ежали  от
графини, да ведь никто не поверит!
   - Руссо? - прошептали оба собеседника.
   - Задержите его, брат! - со смехом продолжал принц.  -  Держите  его,
господин де ла Вогийон!
   Руссо понял, к какому рифу подвела его корабль несчастная звезда.
   Граф де Прованс и воспитатель королевских детей!
   Граф де Прованс также преградил Руссо путь.
   -  Здравствуйте,  сударь!   -   отрывисто   сказал   он.   Совершенно
потерявшись, Руссо поклонился и пробормотал:
   - Мне не суждено отсюда выйти!..
   - Какая удача, что я встретил вас, сударь!  -  произнес  принц  тоном
наставника, который искал и, наконец, нашел провинившегося ученика.
   "Опять нелепые комплименты, - подумал Руссо, - до чего же однообразны
великие мира сего!"
   - Я прочел ваш перевод из Тацита, сударь. "А-а, этот и впрямь ученый,
педант", - сказал себе Руссо.
   - Тацита переводить трудно, не правда ли?
   -  Да,  ваше  высочество,  я  ведь  написал  об  этом   в   небольшом
предисловии.
   - Да, знаю, знаю. Вы там пишете, что лишь отчасти владеете латынью.
   - Да, ваше высочество.
   - Зачем же тогда вы взялись переводить Тацита?
   - Я, ваше высочество, оттачивал стиль.
   - А знаете, господин  Руссо,  вы  неправильно  перевели  "imperatoria
brevitate" как  "торжественное  лаконичное  выступление".  ,.  Смущенный
Руссо изо всех сил напрягал память.
   - Да,  вы  именно  так  это  перевели,  -  проговорил  юный  принц  с
самоуверенностью старого ученого, который нашел ошибку у Сомеза. - Это в
том месте, где Тацит рассказывает, как Пизон обратился с речью  к  своим
солдатам.
   - Так что же, ваше высочество?
   - А то, господин  Руссо,  что  "imperatoria  brevitate"  означает  "с
лаконичностью  генерала..."  или   человека,   привыкшего   командовать.
Лаконичность  командира..,  вот  подходящее  выражение,  не  правда  ли,
господин де ла Вогийон?
   - Да, ваше высочество, - отвечал воспитатель. Руссо  не  проронил  ни
слова. Принц продолжал:
   - Это ведь полное извращение смысла, господин Руссо... Да я  вам  еще
найду пример! Руссо побледнел.
   - Вот послушайте, господин Руссо, это в том отрывке, где речь идет  о
Сецине. Он начинается так: "At in supe-riore Germania..." Вы знаете, что
в этом месте идет описание Сецины, и Тацит говорит: "Cito sermone".
   - Я прекрасно помню это место, ваше высочество.
   - Вы перевели это следующим образом: "обладающий даром слова"...
   - Совершенно верно, ваше высочество, я полагал, что...
   - "Cito sermone" означает "говорящий быстро", то есть легко.
   - Я и сказал: "обладающий даром слова"...
   - Тогда в тексте  было  бы  "decoro",  или  "ornato",  или  "eleganti
sermone". "Cito" - это красочный эпитет, господин Руссо. Тем же  приемом
Тацит пользуется, описывая, как изменилось поведение Офона. Он пишет:
   "Delata voluptas! dissimulata luxuria cunctaque, ad imperil  de-corem
composita".
   -  Я  перевел  это  так:  "Оставив  для  другого  времени  роскошь  и
сладострастие, он удивил весь мир, посвятив  себя  восстановлению  славы
империи".
   - Напрасно, господин Руссо, напрасно.  Прежде  всего,  вы  расчленили
одну фразу на три  части,  из-за  этого  вы  плохо  перевели  "dissimula
luxuria"... Далее: вы исказили смысл в последней части фразы. Тацит имел
в виду не то, что император  Офон  посвятил  себя  восстановлению  славы
империи; он хотел сказать, что, не  находя  более  удовлетворения  своим
страстям и скрывая привычку к роскоши,  Офон  подчинял  все,  употреблял
все, жертвовал всем, всем, - понимаете, господин Руссо? - то есть своими
страстями и даже пороками, во имя славы империи. Фраза  многосмысленная,
а ваш перевод не передает это в полной мере. Не правда ли,  господин  де
ла Вогийон?
   - Да, ваше высочество.
   Руссо обливался потом и не смел рта раскрыть под  столь  безжалостным
напором, Принц дал ему передохнуть, а затем продолжал:
   - Вы сильны в философии...
   Руссо поклонился.
   - Однако ваш "Эмиль" - опасная книга.
   - Опасная, ваше высочество?
   - Да, из-за неимоверного количества неверных мыслей, способных  сбить
с толку третье сословие.
   - Ваше высочество! Как только человек становится отцом семейства,  он
попадает в условия, описанные в моей книге, независимо от того, будь  он
великим мира сего или последним нищим  в  королевстве...  Быть  отцом..,
это...
   -  Знаете,  господин  Руссо,  -  грубо  перебил  его  принц,  -  ваша
"Исповедь" - довольно забавная книга...  Скажите,  сколько  у  вас  было
детей?
   Руссо побледнел, зашатался и поднял на юного палача гневный и,  в  то
же время, растерянный взгляд, - это лишь раззадорило графа де Прованс.
   Не дожидаясь ответа, принц удалился, держа под руку своего наставника
и продолжая комментировать произведения господина,  которого  он  только
что с такой жестокостью раздавил.
   Оставшись один, Руссо понемногу пришел  в  себя,  как  вдруг  услышал
первые такты своей увертюры в исполнении оркестра.
   Он пошел в ту сторону, откуда доносилась  музыка,  и,  добравшись  до
своего места, рухнул на стул.
   - Какой же я безумец, глупец, трус! - сказал он. - Мне надо  было  бы
ответить этому жестокому юнцу:  "Ваше  высочество!  Молодой  человек  не
должен мучить бедного старика, это неблагородно!"
   Он пришел от своего ответа в восторг. В эту минуту запели  дуэтом  ее
высочество и де Куани. Их пение отвлекло  философа  от  мрачных  мыслей,
однако  заставило   страдать   музыканта;   сердечные   муки   сменились
издевательством над его музыкальным слухом.

