ое занятие, - педантично заметил Жильбер.
   - А я других занятий и не признаю, мой юный друг. Итак, до завтра!
   - Благодарю вас, сударь, покойной ночи! - отвечал Жильбер.
   Жак вышел из комнаты, запер дверь, и Жильбер остался на чердаке один.
   Оказавшись в Париже, Жильбер поначалу был очарован, потом  ошеломлен,
а теперь он спрашивал себя, в самом ли деле он в  Париже,  если  в  этом
городе существуют такие комнаты.
   Он подумал, что, в сущности говоря, г-н Жак  подавал  ему  милостыню.
Еще в Таверне он познал, что такое жить из милости, поэтому теперь он не
только не удивлялся, но испытывал признательность.
   Он обошел со свечой  в  руках  чердачную  комнату,  приняв  все  меры
предосторожности, о которых его предупреждал Жак.  Он  заглянул  во  все
уголки, не обращая никакого внимания на тряпки  Терезы,  не  желая  даже
брать ее старое платье, которым он мог бы укрыться.
   Он  наткнулся  на  стопку  отпечатанных  листков,  до  крайности  его
заинтересовавших.
   Однако они оказались связанными, и он к ним не прикоснулся.
   Вытянув шею, он перевел горящий взор со связанных  стопок  бумаги  на
мешки с фасолью.
   Мешки были сделаны из листков белой бумаги, скрепленных  между  собой
булавками.
   Жильбер дернул головой и нечаянно задел веревку: один мешок  упал  на
пол.
   Побледнев от страха так, будто он  взламывал  сейф,  молодой  человек
бросился собирать рассыпавшуюся по полу фасоль и запихивать ее в мешок.
   Поглощенный  своим  занятием,  он  машинально  взглянул  на   листок,
пробежал глазами несколько строк; напечатанные на листке слова привлекли
его внимание. Он вытряхнул, фасоль и, сев на циновку, стал читать: слова
не только выражали его мысли - они отвечали его характеру  и,  казалось,
были написаны не столько для него, сколько им самим.
   Вот что он прочел:
   "Впрочем, белошвейки, горничные, молоденькие продавщицы  совсем  меня
не привлекали. Мне были нужны барышни. У  каждого  человека  могут  быть
свои фантазии, вот это  и  была  моя  фантазия.  Тут  я  никак  не  могу
согласиться с Горацием. Меня влечет вовсе не тщеславие обладания знатной
и богатой девушкой, а лучший цвет лица, более красивая форма рук,  более
изящное украшение, утонченность  и  опрятность  во  всем  облике,  более
тонкий вкус в манере одеваться и выражать свои мысли,  более  изящное  и
лучше сидящее на ней платье, меньший размер  туфельки,  ленты,  кружева,
более искусная прическа. Я готов отдать предпочтение менее  хорошенькой,
но имеющей все перечисленные достоинства девушке. Я сам понимаю,  как  я
смешон, но сердце мое помимо воли отдает это предпочтение".
   Жильбер вздрогнул, на лбу у него выступила испарина. Невозможно  было
лучше выразить его мысль, точнее определить движения  его  души,  тоньше
изучить его вкус. Кроме того, Андре была далеко не  "менее  хорошенькой,
но имеющей все перечисленные  достоинства".  Андре  не  только  обладала
всеми достоинствами, но была еще и самой красивой.
   Жильбер с жадностью продолжал читать.
   Вслед  за  приведенными  строчками  следовало  описание   прелестного
приключения молодого человека и  двух  девушек,  а  также  стремительной
погони, сопровождаемой кокетливыми вскрикиваниями, которые делают женщин
еще более соблазнительными, потому что выдают  женскую  слабость;  далее
шло описание того, как молодой человек скакал,  примостившись  на  крупе
лошади  позади  одной  из  этих  девушек,  рассказывалось  о  еще  более
восхитительном ночном возвращении.
   Жильбер читал со все возраставшим интересом; он разъединил листки, из
которых состоял мешок, и с бьющимся сердцем прочел все, что на них  было
напечатано; он взглянул на номер страницы и  стал  искать  среди  других
листков  продолжения.  Нумерация  нарушалась,  однако  он  обнаружил  на
веревке еще  мешков  восемь,  составленных  из  следовавших  по  порядку
листков. Он вытащил иголки, высыпал фасоль на пол,  сложил  страницы  по
порядку и стал читать.
