Святая  свобода
заключается в том, чтобы уважать свободу выбора другого человека.  Смени
вы любовника, Николь, я не смог бы требовать от вас  верности,  которой,
по моему глубокому убеждению, в природе не существует.
   - Ах, теперь вы сами видите, что не любите меня! - вскричала Николь.
   Жильбер был силен в разглагольствованиях - и не потому,  что  обладал
логическим умом. Он знал  все-таки  больше,  чем  знала  Николь.  Николь
читала иногда для развлечения; Жильбер читал не только  забавные  книги,
но и такие, из которых мог извлечь пользу.
   В  споре  Жильбер  постепенно  обретал  хладнокровие,  которое  стало
изменять Николь.
   - У вас хорошая память,  господин  философ?  -  иронически  улыбаясь,
спросила Николь.
   - Не жалуюсь, - парировал Жильбер.
   - Помните, что вы говорили мне полгода назад,  когда  мы  с  госпожой
приехали из Аннонсиад?
   - Нет, напомните.
   - Вы мне сказали: "Я беден". Это было в тот  день,  когда  мы  вместе
читали "Танзая" среди развалин старого замка.
   - Что же дальше?
   - В тот день вы трепетали...
   - Вполне возможно: я по натуре робок. Однако я делаю  все  возможное,
чтобы избавиться от этого недостатка, как, впрочем, и от остальных.
   - Так вы скоро станете совершенством! - рассмеялась Николь.
   - Во всяком случае, я стану  сильным,  потому  что  сила  приходит  с
мудростью.
   - Где вы это вычитали, скажите на милость?
   - Не все ли равно? Вспомните лучше, что я  вам  говорил  под  сводами
старого замка.
   Николь чувствовала, что все больше ему проигрывает.
   - Вы сказали мне тогда: "Я беден, Николь, никто меня не любит,  никто
не знает, что у меня вот здесь", и прижали руку к сердцу.
   - Вот тут вы ошибаетесь: при этих словах  я,  должно  быть,  постучал
себя по лбу. Сердце - это всего  лишь  насос  для  перекачивания  крови.
Раскройте "Философский словарь" на статье "Сердце" и прочтите,  что  там
написано.
   Жильбер удовлетворенно выпрямился. Испытав  унижение  в  разговоре  с
путешественником, он теперь отыгрывался на Николь.
   - Вы правы, Жильбер, вы в самом деле постучали себя по лбу. При  этом
вы сказали: "Меня здесь держат за дворового пса,  даже  Маон  счастливее
меня". Я вам тогда ответила, что вас нельзя не любить; если бы  вы  были
моим братом, я бы любила вас". Эти слева исходили как будто из сердца, а
не из головы. Хотя, возможно, я  ошибаюсь;  я  не  читала  "Философского
словаря".
   - Вы ошиблись, Николь.
   - Вы обняли меня. "Вы сирота, Николь, - сказали  вы  мне,  -  я  тоже
одинок. Бедность и низкое происхождение сближают нас больше, чем брата и
сестру. Полюбим же друг друга, Николь, как если  бы  мы  и  впрямь  были
братом и сестрой. Кстати, в  таком  случае  общество  запретило  бы  нам
любить друг  друга  так,  как  я  мечтаю  быть  любим".  Потом  вы  меня
поцеловали...
   - Вполне вероятно.
   - Вы действительно думали тогда то, что говорили?
   - Несомненно. Так почти всегда бывает: говорим то, что  думаем,  пока
говорим.
   - Значит, сейчас...
   - Сейчас я на полгода старше; я узнал  то,  чего  не  знал  тогда,  я
догадываюсь о том, чего пока не знаю. Сейчас я думаю иначе.
   - Так вы лжец, лицемер, болтун! - забывшись, вскричала Николь.
   - Не больше чем путешественник, у которого спрашивают  его  мнение  о
пейзаже, когда он еще в долине, а потом задают ему тот же вопрос,  когда
он уже поднялся на вершину горы,  которая  скрывала  от  него  убегающую
даль. Теперь я лучше вижу местность, только и всего.
