бойденных  милостями,
каких  не  стоило  даже  продвигать,  бесполезно  было  водить  с   ними
знакомство; их обыкновенно упрекают за то,  что  они  напомнили  о  себе
спустя лет двадцать лишь для того, чтобы погреться в лучах чужой славы.
   - Я понимаю, что это значит, - проговорил маршал довольно жестко, - я
должен исполнить какую-нибудь просьбу.
   - Ну что же, ты сам напросился, герцог.
   - Ax! - вздохнул Ришелье, садясь или, вернее, опускаясь на софу.
   - Как я тебе  говорил,  у  меня  двое  детей,  -  продолжал  Таверне,
подыскивая слова и внимательно следя за маршалом: он заметил  холодность
своего великого друга и постарался нащупать пути для сближения. - У меня
есть дочь, я ее горячо люблю, она - образец добродетели и красоты.  Дочь
пристроена у ее высочества, пожелавшей проявить к ней особую милость.  О
ней, о моей красавице  Андре,  я  и  не  говорю,  герцог.  Ей  уготовано
прекрасное будущее, ее ожидает счастье. Ты видел мою дочь? Неужели я  ее
тебе еще не представил? И ты ничего о ней не слыхал?
   - Уф-ф... Не знаю, право, - небрежно бросил Ришелье. - Может быть,  и
слыхал...
   - Ну, неважно, - продолжал Таверне,  -  моя  дочь  устроена.  Я,  как
видишь, тоже ни в чем не испытываю нужды: король назначил  мне  пенсион,
на него вполне можно прожить. Признаться, я не отказался бы  при  случае
от какого-нибудь доходного места, чтобы отстроить Мезон-Руж и поселиться
там на  старости  лет;  впрочем,  с  твоим  влиянием,  с  влиянием  моей
дочери...
   - Эге! - пробормотал Ришелье; до сих пор он пропускал  слова  Таверне
мимо ушей, наслаждаясь  своим  величием,  и  лишь  слова  "влияние  моей
дочери" заставили его встрепенуться. - Эге!  Твоя  дочь...  Так  это  та
самая юная красавица, внушающая  опасение  добрейшей  графине?  Это  тот
самый скорпион, что пригрелся под крылышком ее высочества, чтобы однажды
укусить кое-кого из Люсьенн?.. Ну, я не буду неблагодарным другом. А что
касается признательности, то дорогая графиня, сделавшая меня  министром,
увидит, умею ли я быть признательным.
   Затем он громко прибавил:
   - Продолжайте!
   -  Клянусь  честью,  я  сказал  почти  все,  -  проговорил   Таверне,
посмеиваясь про себя над тщеславным маршалом и  желая  одного:  добиться
своего. - Все мои мысли теперь - только о моем Филиппе: он носит славное
имя, но ему не суждено прославиться, если никто ему не поможет. Филипп -
храбрый, рассудительный малый, может быть, чересчур  рассудительный.  Но
это - следствие его стесненного положения: как ты  знаешь,  если  водить
лошадь на коротком поводке, она ходит с опущенной головой.
   "Мне-то что за дело?" - думал маршал, не скрывая скуки и нетерпения.
   - Мне нужен человек, - безжалостно продолжал  Таверне,  -  занимающий
столь же высокое, как ты, положение, который бы помог  Филиппу  получить
роту... Прибыв в Страсбург, ее высочество удостоила его звания капитана.
Это хорошо, но ему не хватает всего каких-нибудь ста тысяч ливров, чтобы
возглавить  роту  в  хорошем  привилегированном  кавалерийском  полку...
Помогите мне в этом, мой знаменитый друг!
   - Ваш сын - тот самый  молодой  человек,  который  оказал  услугу  ее
высочеству? - спросил Ришелье.
   - Огромную услугу! - вскричал  Таверне.  -  Это  он  отбил  последнюю
упряжку ее высочества, которую собирался захватить Дю Барри.
   "Ой-ой! - воскликнул про себя Ришелье. - Да, это он... Самый страшный
враг графини... Как удачно  подвернулся  Таверне!  Вместо  чина  получит
ссылку..."
   - Вы ничего мне не ответите, герцог? - спросил  Таверне,  задетый  за
живое упрямством продолжавшего молчать маршала.
   - Это невозможно, дорогой господин  Таверне,  -  проговорил  в  ответ
маршал, поднимаясь и тем давая понять, что аудиенция окончена.
   - Невозможно? Такая малость невозможна?  И  это  говорит  мне  старый
друг?