   На сей раз это было что-то другое. Эти страницы рассказывали о  любви
бедного, безвестного юноши и знатной  дамы.  Знатная  дама  снизошла  до
него, вернее, он поднялся до нее, и она приняла его, словно  он  был  ей
ровня, она сделала его своим любовником, посвящала во все свои сердечные
тайны; мечты юности столь мимолетны, что по прошествии  многих  лет  они
нам представляются вспыхнувшим метеоритом,  впрочем,  по  весне  их  так
много бывает на звездном небосклоне!..
   Имя юноши нигде не упоминалось. У знатной дамы было нежное и приятное
для слуха имя: госпожа де Варен.
   Жильбер  за  счастье  почел  бы  провести  за   чтением   всю   ночь,
удовольствие было еще больше от сознания,  что  у  него  в  распоряжении
целая гора мешков, которые он собирался опорожнять один за  другим,  как
вдруг раздался легкий треск: плававшая в медной чашке свеча  потонула  в
расплавленном воске, зловонный чад  распространился  по  всему  чердаку,
пламя угасло. Жильбер оказался в полной темноте.
   Все произошло так  стремительно,  что  не  было  никакой  возможности
исправить положение. Чтение Жильбера было прервано  на  середине,  и  он
чуть было не разрыдался от ярости. Он выронил стопку страниц на  фасоль,
которую он перед тем сгреб в кучу возле постели. Он улегся на циновке и,
несмотря на досаду, вскоре крепко уснул.
   Молодой человек спал так, как спится только в восемнадцать лет; он не
слышал скрипа висячего  замка,  на  который  Жак  запер  накануне  дверь
чердака.
   Солнце давно поднялось. Открыв глаза, Жильбер  увидал  хозяина  дома,
бесшумно входившего в комнату Он сейчас же опустил глаза на  рассыпанную
фасоль и раздерганные по листику бумажные мешки.
   Жак проследил за его взглядом.
   Жильбер  почувствовал,  как  краска  стыда  заливает  ему   щеки,   и
растерянно пробормотал:
   - Здравствуйте, сударь!
   - Здравствуйте, друг мой, - отвечал Жак. - Хорошо ли вам спалось?
   - Спасибо, сударь.
   - Вы, случаем, не сомнамбула?
   Жильбер не знал, что такое сомнамбула, однако  понял,  что  Жак  ждет
объяснений по поводу высыпанной из мешков фасоли.
   - Да, сударь, я понимаю,  почему  вы  меня  об  этом  спрашиваете,  -
пролепетал он, - да, я совершил преступление и признаю свою вину,  но  я
считаю, что это поправимо.
   - Разумеется. А почему ваша свеча догорела?
   - Я долго не спал.
   - Почему? - подозрительно спросил Жак.
   - Я читал.
   Жак еще более подозрительным взглядом окинул захламленный чердак.
   - Меня так  заинтересовал  вот  этот  первый  листок,  на  который  я
взглянул  совершенно  случайно...   -   отвечал   Жильбер,   кивнув   на
раздерганный по листику мешок, - ведь вы, сударь, так много знаете,  вы,
должно быть, можете сказать, из какой это книги?
   Жак бросил небрежный взгляд на страницы и пробормотал:
   - Понятия не имею.
   - Это, разумеется, роман, и какой!..
   - Думаете, роман?
   - Да потому что там рассказывается о любви, как в настоящих  романах,
с той лишь разницей, что язык этой книги гораздо лучше.
   - Однако  я  вижу  внизу  на  этой  странице  слово  "Исповедь".  Мне
кажется...
   - Что?
   - Что это, возможно, невыдуманная история.
   - Да нет, что вы! Человек не мог бы так рассказать о самом себе.  Его
признания слишком откровенны, его суждения чересчур беспристрастны.
   - А мне кажется, что вы ошибаетесь, - с живостью возразил  старик,  -
автор, напротив, хотел представить миру человека таким, каким его создал
Бог.
   - Так вы знаете, кто автор этой книги?
   - Ее написал Жан-Жак Руссо.
   - Руссо? - с восхищением воскликнул молодой человек.
   - Да. Здесь несколько разрозненных страниц из его последней книги.
   -  Стало  быть,  этот  бедный,  неизвестный,  необразованный  молодой
человек, почти попрошайничавший на больших дорогах, которые  он  исходил
пешком, и есть Руссо? Тот самый, что стал впоследствии автором "Эмиля" и
"Общественного договора"?