   - Так вы не женитесь на мне?
   - Я вам  никогда  не  говорил,  что  собираюсь  на  вас  жениться,  -
презрительно усмехнулся Жильбер.
   - Однако я думала, - воскликнула в отчаянии  девушка,  -  что  Николь
Леге - достойная пара для Себастьяна Жильбера.
   - Любой человек достоин другого, - возразил Жильбер, - но  природа  и
образование  наделяют  их  разными  способностями.  По  мере  того,  как
развиваются эти способности, люди все более отдаляются друг от Друга.
   - Так значит, у вас более развиты способности, чем у меня,  и  потому
вы от меня удаляетесь?
   - Вот  именно.  Вы,  Николь,  еще  не  умеете  рассуждать,  зато  уже
начинаете понимать.
   - Да, - в отчаянии вскричала Николь, - да, я понимаю!
   - Что вы понимаете?
   - Я поняла: вы бесчестный человек!
   - Возможно. Многие рождаются с низменными инстинктами, но для того  и
дана человеку воля, чтобы их исправить.  Руссо  тоже  при  рождении  был
наделен низменными инстинктами, однако ему удалось от них избавиться.  Я
последую примеру Руссо.
   - О Господи! - воскликнула Николь. -  Как  я  могла  полюбить  такого
человека?
   - А вы меня и  не  любили,  -  холодно  возразил  Жильбер,  -  я  вам
приглянулся, только и всего. Вы только что вышли тогда из монастыря, где
видели одних  семинаристов,  способных  разве  что  рассмешить  вас,  да
военных, которых вы боялись. Мы с вами  были  зелены,  невинны,  мы  оба
страстно желали повзрослеть. Природа  громко  заговорила  в  нас.  Когда
кровь закипает от низменных желаний, мы ищем утешения в  книгах,  а  они
лишь раззадоривают. Помните, Николь: когда мы с вами читали вместе  одну
из таких книг, вы не то чтобы уступили, - я ведь  ни  о  чем  вас  и  не
просил, а вы ни в чем не отказывали, - мы  сумели  найти  разгадку  этой
тайны. Месяц или два продолжалось то, что называется счастьем. Месяц или
два мы жили полнокровной жизнью. Неужели за то, что мы  были  счастливы,
проведя вместе два месяца, мы должны быть несчастны и мучить друг  Друга
всю оставшуюся жизнь? Знаете, Николь, если бы человек был  обязан  брать
на себя подобное обязательство только за то, что любит  или  любим,  ему
пришлось бы навсегда отказаться от свободы  выбора,  что  само  по  себе
абсурдно.
   - Вы что же, вздумали философствовать? - усмехнулась Николь.
   - А почему бы нет? - спросил Жильбер.
   - Значит, для философов нет ничего святого?
   - Напротив. Существует разум.
   - Ага! Когда я хотела остаться честной девушкой...
   - Простите,  теперь  слишком  поздно  об  этом  говорить.  Николь  то
бледнела, то краснела, словно по капле теряла кровь оттого, что  по  ней
безжалостно проехались колесом.
   - Будешь с вами честной! - проворчала она. - Не вы ли  мне  говорили,
что женщина всегда остается  порядочной,  если  хранит  верность  своему
избраннику? Вы помните эту свою теорию брака?
   - Я называл это союзом, Николь, принимая во внимание, что  вообще  не
собираюсь жениться.
   - Вы никогда не женитесь?
   - Нет, я собираюсь стать ученым, философом. А наука требует уединения
для духа, как философия - для плоти.
   - Господин Жильбер! Я уверена, что заслуживаю  более  завидной  доли,
чем связать себя с таким ничтожеством, как вы!
   - Подведем итоги, -  поднимаясь,  предложил  Жильбер.  -  Мы  попусту
теряем время: вы - говоря мне колкости,  я  -  выслушивая  их.  Вы  меня
любили, потому что вам этого хотелось, не так ли?
   - Совершенно верно.