Глава 39

РЕПЕТИЦИЯ

   Как только  началась  репетиция,  всеобщее  внимание  было  захвачено
зрелищем, и  о  Руссо  забыли.  Теперь  он  мог  оглядеться.  Он  слушал
фальшивое  пение  господ,  переодетых  пастухами,  и  рассматривал  дам,
кокетничавших, словно пастушки, переодетые в костюмы придворных.
   Принцесса пела правильно, но была никудышной актрисой. Впрочем, у нее
почти не было голоса, и ее едва было слышно. Не  желая  никого  смущать,
король скрылся в темной ложе и беседовал с дамами.
   Дофин был суфлером. Вся опера шла из рук вон плохо.
   Руссо решил больше не слушать, однако не слышать было нелегко. У него
было только одно утешение: среди пастушек он заметил одну, наделенную не
только очаровательной внешностью, но и прелестным голоском, выделявшимся
из хора.
   Руссо сосредоточил на ней внимание и стал пристально рассматривать ее
поверх  своего  пюпитра,  любуясь  красивым  лицом  и  в  то  же   время
наслаждаясь ее мелодичным голосом.
   Перехватив взгляд автора, ее высочество скоро поняла по  его  улыбке,
по блеску его глаз, что он удовлетворен исполнением  отдельных  сцен  и,
желая услышать комплимент, - ведь она была женщина! - она  склонилась  к
пюпитру.
   - Разве это так уж плохо, господин Руссо? - спросила она.
   Растерявшийся и подавленный Руссо промолчал.
   - Ну, значит это было нашей ошибкой, -  проговорила  принцесса,  -  а
господин Руссо не решается нам это сказать. Прошу вас, господин Руссо!..
   Руссо не сводил взгляда с очаровательной  девушки,  которая  даже  не
подозревала, что вызвала его интерес.
   - А-а, это мадмуазель де Таверне!  -  сообщила  принцесса,  проследив
глазами за взглядом Руссо. - Она сфальшивила!..
   Андре покраснела; она заметила, что на нее  устремлены  взгляды  всех
присутствовавших.
   - Нет, нет! - крикнул Руссо. -  Это  не  она!  Мадмуазель  поет,  как
ангел!
   Графиня Дю Барри метнула в философа гневный взгляд.
   Барон де Таверне, напротив, почувствовал, как сердце его  наполняется
счастьем, и послал Руссо одну из самых своих любезных улыбок.
   - Вы тоже находите, что эта юная особа поет  хорошо?  -  спросила  Дю
Барри у короля, которого задели за живое слова Руссо.
   - Я не слышу.., в хоре... - отвечал Людовик XV. - Для этого надо быть
музыкантом...
   В это время Руссо оживился, заставив хор пропеть:

   К своей подружке возвращается Колен,
   Отпразднуем прекрасное событье!