   - Да, он самый. Впрочем, нет, - с  непередаваемым  выражением  грусти
проговорил старик,  -  нет,  это  не  тот  Руссо:  автор  "Общественного
договора" и "Эмиля" - это человек, разочаровавшийся в мире, в  жизни,  в
славе, даже отчасти в Боге. Другой же Руссо.., тот, что пишет о  госпоже
де Варен, - юноша, вступающий в жизнь тем путем, каким приходит на землю
утренняя заря, это ребенок со своими радостями и надеждами. Между  двумя
этими  Руссо  -  пропасть,  им  никогда  не  суждено  соединиться...  Их
разделяют три десятилетия несчастий!..
   Старик сокрушенно покачал головой, опустил руки и глубоко задумался.
   Жильбер казался растерянным.
   - Так значит, приключение с мадмуазель Галлей и мадмуазель Граффенрид
- не выдумка? И он на самом деле  так  пылко  любил  госпожу  де  Варен?
Значит, это правда, что обладание любимой женщиной опечалило его, вместо
того  чтобы  осчастливить,  как  он  того  ожидал?  Разве  все  это   не
восхитительный обман? - спросил молодой человек.
   - Мой юный друг! - отвечал старик, - Руссо никогда не лгал. Вспомните
его девиз "Vitam impendere vero".
   - Я его встречал, но так как я не знаю латыни, то не смог его понять.
   - Это значит: "Отдать жизнь за правду".
   - Неужели возможно, - продолжал Жильбер, - чтобы человека,  начавшего
с того, с чего начинал Руссо, полюбила прекрасная дама, знатная дама?  О
Господи! Да это дает надежду, которая  может  свести  с  ума  тех,  кто,
будучи выходцами из таких же низов, как Руссо, посмели поднять голову!
   - Вы, вероятно, влюблены и видите совпадение между своим положением и
положением Руссо?
   Жильбер покраснел, но не ответил на вопрос.
   - Далеко не все женщины похожи на госпожу де Варен, - проговорил  он,
- среди них встречаются и гордячки, и недотроги  -  любить  их  было  бы
чистым безумием.
   - Тем не менее, молодой человек. - отвечал старик, - подобные  случаи
не раз выпадали на долю Руссо.
   - О да! - вскричал Жильбер. - На то он и Руссо! Конечно,  если  бы  в
моей душе тлела хотя бы искорка пламени,  бушевавшего  в  его  сердце  и
воспламенившего его гений...
   - Так что же?
   - Тогда я бы себе сказал, что нет такой женщины, даже самой  знатной,
которая могла бы со мной сравниться, а пока я - ничто, пока у  меня  нет
уверенности в будущем, пока я смотрю на окружающих снизу вверх и у  меня
разбегаются глаза. Ах, как бы я хотел поговорить с Руссо!
   - Зачем?
   - Я бы у него спросил, сумел ли бы он подняться до госпожи де  Варен,
если бы она сама не снизошла до него? Я бы его спросил:  "Что,  если  бы
вам отказали в обладании, так вас опечалившем? Не стали бы вы его  тогда
добиваться, пусть даже..."
   Молодой человек замолчал.
   - Пусть даже?.. - подхватил старик.
   - Пусть даже ради этого вам пришлось бы пойти на преступление?
   Жак вздрогнул.
   - Должно быть, жена проснулась, -  сказал  он,  обрывая  разговор,  -
пойдемте-ка вниз. Кстати, начинать работать  никогда  не  рано.  Идемте,
молодой человек, идемте.
   - Вы правы, - отвечал Жильбер, - простите,  сударь,  я  увлекся.  Но,
знаете, бывают такие разговоры, от которых я  словно  пьянею;  некоторые
книги приводят меня в восторженное состояние,  а  подчас  меня  посещают
мысли, от которых я готов сойти с ума.
   - Так вы влюблены, - заметил старик.
   Жильбер ничего не ответил.  Он  принялся  сгребать  фасоль  во  вновь
сколотые из страниц мешки. Жак не стал ему мешать.
   - У вас не очень-то роскошная комната, - проговорил  старик,  -  зато
здесь есть самое для вас необходимое. А если бы вы к тому  же  поднялись
пораньше, то имели  бы  возможность  подышать  утренней  свежестью,  что
немаловажно  для  столичного  жителя,  весь  день  напролет   вдыхающего
смрадные запахи большого города. Здесь  недалеко  бульвар  Жюссьен,  там
сейчас  цветут  тополя  и  альпийский  ракитник.  Стоит  только  бедному
пленнику ощутить утром их аромат,  и  ему  на  целый  день  хватит  этой
радости, не так ли?
   - Я понимаю, - сказал Жильбер, - но я так ко всему привык, что просто
не обращаю внимания.