   - Ну так это  недостаточная  причина  для  того,  чтобы  делать  меня
несчастным, потому что вы лишь исполнили свою прихоть.
   - Глупец! -  вскричала  Николь.  -  Ты  считаешь  меня  развратной  и
думаешь, что тебе нечего меня бояться?
   - Мне вас бояться, Николь? Что вы говорите?  Да  что  вы  мне  можете
сделать? Вы ослепли от ревности.
   - От ревности? Я ревную? - неестественно  рассмеялась  Николь.  -  Вы
ошибаетесь, если думаете, что я ревнива. И с какой стати мне  ревновать?
Да найдется ли в целой округе кто-нибудь привлекательнее  меня?  Мне  бы
еще такие руки, как у госпожи;  впрочем,  они  сразу  же  побелеют,  как
только я перестану заниматься тяжелой  работой.  Разве  я  не  сравняюсь
тогда с госпожой? А волосы! Только взгляните, какие у меня волосы, - она
потянула за ленточку, и волосы рассыпались по плечам, -  я  могу  в  них
спрятаться, как в плащ, с головы до пят. Я  высока,  хорошо  сложена.  -
Николь кокетливо подбоченилась, - у меня зубы -  словно  жемчуг.  -  Она
взглянула в зеркальце, висевшее у изголовья. - Когда я  хочу  произвести
на  кого-нибудь  впечатление,  я  улыбаюсь  и  вижу,  как  этот  человек
краснеет, трепещет под моим взглядом. Вы были моим первым мужчиной,  это
правда. Но вы далеко не первый, кому я строила глазки.
   Послушай, Жильбер, -  продолжала  она  еще  более  угрожающим  тоном,
зловеще улыбаясь. - Ты смеешься? Можешь мне поверить, что лучше тебе  не
наживать в моем лице врага. Не заставляй меня оступаться: я иду по узкой
тропинке, на которой меня удерживают полузабытые советы моей матушки  да
зыбкие воспоминания детских молитв. Если  мне  будет  суждено  хоть  раз
пренебречь  своим  целомудрием,  -  берегись,  Жильбер!  Тебе   придется
пожалеть не только о том, что ты сделал для  себя,  но  и  раскаяться  в
несчастьях, которые ты приносишь окружающим!
   - В добрый час! - усмехнулся Жильбер. - Вы сейчас  на  такой  высоте,
Николь, что я убежден...
   - В чем же?
   - ...что если бы я сейчас согласился на вас жениться...
   - То что?..
   - ..то вы бы мне отказали!
   Николь  задумалась.  Потом,  сжав  кулаки   и   заскрежетав   зубами,
процедила:
   - Думаю, что ты прав, Жильбер. Мне кажется, я тоже поднимаюсь в гору,
о которой ты говорил; думаю, что мне  тоже  начинают  открываться  новые
дали. Вероятно, я тоже могу кое-чего достигнуть. И уж, во всяком случае,
мне недостаточно быть только  женой  ученого  или  философа.  А  теперь,
Жильбер, ступайте к лестнице и постарайтесь не свернуть себе  шею.  Хотя
мне начинает казаться, что это было бы большим счастьем кое для кого,  а
может, и для вас самого.
   Повернувшись к Жильберу спиной, девушка  начала  раздеваться,  словно
его тут не было.
   Жильбер стоял в нерешительности: озаренная пламенем ревности и гнева,
Николь была просто очаровательна!  Однако  он  твердо  решил  порвать  с
Николь: она могла погубить не  только  его  любовь,  но  и  честолюбивые
планы. Итак, он устоял.
   Спустя несколько минут Николь, не слыша за спиной ни малейшего звука,
обернулась: в комнате никого не было.
   - Удрал! - прошептала она. - Удрал... Она поспешила к окну:  во  всем
доме не было ни огонька.
   - Где же сейчас  госпожа?  -  проговорила  Николь.  Девушка  бесшумно
спустилась по лестнице, подкралась к двери хозяйки и прислушалась.
