гала смерть.
   Эта масса увлекала за собой или давила всех, кто, достигнув  особняка
Гардмебль, уже считал себя в безопасности. Новый град ударов  и  мертвых
тел обрушился на Жильбера. Он оказался около решетки и приник к ней.
   Стена затрещала под натиском толпы.
   Задыхаясь, Жильбер почувствовал, что готов прекратить  сопротивление;
однако ему удалось, собрав все силы, в последнем порыве обхватить  Андре
руками, прижавшись головой к ее  груд".  Можно  было  подумать,  что  он
собирается зад) шить ту, которую он взялся защищать.
   - Прощай! Прощай! - прошептал  он,  скорее  кусая,  нежели  целуя  ее
платье. - Прощай!
   Он поднял глаза, вымаливая последний взгляд. Его глазам представилось
странное  зрелище.  Какой-то  человек  взобрался  на  каменную  тумбу  и
уцепился правой рукой за вделанное в стену кольцо. Левой рукой он  будто
пытался остановить бегущих. Глядя на бушевавшее у его ног  море,  он  то
бросал в толпу слово, то взмахивал рукой. И вот, благодаря его  речам  и
движениям из толпы стали выделяться отдельные люди; они останавливались,
преодолевали сопротивление и приближались к этому  человеку.  Собравшись
вокруг него, люди словно узнавали друг в  друге  братьев;  они  помогали
другим вырваться из потока,  поднимали  их,  поддерживали,  увлекали  за
собой. И вот уже из  них  образовалось  ядро,  которое,  подобно  пилону
моста, рассекало толпу и противостояло массе бегущих.
   С каждой минутой  все  новые  борцы  словно  выходили  из-под  земли,
подчиняясь его необычным словам, повторявшимся  движениям,  и  смыкались
плотными рядами вокруг необычного человека.
   Жильбер приподнялся в последнем порыве: он  чувствовал,  что  в  этом
человеке его спасение, потому что от него исходили спокойствие  и  сила.
Последний  отблеск  угасавшего  пламени  осветил  лицо  этого  человека.
Жильбер вскрикнул от удивления.
   - Пусть я умру, пусть я умру, - прошептал он, - только  бы  она  была
жива! Этот человек способе" ее спасти.
   В порыве самоотречения он поднял девушку над головой.
   - Господин барон де Бальзаме! - прокричал он.  -  Спасите  мадмуазель
Андре де Таверне!
   Бальзаме   услыхал   его   голос,   напоминавший   библейский   глас,
доносившийся из  самых  глубин  толпы.  Он  увидал  над  всепоглощающими
волнами белую массу. Его свита расчистила  ему  дорогу,  и  он  выхватил
Андре аз слабеющих рук Жильбера, поднял ее и, подталкиваемый  движениями
едва сдерживаемой толпы, унес, не успев даже оглянуться.
   Жильбер пытался что-то сказать, желая, вероятно,  вымолить  защиту  у
этого странного человека для Андре, а может быть, в для себя самого.  Но
ему хватило сил только на то, чтобы прижаться губами к  руке  девушка  и
оторвать клочок платья этой новой Эвридики, которую вырывала из его  рук
сама преисподняя.
   После  этого  поцелуя,  после  этого   прощания   молодому   человеку
оставалась лишь умереть. Он  и  не  пытался  дольше  сопротивляться.  Он
закрыл глаза и, умирая, вал на груду мертвых тел.

Глава 35

ПОЛЕ МЕРТВЫХ

   После сильной бури всегда наступает  тишина,  пугающая  и,  в  то  же
время, целительная.
   Было около двух часов ночи, над Парижем  проносились  огромные  белые
облака, бледная луна освещала неровности  этого  зловещего  места,  ямы,
куда падали и где находили смерть разбегавшие люди.
   На склонах, в оврагах,  в  неверном  свете  луны,  время  от  времени
скрывавшейся за клочковатыми облаками, смягчавшими ее свет, то здесь, то
там показывались мертвые  тела  в  рваной  одежде,  застывшие,  бледные,
тянувшие руки в страхе или в молитве.
   Посреди площади от обломков остова поднимался желтый смрадный дым,  и
это делало площадь Людовика XV похожей на поле боя.
   По залитой кровью  унылой  площади  сновали  таинственные  тени;  они
останавливались, оглядывались, наклонялись  и  бежали  прочь:  это  были
мародеры, слетевшиеся, подобно воронам, на добычу; они не умели красть у
живых, зато, предупрежденные собратьями, пришли  обкрадывать  мертвецов.