   - А что же тут такого?.. Разве  дружба,  о  которой  вы  говорите,  -
достаточная  причина  для  того,  чтобы   стремиться..,   одному   -   к
несправедливости, другому - к злоупотреблению дружбой? Пока я был ничто,
вы меня двадцать лет не видали, но вот я - министр, и вы - тут как тут!
   - Господин де Ришелье, сейчас несправедливы вы.
   - Нет, мой дорогой, я  не  хочу,  чтобы  вы  таскались  по  приемным.
Значит, я и есть настоящий друг...
   - Так у вас есть причина, чтобы мне отказать?
   - У меня?! -  вскричал  Ришелье,  крайне  обеспокоенный  подозрением,
которое могло зародиться у Таверне. - У меня?! Причина?..
   - Да, ведь у меня есть враги...
   Герцог мог бы сказать все, что он думал, но  тогда  он  признался  бы
барону, что так бережно обращается с графиней из благодарности,  что  он
стал министром по капризу фаворитки.  А  уж  в  этом-то  маршал  не  мог
сознаться ни за что на свете. Вот почему в  ответ  он  поспешил  сказать
следующее:
   - Нет у вас никаких врагов, дорогой друг, а  вот  у  меня  они  есть.
Немедленно без всякой очередности начать раздавать звания  и  милости  -
значит подставить себя под удар и вызвать толки о том, что я действую не
лучше Шуазеля. Дорогой мой!  Я  бы  хотел  оставить  после  себя  Добрую
память. Я уже двадцать  лет  вынашиваю  реформы,  усовершенствования,  и
скоро они явятся перед взором всего мира! Фавор губителен для Франции: я
буду жаловать по заслугам. Труды наших  философов  несут  свет,  который
достиг и моих глаз; рассеялись потемки прошлых лет,  настала  счастливая
пора для государства... Я готов рассмотреть вопрос о продвижении  вашего
сына точно  так  же,  как  я  сделал  бы  это  для  первого  попавшегося
гражданина;  я  принесу  в  жертву  свои  пристрастия,  и  эта   жертва,
несомненно, будет болезненной, но она будет  принесена  во  имя  трехсот
тысяч других... Ежели ваш сын, господин Филипп де Таверне, покажется мне
достойным этой милости, он ее получит, и не потому, что его отец  -  мой
друг, не потому, что носит имя своего отца, а потому, что этого заслужит
сам. Вот каков мой план действий.
   - Другими словами, ваша философия, - прошипел старый  барон,  который
от злости кусал ногти и досадовал на то, что  этот  разговор  стоил  ему
такого унижения и малодушия.
   - Пусть так. Философия - подходящее слово.
   - ..которое освобождает от многого, не так ли, господин маршал?
   - Вы плохой придворный, - холодно улыбаясь, заметил Ришелье.
   - Люди моего звания могут быть только придворными короля!
   - Мой секретарь, господин Рафте, принимает в день по  тысяче  человек
вашего звания у меня в приемной, - сказал Ришелье, -  они  приезжают  из
черт знает какой провинциальной глуши, где привыкают к  невежливости  по
отношению к своим так называемым друзьям, да еще проповедуют согласие.
   - О, я прекрасно понимаю, что потомок Мезон-Ружей, прославившихся еще
во времена крестовых походов, иначе понимает согласие,  нежели  Виньрот,
ведущий свой род от деревенского скрипача!
   У маршала было больше здравого смысла, чем у Таверне.
   Он мог бы приказать выбросить его из окна, но он только пожал плечами
и сказал:
   -Вы слишком отстали, господин крестовый рыцарь: о вас  упоминается  в
клеветнической памятной записке Парламента в  тысяча  семьсот  двадцатом
году, но вы не читали ответной записки герцогов и пэров. Пройдите в  мою
библиотеку, уважаемый, - Рафте даст вам ее почитать.
   В то время как  он  выпроваживал  своего  противника  с  этими  ловко
найденными словами,  дверь  распахнулась  и  в  комнату  с  шумом  вошел
какой-то господин.
   - Где дорогой герцог? - спросил он.
   Этот сияющий господин с  расширенными  от  удовлетворения  глазами  и
разведенными в благожелательном порыве руками был не кто иной,  как  Жан
Дю Барри.
   При виде нового лица Таверне от удивления и досады отступил.
   Жан заметил его движение, узнал барона и повернулся к нему спиной.
   - Мне кажется,  теперь  я  понимаю  и  потому  удаляюсь.  Я  оставляю
господина министра в прекрасном обществе, - спокойно проговорил барон  и
с величественным видом вышел.

Глава 18

РАЗОЧАРОВАНИЕ

   Жан был так взбешен выходкой барона, что сделал было два  шага  вслед
за ним, потом пожал плечами и возвратился к маршалу.