   - Ага! - прошептала Николь. - Она легла  одна  и  спит.  Подождем  до
завтра! О, уж завтра-то я узнаю, любит она его или нет!

Глава 11

ХОЗЯЙКА И КАМЕРИСТКА

   Николь вернулась к себе в крайнем возбуждении. Девушка понимала, что,
пытаясь показать свою стойкость и лукавство, она на  самом  деле  только
хвасталась тем, что может стать  опасной,  а  также  старалась  казаться
порочной. Богатое воображение и развращенный дурными книгами  ум  давали
выход  ее  пылавшим  чувствам.  Душа  ее  горела.  Будучи   от   природы
самолюбивой, она умела иногда сдержать слезы, но  горечь  оседала  в  ее
душе и разъедала ее изнутри, подобно кипящему свинцу.
   Только в улыбке можно было прочитать то, что переполняло  ее  сердце.
Первые же оскорбления Жильбера были  встречены  презрительной  усмешкой,
которая выдавала всю боль ее души. Разумеется,  Николь  была  далеко  не
добродетельна, у нее не было никаких  принципов.  Но  она  не  могла  не
придавать значения своему поражению. Отдаваясь Жильберу душой  и  телом,
она думала, что осчастливит его. Холодность  и  самодовольство  Жильбера
принижали ее в собственных глазах. Она только что была жестоко  наказана
за свою оплошность и тяжело переживала боль наказания. Она  стремительно
вскочила, словно от удара кнута, и дала себе слово, что  сполна  воздаст
Жильберу за причиненное ей зло.
   Молодая, крепкая, полная сил, умевшая забывать обиду, столь  желанная
для того, кто хотел  бы  повелевать  любимой  женщиной,  Николь  уснула,
составив предварительно план мести. Для этого были призваны все  демоны,
гнездившиеся в ее юном сердечке.
   В конце концов ей стало казаться, что мадмуазель де Таверне еще более
провинилась, чем Жильбер. Знатная девушка,  напичканная  предрассудками,
кичившаяся  знатным  происхождением,  в  монастыре  Нанси  обращалась  в
третьем лице к принцессам, говорила "вы" графиням, "ты" - маркизам и  не
замечала остальных. Она напоминала холодностью статую, но под  мраморной
оболочкой скрывалась чувствительная натура. Николь забавляла мысль,  что
статуя  эта  могла  бы  вдруг  обратиться  в  смешную  и   жалкую   жену
деревенского Пигмалиона - Жильбера.
   Надобно отметить, что Николь обладала редким даром,  которым  природа
наделила  всех  женщин.  Николь  считала,  что  уступает  в   умственном
отношении только Жильберу, зато  превосходит  всех  остальных.  Если  не
принимать во внимание этого превосходства духа, который ее любовник имел
над  ней  благодаря  пяти-шести  годам,  в  течение  которых  он  прочел
несколько книг, то это она - камеристка нищего барона - чувствовала себя
униженной, отдавшись крестьянину.
   Что же тогда должна была чувствовать ее хозяйка,  если  она  в  самом
деле отдавалась Жильберу? Николь поразмыслила и  решила,  что  если  она
расскажет то,  чему  явилась  свидетельницей,  точнее,  то,  о  чем  она
догадывалась, господину де  Таверне,  это  будет  величайшей  глупостью.
Во-первых, зная характер господина де Таверне, она  могла  предположить,
что он надает оплеух Жильберу и вышвырнет его вон, а потом посмеется над
этой историей. Во-вторых, ей был известен нрав Жильбера, и она понимала,
что он никогда ей этого не простит и найдет способ для коварной мести.
   А вот заставить Жильбера страдать  из-за  Андре,  подчинить  себе  их
обоих, наблюдать за тем,  как  они  то  бледнеют,  то  краснеют  под  ее
взглядом, стать настоящей  хозяйкой  положения  и,  возможно,  заставить
Жильбера пожалеть о том времени, когда ручка, которую он нежно  целовал,
была жесткой только снаружи - вот что тешило  ее  самолюбие  и  казалось
соблазнительным. Вот на чем она решила остановиться.