Они  неохотно   разбегались,   спугнутые   припозднившимися   солдатами,
угрожающе  поблескивавшими  штыками.  Впрочем,  среди  длинных   верениц
мертвецов воры и патруль были не единственными  живыми  существами  Были
там еще люди с фонарями в руках, их можно было принять за любопытных.
   Увы, то были родственники и друзья, обеспокоенные  отсутствием  своих
братьев, друзей, любовниц. Они все прибывали  из  отдаленных  кварталов,
потому что страшная новость, уже облетев Париж,  привела  весь  город  в
уныние, и встревоженные люди бросились на поиски близких.
   Это было, пожалуй, еще более ужасное зрелище, чем катастрофа.
   О впечатлениях от поисков можно было прочесть на бледных  лицах  тех,
кто разыскивал близких: от  отчаяния  тех,  кто  находил  покойника,  до
томительного  сомнения  тех,  кто  никого  не  нашел   и   вопросительно
поглядывал в сторону реки, спокойно несшей свои трепещущие воды.
   Поговаривали, будто по приказу парижского прево  в  реку  уже  успели
свалить немало трупов, дабы скрыть огромное число погибших по  его  вине
людей.
   Пресытившись бесплодным  созерцанием,  побродив  по  мелководью,  они
расходились в тоске от одного вида темной воды; они уходили с фонарями в
руках, обследуя соседние с  площадью  улицы,  куда,  по  слухам,  многие
раненые уползали за помощью или в надежде оказаться подальше от места их
страданий.
   Если они находили среди трупов любимого человека, потерянного  друга,
крики сменялись душераздирающими рыданиями.
   Время от времени на площади раздавался звон - это падал и  разбивался
фонарь: живой очертя голову бросался на мертвого, чтобы слиться с ним  в
последнем поцелуе.
   На огромном этом кладбище слышались и другие звуки.
   Раненые с переломанными при падении руками  и  ногами,  с  пронзенной
шпагой или раздавленной в толпе грудью, предсмертно хрипели или  жалобно
стонали; к ним подбегали те, кто надеялся найти знакомого  и,  не  узнав
его, удалялись.
   Впрочем, на площади со стороны сада собирались  самоотверженные  люди
для оказания помощи пострадавшим. Молодой хирург - по крайней мере,  его
можно было принять за хирурга благодаря обилию инструментов в его  руках
- просил подносить к нему раненых мужчин и женщин; он перевязывал их и в
то же время произносил слова, выражавшие скорее ненависть  к  тому,  что
послужило причиной, нежели сострадание к тому, что сталось с израненным.
   У него  было  два  помощника,  крепких  разносчика,  подносивших  ему
окровавленные тела; он не переставая кричал им:
   - Сначала давайте бедняков! Их легко узнать: почти всегда больше ран,
ну и, разумеется, они беднее одеты!
   Наконец  при  этих  словах,  повторявшихся  после  каждой   перевязки
пронзительным голосом, какой-то бледный  молодой  человек  с  фонарем  в
руке, ходивший среди мертвецов, в другой раз поднял голову.
   Глубокая рана, проходившая через все его лицо, сочилась кровью,  одна
его рука была просунута между полами застегнутого сюртука, лицо его, все
в поту, выражало глубокое волнение.
   Услыхав приказание врача, он поднял голову и с  грустью  взглянул  на
свои раны, на  которые,  казалось,  хирург  смотрел  с  наслаждением,  -
Сударь! - воскликнул молодой человек. -  Почему  вы  приказали  выбирать
среди раненых бедняков?
   - Да потому что никто о них не позаботится, если я о них не  подумаю,
- подняв голову, отвечал врач, - а  за  богатыми  всегда  найдется  кому
ухаживать! Опустите фонарь и взгляните вниз: вы увидите,  что  на  сотню
бедняков приходится один богатый или знатный. А при этой катастрофе,  от
которой, к счастью, наконец-то сам  Господь  устал,  знатные  и  богатые
уплатили налог, какой они обыкновенно платят всегда: одну тысячную.
   Молодой человек поднес фонарь к своему кровоточащему лицу.
   -  Я,  стало  быть,  тот  самый  единственный  затерявшийся  в  толпе
дворянин, - проговорил он без  всякого  раздражения,  -  лошадь  угодила
копытом мне в голову, и я сломал левую руку, упав в канаву. Вы говорите,
о богатых и знатных заботятся? Но вы же видите, что я даже не перевязан.