   - Скажите лучше, что вы не так давно пришли  в  город,  чтобы  успеть
соскучиться по деревне. Вы готовы? Тогда идемте работать.
   Указав Жильберу на дверь, Жак пошел следом и запер за собой дверь  на
замок.
   На этот раз Жак проводил  своего  спутника  прямехонько  в  ту  самую
комнату, которую Тереза накануне называла кабинетом.
   Бабочки под стеклом, гербарии и минералы в темных деревянных  рамках,
книжный шкаф орехового дерева, узкий длинный стол  под  зеленым  сукном,
где в идеальном порядке были разложены рукописи, четыре  кресла-стула  с
продавленными сиденьями, обтянутыми черной ворсистой тканью, - вот и вся
обстановка. В кабинете царил безупречный порядок, все сверкало чистотой,
но было  неуютно:  в  этот  пасмурный  день  слабый  дневной  свет  едва
просачивался сквозь  двойные  шторы,  и  мрачное,  холодное  это  жилище
казалось лишенным не только роскоши, но простого достатка.
   Лишь небольшой клавесин розового дерева на прямых ножках да  скромные
каминные часы  с  выгравированной  на  них  надписью  "Мастер  Дольт  из
Арсенала" говорили о  том,  что  это  подобие  могилы  обитаемо:  струны
клавесина отзывались металлическим позвякиванием на  грохот  проезжавших
по  улице  карет,   а   маятник   часов   нарушал   тишину   серебристым
постукиванием.
   Жильбер  почтительно  вошел  в  описанный  нами  кабинет;  обстановка
показалась ему пышной, потому что почти не отличалась от той, к  которой
он привык в замке Таверне; особенно большое впечатление произвел на него
натертый паркет.
   - Садитесь, - пригласил его Жак, указав на второй небольшой столик  у
окна, - сейчас я скажу, чем вам надлежит заняться.
   Жильбер послушно сел.
   - Вы знаете, что это такое? - спросил старик.
   Он положил перед Жильбером разлинованный листок.
   - Конечно, - отвечал тот, - это нотная бумага.
   - Так вот, когда я сам чисто заполнял такой листок нотами,  то  есть,
если я вписывал в  него  столько  нотных  знаков,  сколько  здесь  может
поместиться, я получал десять су. Эту сумму я сам себе назначил. Как  вы
полагаете, можете вы научиться переписывать ноты?
   - Думаю, что смогу, сударь.
   - Неужели вся эта мазня из черных кружочков, нанизанных на одинарные,
двойные и тройные палочки, не сливается у вас в глазах?
   - Вы правы, сударь, с первого взгляда я почти ничего в этом не понял.
Но я буду стараться и научусь различать ноты Вот это, например, "фа".
   - Где?
   - Да вот, на самой верхней линейке.
   - А эта, между двумя нижними линейками, как называется?
   - Тоже "фа".
   - А вот эта, над той, что на второй линейке?
   - "Соль".
   - Так вы, стало быть, умеете читать ноты?
   - Да нет, я знаю названия нот, но не понимаю, что это значит.
   - А вы знаете, в чем заключается разница между  целыми,  половинками,
четвертями, восьмыми, шестнадцатыми долями?
   - О да, это я понимаю!
   - А вам знакомы эти вот обозначения?
   - Да Это - "пауза".
   - А это что за значок?
   - Диез.
   - А это?
   - Бемоль.
   - Прекрасно! Ну что же, если вы не разбираетесь в музыке так же,  как
недавно - в ботанике, - проговорил  Жак,  в  глазах  которого  загорелся
огонек свойственного ему недоверия, - и так же, как несколько минут тому
назад - в человеческих отношениях..
   - Ох, сударь! - покраснев, взмолился  Жильбер.  -  Не  смейтесь  надо
мной.
   - Что вы, дитя мое,  вы  меня  удивляете!  Музыка  -  это  такой  род
искусства, который может быть доступен только после знакомства с другими
науками, а вы мне говорили, что не получили  никакого  образования,  что
ничего не знаете - Это правда, сударь.
   - Да ведь не сами же  вы  придумали,  что  этот  черный  кружочек  на
верхней линейке называется "фа"!
   - Сударь! - опустив голову, тихо заговорил Жильбер - В  доме,  где  я
воспитывался, жила одна.., одна юная особа; она играла на клавесине.
   - Та, что занималась ботаникой? - спросил Жак.
   - Она самая, сударь, и играла она превосходно!
   - Неужели?
   - Да, а я обожаю музыку.
   - Все это еще не основание для того, чтобы выучить ноты.