   - И вы таких у себя принимаете?
   - Что вы, дорогой мой, вы ошибаетесь. Напротив, я таких гоню прочь.
   - А вы знаете, что это за господин?
   - Знаю!
   - Да нет, вы, должно быть, недостаточно хорошо с ним знакомы.
   - Это Таверне.
   - Этот господин хочет подложить свою дочь в постель к королю...
   - Да что вы!..
   - Этот господин хочет нас выжить и готов ради этого на все... Да!  Но
Жан - здесь, Жан все видит.
   - Вы полагаете, что он собирается...
   - Это не сразу заметишь, не правда ли? Партия дофина, дорогой  мой...
У них есть свой убийца...
   - Ба!
   - У них  есть  молодой  человек,  выдрессированный  для  того,  чтобы
хватать людей за пятки, тот самый  бретер,  что  готов  проткнуть  плечо
шпагой Жану... Бедный Жан!
   - Вам? Так это ваш личный враг, дорогой виконт?  -  спросил  Ришелье,
изобразив удивление.
   -  Да,  это  мой  противник  в  истории  с  почтовыми  лошадьми,  вам
небезызвестной.
   - Любопытно! Я этого не знал, но отказал ему в просьбе. Вот только  я
не просто выпроводил бы его,  а  выгнал,  если  бы  мог  предполагать...
Впрочем, будьте покойны, виконт: теперь этот бретер у меня  в  руках,  и
скоро у него будет возможность в этом убедиться.
   - Да, вы можете отбить ему охоту нападать на большой дороге... О,  я,
кажется, еще не поздравил вас...
   - Вероятно, виконт, это уже решено.
   - Да, это вопрос решенный. Позвольте мне обнять вас!
   - Благодарю вас от всего сердца.
   - Клянусь честью, это было непросто,  но  все  это  -  пустое,  когда
победа у вас в руках. Вы довольны, не правда ли?
   - Если позволите, я буду с вами  откровенен.  Да,  доволен,  так  как
полагаю, что смогу быть полезен.
   - Можете в этом не сомневаться. Это мощный удар, кое-кто еще взвоет.
   - Разве меня не любят в народе?
   - Вас?.. У вас есть и сторонники, и  противники.  А  вот  его  просто
ненавидят.
   - Его?.. - удивленно переспросил Ришелье. - Кого - его?..
   - Понятно - кого! - перебил его Жан. - Парламент встанет на дыбы, нас
ожидает встряска не хуже той, что была при Людовике Четырнадцатом;  ведь
они оплеваны, герцог, попросту оплеваны!
   - Прошу вас мне объяснить...
   - Само собой разумеется, что члены Парламента  ненавидят  того,  кому
они обязаны своими мучениями.
   - Так вы полагаете, что...
   - Я в этом совершенно уверен, как и вся Франция. Но  это  все  равно,
герцог. Вы прекрасно поступили, выдвинув его не мешкая.
   - Кого?.. О ком вы говорите, виконт? Я как на иголках, я  не  понимаю
ни слова из того, о чем вы говорите.
   - Я говорю о д'Эгийоне, о вашем племяннике.
   - А при чем здесь он?
   - Как при чем? Вы хорошо сделали, что выдвинули его.
   - А-а, ну да! Ну да! Вы хотите сказать, что он мне поможет?
   - Он поможет всем нам... Вам известно, что он в прекрасных отношениях
с Жаннеттой?
   - Неужели?
   - Да, в превосходных. Они уже  побеседовали  и  сумели  договориться,
могу поклясться!
   - Вам это точно известно?
   - Да об этом нетрудно догадаться.  Жаннетта  -  большая  любительница
поспать.
   - Ха!
   - И она не встает раньше девяти, десяти или одиннадцати часов.
   - Ну так что же?..
   - Так вот сегодня, в шесть часов утра, самое позднее, я  увидал,  как
из Люсьенн выезжает карета д'Эгийона.
   - В шесть часов? - с улыбкой воскликнул Ришелье.
   - Да.
   - Сегодня утром?
   - Сегодня утром. Судите сами: раз она поднялась так рано  чтобы  дать
аудиенцию вашему дорогому племяннику, значит, она от него без ума.
   - Да, да, - согласился Ришелье, потирая руки, - в шесть часов! Браво,
д'Эгийон!
   - Должно быть, аудиенция началась часов в пять... Ночью!  Это  просто
невероятно!..
   - Невероятно!.. - повторил маршал. - Да, это в самом деле невероятно,
дорогой мой Жан.
   - И вот теперь вы будете втроем, как Орест, Пилад и еще один Пилад.