   С этими мыслями она и уснула.
   Солнце  уже  поднялось,  когда  она  проснулась  -  свежая,   бодрая,
отдохнувшая. Она провела за туалетом,  как  обычно,  около  часа:  менее
ловкие или более старательные руки потратили бы вдвое больше времени  на
то, чтобы расчесать ее длинные густые волосы. Николь  принялась  изучать
свои глаза в треугольном зеркальце, о котором мы  уже  упоминали.  Глаза
показались ей красивее, чем когда-либо. Продолжая осмотр, она перешла от
глаз к соблазнительному ротику: губы не потеряли своей  яркости  и  были
сочны, словно спелые вишни. Носик был  небольшой  и  слегка  вздернутый.
Шея, которую она самым тщательным образом прятала  от  солнечных  лучей,
белела  подобно  лепесткам  лилии.  Но  верхом  совершенства   были   ее
прекрасная грудь и дерзкие очертания бедер.
   Убедившись в том, что все так же хороша собой, Николь  подумала,  что
могла бы пробудить в Андре ревность. Пусть не подумает читатель, что она
была окончательно испорченной, ведь речь шла не  о  капризе  или  пустой
фантазии: эта идея пришла ей  в  голову  только  потому,  что  она  была
уверена, что мадмуазель де Таверне влюблена в Жильбера.
   Готовая и душой и телом к сражению, она распахнула  Дверь  в  комнату
Андре. Хозяйка приказывала ей входить к ней по утрам в том случае,  если
до семи утра Андре не вставала с постели.
   Едва войдя в комнату, Николь замерла от удивления.
   Андре была бледна, ее лоб был в испарине, ко лбу  прилипло  несколько
волосков. Она с трудом дышала, вытянувшись на кровати. Забывшись тяжелым
сном, она покусывала во сне губы с выражением страдания на лице.
   Простыни  были  скомканы,  было  видно,  что  она  металась  во  сне.
Вероятно, она не успела снять с себя перед сном все одежды.  Теперь  она
спала, подложив одну руку под голову, а  другой  прикрывала  белоснежную
грудь.
   Время от времени ее неровное дыхание прерывалось стонами, она хрипела
от боли.
   Некоторое время Николь наблюдала за  ней  в  полном  молчании,  качая
головой: она отдавала должное красоте Андре и понимала,  что  у  нее  не
могло быть достойных соперниц.
   Николь направилась к окну и распахнула ставни.
   В комнату хлынул  свет,  и  утомленные  веки  мадмуазель  де  Таверне
дрогнули.
   Она проснулась и хотела было подняться, однако почувствовала  сильную
усталость и, сраженная пронзительной болью, вскрикнув, уронила голову на
подушку.
   - О Господи! Что с вами, госпожа? - прошептала Николь.
   - Который теперь час? - спросила Андре, протирая глаза.
   - Уж поздно, госпожа должна была встать час тому назад.
   - Не понимаю, Николь, что со  мной  творится,  -  проговорила  Андре,
обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. -  Меня
всю ломает, и такая боль в груди!
   Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.
   - Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, - предположила она.
   - После сегодняшней ночи? - удивленно переспросила Андре. - О, так  я
даже не раздевалась? - оглядев себя, произнесла она.  -  Как  это  могло
случиться?
   - Ну, конечно!  -  вскричала  Николь.  -  Пусть  госпожа  постарается
вспомнить!
   - Я ничего не помню, - схватившись за голову, пробормотала  Андре.  -
Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!
   Она села в кровати, в другой раз обводя комнату блуждавшим взглядом.
   Затем, сделав над собой усилие, произнесла:
   - А, да, вспоминаю: вчера я так устала.., это, наверное, из-за грозы;
потом...
   Николь указала пальцем на смятую кровать,  на  которой,  несмотря  на
беспорядок, продолжало лежать покрывало.
   Андре замолчала. Она вспомнила  о  незнакомце,  так  странно  на  нее
смотревше