   - Сударь! Руссо писал, что нельзя считать человека совершенным,  если
он пользуется результатом, не стремясь познать причины.
   - Верно. Однако там же сказано, - заметил Жак,  -  что  от  человека,
приобретающего знание, ускользают радость, наивность, чутье.
   - Это не имеет значения, - возразил Жильбер, - если процесс  познания
доставляет человеку такую же радость. Жак удивленно взглянул на молодого
человека.
   - Вы не только ботаник и музыкант, вы еще и логик!
   - К сожалению, сударь, я - ни то, ни другое и ни третье. Да,  я  могу
отличить одну ноту от другой,  я  понимаю  условные  обозначения,  но  и
только!
   - Вы, вероятно, можете напеть ноты?
   - Что вы! Нет, не умею.
   - Ну, это неважно. Попробуйте переписать эти  ноты.  Вот  вам  нотная
бумага, но помните: вы должны ее беречь, она очень дорого  стоит.  Лучше
бы вам сначала взять лист обычной бумаги: разлинуйте его и попробуйте на
нем.
   - Хорошо, сударь, я сделаю так,  как  вы  мне  советуете.  Позвольте,
однако, заметить,  что  я  не  собираюсь  посвящать  этому  занятию  всю
оставшуюся жизнь. Чем переписывать ноты, которых я не понимаю, лучше  уж
стать частным поверенным.
   - Молодой человек, вы думаете о том, что говорите?
   - Я?
   -  Да,  вы.  Разве  частный  поверенный  может  трудиться  по  ночам,
зарабатывая на жизнь?
   - Нет, конечно.
   - Так вот послушайте, что я вам скажу:  работая  ночью,  человек  при
желании может за два-три часа переписать пять-шесть таких страниц. Когда
он научится работать так, чтобы ноты выходили округлыми,  а  черточки  -
ровными, а также сможет читать ноты, это ускорит работу.  Шесть  страниц
стоят три франка, на эти деньги можно прожить, не так ли? Вы не  станете
это отрицать, ведь вы готовы  были  довольствоваться  всего  шестью  су.
Итак, поработав ночью часа два, днем человек может  посещать  занятия  в
школе хирургов, институте медицины или ботаники.
   - Ах, сударь, теперь я понимаю, - вскричал  Жильбер,  -  и  от  всего
сердца вас благодарю!
   И он набросился на лист бумаги, который протянул ему старик.

Глава 13

НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ ГОСПОДИНА ЖАКА

   Жильбер горячо взялся за работу, и вскоре лист  бумаги  был  испещрен
значками, которые он старательно выводил. Старик некоторое время за  ним
наблюдал, а затем уселся за другим  столом  и  принялся  исправлять  уже
отпечатанные страницы, точь-в-точь такие  же,  в  которых  хранилась  на
чердаке фасоль.
   Так прошло три часа, часы пробили девять, и в кабинет быстрыми шагами
вошла Тереза.
   Жак поднял голову.
   - Скорее идите в комнату, - сказала хозяйка. - Вас ждет  принц.  Боже
мой! Когда же этим  визитам  настанет  конец?  Лишь  бы  он  не  вздумал
остаться с нами завтракать, как в прошлый раз герцог де Шартр!
   - А кто пожаловал сегодня?
   - Его высочество принц де Конти.
   Услыхав это имя, Жильбер вывел на нотоносцах такую "соль", что,  будь
это в наши дни, Бридуазон  назвал  бы  се  скорее  кля-а-а-ксой,  нежели
нотой.
   - Принц! Его высочество! - прошептал он. Жак с улыбкой последовал  за
Терезой, и, когда они вышли, она притворила дверь.
   Жильбер  огляделся  и  увидал,  что  остался  в  комнате   один.   Он
почувствовал сильное волнение.
   - Где же я нахожусь? - вскричал он. - Принцы,  высочества  в  доме  у
господина Жака! Герцог де Шартр, принц де Конти в гостях у переписчика!
   Он подошел к двери и прислушался. Сердце его сильно билось.
   Очевидно, Жак и принц уже обменялись  приветствиями,  теперь  говорил
принц.
   - Я бы хотел пригласить вас с собой, - сказал он.
   - Зачем, ваше высочество? - спрашивал Жак.
   - Я представлю вас ее высочеству. Для философии наступает новая  эра,
дорогой мой философ.
   - Очень вам благодарен за доброе намерение, ваше высочество, но я  не
смогу вас сопровождать.
   - Однако я помню, как шесть лет  назад  вы  сопровождали  госпожу  де
Помпадур в Фонтенбло, не так ли?