   Обернувшись, он увидел де  Жюсье,  приветствовавшего  его  со  своего
места.
   Для женевского философа оказалось немалым  удовольствием  на  виду  у
всех дирижировать придворными,  особенно  на  глазах  у  того,  кто  его
обидел, дав почувствовать свое превосходство.
   Он чопорно с ним раскланялся и вновь уставился на Андре:  от  похвалы
она  стала  еще  красивее.  Репетиция  продолжалась;  графиня  Дю  Барри
помрачнела. Она дважды пыталась отвлечь Людовика XV, заинтересовавшегося
спектаклем, говоря ему комплименты.
   А сердцем всего спектакля, как нарочно для ревнивицы, явилась  Андре.
Впрочем, это нисколько не мешало ее высочеству выслушивать комплименты и
пребывать в веселом расположении духа.
   Герцог де Ришелье порхал вокруг нее с легкостью  юноши;  ему  удалось
собрать в глубине театра кружок насмешников, центром которого была  сама
принцесса - это очень беспокоило сторонников Дю Барри.
   - Кажется, у мадмуазель де Таверне красивый голос,  -  громко  сказал
Ришелье.
   - Очаровательный! - подхватила ее высочество. - Не будь я  эгоисткой,
я уступила бы ей роль Колетты. Впрочем, я выбрала эту роль для себя ради
развлечения и не отдам никому.
   - Мадмуазель де Таверне спела бы ее не лучше, чем ваше высочество,  -
молвил Ришелье, - и...
   - Мадмуазель - великолепная певица! - перебил его Руссо.
   - Великолепная! - согласилась ее высочество. - Я  должна  признаться,
что она помогает мне разучивать роль. А как восхитительно  она  танцует!
Вот я совсем не умею танцевать.
   Нетрудно себе представить, как подействовали эти разговоры на короля,
на графиню Дю Барри и  на  всех  любопытных,  сплетников,  интриганов  и
завистников. Каждый из присутствовавших  наслаждался  нанесенным  ударом
или страдал от боли и сгорал от стыда, получая этот удар. Равнодушных не
было, за исключением, пожалуй, самой Андре.
   Поощряемая Ришелье, ее высочество заставила Андре пропеть романс:

   Над милым слугою утратила власть я,
   Со мной расстается Колен.

   Все  видели,  как  король  покачивал  головой  в  такт  с  выражением
удовольствия, отчего все румяна  осыпались  с  лица  Дю  Барри,  подобно
влажной штукатурке.
   Злобный, как женщина, Ришелье  испытывал  наслаждение  от  мести.  Он
подошел к Таверне-старшему,  и  оба  старика  превратились  в  изваяния,
олицетворяя собою союз Лицемерия с Развратом.
   Их оживление возрастало по мере того, как все более хмурилась графиня
Дю Барри. Не выдержав, она резким движением поднялась с места, что  было
против всех правил приличия, потому что король еще не вставал.
   Подобно муравьям, придворные почуяли бурю и поспешили укрыться вблизи
наиболее сильных из них. Таким образом, принцесса оказалась в  окружении
своих друзей, а графиню Дю Барри атаковали ее приспешники.
   Постепенно интерес к репетиции у присутствовавших угас, их  вниманием
овладели другие события. Дело теперь было не в Колетте и  не  в  Колене.
Многие думали о том, что графине Дю  Барри  вскоре  придется,  вероятно,
пропеть:

   Над милым слугою утратила власть я,
   Со мной расстается Колен.