   В ту минуту, когда маршал удовлетворенно  потирал  руки,  в  гостиную
вошел д'Эгийон.
   Племянник  поклонился  дядюшке  с  выражением  соболезнования;  этого
оказалось довольно, чтобы Ришелье понял если не все, то почти все.
   Он побледнел так, словно получил смертельную рану:  он  подумал,  что
при дворе не бывает ни друзей, ни родственников, каждый думает только  о
себе.
   "Какой же я был дурак!" - подумал он.
   - Ну что, д'Эгийон? - произнес он, подавив тяжелый вздох.
   - Ну что, господин маршал?
   - Это тяжелый удар для Парламента, - повторил Ришелье слова Жана.
   Д'Эгийон покраснел.
   - Вы же знаете? - спросил он.
   - Господин виконт обо всем мне рассказал, - отвечал Ришелье, - даже о
вашем визите в Люсьенн сегодня на рассвете. Ваше  назначение  -  большой
успех для моей семьи.
   - Поверьте, господин маршал, я очень сожалею, что так вышло.
   - Что за чушь он несет? - с удивлением сказал Жан, скрестив на  груди
руки.
   - Мы друг друга понимаем, - перебил его Ришелье, - мы прекрасно  друг
друга понимаем.
   - Ну и отлично А вот я совсем вас не понимаю... Какие-то сожаления...
А, ну да!.. Это потому, что он не сразу будет  назначен  министром.  Да,
да.., очень хорошо.
   - Так он будет временно  исполнять  обязанности  премьер-министра?  -
спросил маршал, почувствовав, как в его сердце  зашевелилась  надежда  -
вечный спутник честолюбца и любовника.
   -  Да,  я  буду  временно  исполнять  обязанности   премьер-министра,
господин маршал.
   - А пока ему и так неплохо  заплатили...  -  вскричал  Жан.  -  Самое
блестящее назначение в Версале!
   - Да? - уронил Ришелье, снова почувствовав боль. - Есть назначение?
   - Очевидно, господин Дю Барри несколько  преувеличивает,  -  возразил
д'Эгийон.
   - Какое же назначение?
   - Командование  королевскими  рейтарами.  Ришелье  почувствовал,  как
бледность вновь залила его морщинистые щеки.
   - О да! - проговорил он с непередаваемой улыб кой.  -  Это  и  правда
безделица для такого очаровательного господина. Что вы  хотите,  герцог!
Самая красивая девка на свете может дать только то, что у нее есть, будь
она любовницей короля.
   Наступил черед д'Эгийона побледнеть.
   Жан в это время рассматривал прекрасные полотна кисти Мурильо.
   Ришелье похлопал племянника по плечу.
   - Хорошо еще, что вам пообещали продвижение в будущем, - сказал он. -
Примите мои поздравления, герцог... Самые искренние поздравления... Ваша
ловкость в переговорах не уступает вашей удачливости... Прощайте, у меня
дела. Прошу не обойти меня своими милостями, дорогой премьер-министр.
   Д'Эгийон произнес в ответ:
   - Вы - это я, господин маршал, а я - это вы. Поклонившись дядюшке, он
вышел, не теряя врожденного чувства собственного достоинства и тем самым
избавляясь от труднейших объяснений, когда-либо выпадавших  ему  за  всю
его жизнь.
   - Вот что хорошо, восхитительно в д'Эгийоне, так это его наивность, -
поспешил заговорить Ришелье после его ухода; Жан не знал, как  отнестись
к обмену любезностями между племянником и  дядюшкой.  -  Он  -  умный  и
добрый, - продолжал маршал, - он знает двор и честен, как девушка.
   - И кроме того, он вас любит.
   - Как агнец.
   - Да, - согласился Жан, - скорее ваш сын - д'Эгийон, а не де Фронзак.
   - Могу поклясться, что вы правы... Да, виконт.., да.  Ришелье  нервно
расхаживал  вокруг  кресла,  словно  подыскивая  и  не   находя   нужных
выражений.
   - Ну, графиня, - бормотал он, - вы мне за это еще заплатите!
   - Маршал! Мы сможем олицетворять вчетвером знаменитый античный пучок.
Знаете, тот, который никто но мог переломить? - лукаво проговорил Жан.
   - Вчетвером? Дорогой господин виконт, как вы это себе представляете?
   - Моя сестра - это мощь, д'Эгийон - влиятельность, ты - разум, а я  -
наблюдательность.
   - Отлично! Отлично!
   - И тогда пусть попробуют одолеть мою сестру. Плевать я хотел на всех
и на вся!
   - Черт побери! - проговорил Ришелье; голова у него горела.