   - Ты только посмотри, - прошептал Ришелье,  обращаясь  к  Таверне,  -
какой ошеломляющий успех у твоей дочери!
   И он потащил его за собой в коридор, толкнув застекленную дверь;  при
этом он сбил с ног какого-то любопытного, заглядывавшего через стекло  в
зал.
   - Чертов болван! - проворчал  герцог  де  Ришелье,  поправляя  рукав,
смявшийся от соприкосновения с дверью.
   На отскочившем от двери любопытном была надета  дворцовая  ливрея,  в
руках он держал корзину с цветами.
   Когда удар дверью отбросил его в коридор, он едва не  упал  навзничь.
Однако ему все-таки чудом удалось удержаться на  ногах,  а  вот  корзина
перевернулась.
   - А-а, я знаю этого дурака, - со злостью проговорил Таверне.
   - Кто же он? - спросил герцог.
   - Что ты здесь делаешь, шалопай? - спросил Таверне.
   Жильбер, - а это был он, о чем уже, наверное, догадался читатель, - с
гордостью ответил:
   - Смотрю, как видите.
   - Вместо того, чтобы работать!.. - проворчал Ришелье.
   - Моя работа  окончена,  -  спокойно  отвечал  Жильбер,  обращаясь  к
герцогу и даже не глядя на Таверне.
   - Знаете, мой Жильбер - прекрасный работник и  Прилежный  ботаник,  -
послышался вдруг ласковый голос.
   Таверне обернулся и увидел де Жюсье. Тот подошел и потрепал  Жильбера
за щеку.
   Таверне покраснел от злости и пошел дальше.
   - Слуги - здесь? - пробормотал он.
   - Тише! - шепнул ему Ришелье. - Николь тоже здесь... Взгляни.  Вот  у
той двери, наверху... Резвая девчонка! Она тоже не теряет времени даром!
   Это в самом деле была Николь. Вместе с другими слугами Трианона она с
восхищением следила за спектаклем. Казалось, ее широко  раскрытые  глаза
видели больше других.
   Заметив ее, Жильбер пошел в противоположную сторону.
   - Идем, идем! - обратился Ришелье  к  Таверне.  -  Мне  кажется,  что
король хочет с тобой поговорить.., он ищет кого-то глазами.
   Друзья направились к королевской ложе.
   Графиня Дю Барри стоя разговаривала с герцогом д'Эгийоном. Тот следил
глазами за каждым движением дядюшки.
   Оставшись один, Руссо восхищался Андре. Он чувствовал, как  в  сердце
его разгорается любовь.
   Знатные актеры отправились переодеваться, каждый  в  свою  ложу,  где
Жильбер расставил свежие цветы.
   Ришелье пошел к королю, а  Таверне,  сгорая  от  нетерпения,  остался
ждать его в коридоре. Наконец герцог возвратился и прижал палец к губам.
   Таверне побледнел от радости и пошел навстречу другу. Тот повел его в
королевскую ложу.
   Там они услышали нечто такое, что немногим дано было услышать.
   Графиня Дю Барри спросила короля:
   - Ждать ли мне ваше величество сегодня к ужину? Король ответил ей:
   - Я очень устал, графиня. Прошу меня простить! В ту же минуту  явился
дофин и, почти  наступая  графине  на  ноги  и  словно  не  замечая  ее,
обратился к королю:
   - Сир! Будем ли мы иметь честь видеть ваше  величество  за  ужином  в
Трианоне?
   - Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень  устал.  Рядом  с  вами,
молодыми, я чувствовал бы себя стариком... Я буду ужинать один.
   Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и
вышла, задохнувшись от злобы.
   Король подал знак Ришелье.
   - Герцог! - сказал он.  -  Мне  нужно  поговорить  с  вами  об  одном
касающемся вас деле.
   - Сир...
   - Я был недоволен... Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете...  Я
ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.
   - Вы знаете этого дворянина, герцог?
   - Барона де Таверне? Да, сир.
   - А-а! Отец очаровательной певицы!
   - Да, сир.
   - Послушайте, герцог...
   Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо.  Таверне  до  боли  сжал
кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
   Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:
   - Незаметно следуй за мной.
   - Куда?
   - Сам увидишь.
   Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и  пошел
следом. Так они подошли к королевским апартаментам.
   Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.

Глава 40

ЛАРЕЦ

   Барону  де  Таверне  не  пришлось  долго  ждать.  Ришелье  спросил  у
камердинера его величества, что король оставил на туалетном  столике,  и
вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет, завернутый в шелк.
   Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за  собой
в галерею.
   - Барон! - воскликнул он, убедившись, что их никто не  видит.  -  Мне
показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?
   - С тех пор, как мы помирились, - нет! - отвечал Таверне.
   - Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?
   - Да, в этом я и впрямь сомневался.
   -  Ну  и  напрасно!  Твоя  карьера,  а  также  карьера  твоих   детей
устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится
голова!
   - Да что ты? - воскликнул Таверне, начиная догадываться,  однако  еще
боясь верить в свою удачу. - Каким же это образом так скоро устраивается
карьера моих детей?
   - Да ведь Филипп - капитан, а его рота - на содержании у короля.
   - Верно... И этим я обязан тебе.
   - Ни в коей мере. А скоро мы, возможно,  увидим,  как  мадмуазель  де
Таверне станет маркизой.
   - Что ты! - вскричал Таверне. - Моя дочь?..
   - Слушай, Таверне! У короля - хороший вкус. Когда красивая,  изящная,
добродетельная  девица  наделена  еще  и  талантами,  она  не  может  не
очаровать его величество... А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими
достоинствами. И король увлекся ею.
   - Герцог! Что ты подразумеваешь под  словом  "увлекся"  ?  -  спросил
Таверне, напустив  на  себя  важный  вид,  способный  скорее  рассмешить
маршала.
   Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:
   - Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря  уж  о  том,  что  очень
плохо знаю орфографию. "Увлекся",  по-моему,  всегда  означало  "доволен
сверх всякой меры", вот так... Если ты сверх всякой  меры  огорчен  тем,
что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами  твоих  детей,
то так и скажи.., и я передам это его величеству.
   Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.
   - Герцог, ты неверно меня понял! - воскликнул барон,  хватая  его  за
руку. - Черт подери! До чего ж ты скор!
   - Зачем же ты говоришь, что недоволен?
   - Я этого не говорил.
   - Но ведь  ты  же  требуешь  от  меня  объяснить  поступок  короля...
Дьявольщина! До чего надоели дураки!
   - Чего ты сердишься, герцог? Ведь я  об  этом  ни  единым  словом  не
обмолвился! Разумеется, я доволен.
   - Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?
   - Хм, хм...
   - Дорогой мой! Ты - сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.
   - Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно.  Ты  понимаешь,  что  я
себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно  было  и  того,
что я сидел в этой дыре - Таверне... Добродетель  проросла  в  ней  сама
собой.
   - Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с  сорняками.
Одним словом, твоя дочь - недотрога.
   - Ошибаешься, она - голубив ". Ришелье поморщился.
   - В таком случае,  бедняжке  остается  только  найти  хорошего  мужа,
потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.
   Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.
   - К счастью для нее, - продолжал тот, - король так ослеплен  графиней
Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.
   Таверне встревожился не на шутку.
   - Я думаю, что вы с дочерью можете  не  беспокоиться.  Я  дам  королю
необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.
   - Да на чем, Бог мой? -  вскричал  Таверне,  смертельно  побледнев  и
тряся друга за руку.
   - На том, чтобы сделать  мадмуазель  де  Таверне  небольшой  подарок,
дорогой барон.
   - Небольшой подарок!.. Что же это  за  подарок?  -  спросил  Таверне;
глаза у него горели.
   - Да так, сущая безделица, - небрежно бросил Ришелье,  -  вот  она..,
смотри!
   Он развернул шелк и показал ларец.
   - Ларец?
   - Да, мелочь...  Колье  в  несколько  тысяч  ливров;  его  величеству
понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить
певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то  не  будем
больше об этом говорить.
   - Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!
   -  Конечно,  это  было  бы  оскорблением  его  величества.  Да   ведь
добродетели свойственно постоянно кого-нибудь или что-нибудь оскорблять!
   - Знаешь, герцог, - проговорил Таверне, - моя дочь не может  быть  до
такой степени неразумной.
   - Это ты так говоришь, а не она!
   - Я отлично знаю, что скажет или сделает моя дочь!
   - Можно позавидовать китайцам! - заметил Ришелье.
   - Почему?
   - Потому что у них в стране много каналов и рек.
   - Герцог, зачем ты  пытаешься  переменить  разговор?  Я  в  отчаянии!
Поговори со мной.
   - Я с тобой разговариваю, герцог, и не думал менять разговор.
   - За