   - Пусть попробуют противопоставить соперниц! - вскричал Жан, упоенный
своими замыслами.
   - О! - воскликнул Ришелье, ударив себя по лбу.
   - Что такое, дорогой маршал? Что с вами?
   - Ничего. Просто считаю вашу идею объединения восхитительной.
   - Правда?
   - И я всемерно готов ее поддержать.
   - Браво!
   - Скажите: Таверне живет в Трианоне вместе с дочерью?
   - Нет, он проживает в Париже.
   - Девчонка очень красива, дорогой виконт.
   - Будь она так же красива, как Клеопатра или как.., моя сестра, я  ее
больше не боюсь.., раз мы заодно.
   - Так, говорите, Таверне живет в Париже на улице Сент-Оноре?
   - Я не говорил, что  на  улице  Сент-Оноре,  он  проживает  на  улице
Кок-Эрон. Уж не появилась ли у вас мысль, как избавиться от Таверне?
   - Пожалуй, да, виконт; мне кажется, у меня возникла одна идея.
   - Вы - бесподобный человек. Я вас  покидаю  и  исчезаю:  мне  хочется
узнать, что говорят в городе.
   - Прощайте, виконт... Кстати, вы мне не сказали, кто  вошел  в  новый
кабинет министров.
   - Да так, перелетные пташки: Тере,  Бертен..,  не  знаю,  право,  кто
еще... Одним словом, монетный двор временного министра д'Эгийона.
   "Который, вполне вероятно, будет им вечно", - подумал маршал, посылая
Жану одну из самых любезных улыбок, подобную прощальному поцелую.
   Жан удалился. Вошел  Рафте.  Он  все  слышал  и  знал,  как  к  этому
отнестись; все его опасения оправдались. Он ни слова не  сказал,  потому
что слишком хорошо знал маршала.
   Рафте не стал звать камердинера: он сам  его  раздел  и  проводил  до
постели. Старый маршал лег, дрожа, как в лихорадке; он  принял  таблетку
по настоянию секретаря.
   Рафте задернул шторы и вышел. Приемная уже была  полна  озабоченными,
насторожившимися лакеями. Рафте взял за руку первого подвернувшегося ему
камердинера.
   - Хорошенько следи за господином маршалом, - сказал он, - ему  плохо.
Утром у него произошла большая  неприятность:  он  оказал  неповиновение
королю...
   - Оказал неповиновение королю? - в испуге переспросил камердинер.
   - Да. Его величество прислал его светлости портфель министра;  маршал
узнал,  что  все  это  произошло  благодаря  вмешательству  Дю  Барри  и
отказался! Это превосходно, и парижане должны были бы  соорудить  в  его
честь триумфальную арку. Однако потрясение было столь сильным,  что  наш
хозяин занемог. Так смотри же за ним!
   Рафте знал заранее, как быстро эти слова облетят весь город, и потому
спокойно удалился к себе в кабинет.
   Спустя четверть часа  Версаль  уже  знал  о  благородном  поступке  и
истинном патриотизме маршала. А тот спал глубоким сном, не подозревая об
авторитете, который ему создал секретарь.

Глава 19

В ТЕСНОМ КРУГУ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА ДОФИНА

   В тот же день мадмуазель де Таверне, выйдя из  своей  комнаты  в  три
часа  пополудни,  отправилась  к  ее  высочеству,  имевшей   обыкновение
почитать перед обедом.
   Первый  чтец  ее  высочества,  аббат,  не   исполнял   больше   своих
обязанностей. Он посвящал себя высокой политике после того, как  проявил
незаурядные способности в дипломатических интригах.
   Итак, мадмуазель де Таверне вышла из комнаты. Как все, кто проживал в
Трианоне, она испытывала трудности весьма поспешного переезда.  Она  еще
ничего не успела устроить: не подобрала  прислугу,  не  расставила  свою
скромную мебель; временно  ей  помогала  одеваться  одна  из  камеристок
герцогини  де  Ноай,  той  самой  непреклонной  фрейлины,   которую   ее
высочество звала г-жой Этикет.
   Андре  была  в  голубом  шелковом  платье  с  удлиненной   талией   и
присборенной юбкой, словно подчеркивающей ее осиную талию. На платье был
спереди разрез Когда полы разреза распахивались,  под  ними  становились
видны три гофрированные складки расшитого муслина; короткие рукава также
были  расшиты  муслиновыми  фестончиками  и  приподняты  в  плечах.  Они
гармонировали  с  расшитой  косынкой  в  стиле  "пейзан",   целомудренно
скрывавшей грудь девушки.  Мадмуазель  Ан