   - У вас есть дом, домашний доктор... Возвращайтесь к себе, раз можете
идти.
   -  Я  не  прошу  у  вас  помощи,  сударь.  Я  ищу  сестру,   красивую
шестнадцатилетнюю девушку. Она, очевидно, уже мертва, хотя и не простого
происхождения. На ней было белое платье и  колье  с  крестиком  на  шее.
Несмотря на то, что у нее есть и дом, и доктор, сжальтесь  надо  мною  и
ответьте: не видели ли вы, сударь, ту, которую я ищу?
   - Сударь! Я руководствуюсь соображениями высшего порядка,  -  отвечал
молодой хирург с горячностью, доказывавшей, что он давно  вынашивал  эти
мысли, - я отдаю себя служению людям. Когда я  прохожу  мимо  умирающего
аристократа, спеша облегчить страдания человека из народа, я  подчиняюсь
истинному  закону  человечности,  которую  считаю  своей  богиней.   Все
случившиеся сегодня несчастья происходят от  вас;  причиной  им  -  ваши
излишества, ваша  самонадеянность,  ну,  вот  вам  и  последствия!  Нет,
сударь, я не видел вашей сестры.
   После этого сердитого замечания хирург опять занялся своим делом. Ему
только что поднесли бедную женщину, которой карета раздробила обе ноги.
   - Взгляните, - крикнул он Филиппу вдогонку, - разве бедные  приезжают
на народные гуляния в каретах, разве они ломают ноги богачам?
   Филипп принадлежал к молодому  поколению  знати,  которое  дало  миру
Лафайета и Ламета; он и сам не  раз  высказывал  те  же  мысли,  которые
теперь, в устах молодого хирурга, привели его  в  ужас:  претворенные  в
жизнь, они пали на него, как возмездие.
   Отойдя от хирурга с истерзанным  сердцем,  он  продолжал  томительные
поиски. Скоро его охватило  такое  отчаяние,  что,  не  выдержав,  он  с
рыданиями в голосе крикнул:
   - Андре! Андре!
   В это время  мимо  него  торопливо  шагал  пожилой  человек  в  сером
драповом сюртуке и теплых чулках, опираясь правой рукой на трость,  а  в
левой зажав нечто вроде фонаря, который  он  смастерил  из  подсвечника,
обернув его масляной бумагой.
   Услыхав стон Филиппа, человек понял, отчего он страдает.
   - Бедный юноша! - прошептал он.
   Казалось, он пришел с той же целью. Он пошел дальше.
   Но, вдруг, словно упрекнув себя за то, что прошел  мимо,  не  пытаясь
утешить, он проговорил:
   - Сударь! Простите, что я добавлю к вашему еще и свое  страдание,  но
те, кто пострадал от одного и того же удара,  должны  поддерживать  друг
друга, чтобы не упасть. Кстати... Вы можете мне помочь. Я вижу, вы давно
ищете, ваша свеча почти догорела, вы, стало  быть,  знаете,  где  больше
всего пострадавших.
   - Да, сударь, знаю, - Я тоже ищу,.
   - Тогда вам надо прежде всего  пойти  к  большой  канаве,  там  около
пятидесяти трупов.
   - Пятьдесят! Боже правый! Столько жертв во время праздника!
   - Да, столько жертв, сударь! Я просмотрел уже около  тысячи  лиц,  но
так и не нашел сестру.
   - Сестру?
   - Да, она была вот в этой стороне. Я потерял ее недалеко от скамейки.
Я нашел то место, но от  скамейки  не  осталось  и  следа.  Я  собираюсь
возобновить поиски со стороны бастиона.
   - А в каком направлении двигалась толпа, сударь?
   - В сторону новых особняков, к улице Магдалины.
   - Значит, это должно быть здесь?
   - Несомненно. Я и искал вначале с этой стороны, но тут  был  страшный
водоворот. Кроме того, толпа неслась сюда, однако потерявшаяся  девушка,
не понимающая, куда идет, может двинуться в любую сторону.
   - Сударь! Маловероятно, чтобы она смогла двигаться против течения;  я
пойду искать на улицах; пойдемте со мной; может быть, вдвоем нам удастся
найти.
   - А кого вы ищете? Сына? - робко спросил Филипп.
   - Нет, сударь, он - что-то вроде моего приемного сына.
   - Вы отпустили его одного?
   - Да это уже юноша: ему около девятнадцати лет. Он отвечает  за  свои
поступки, он захотел пойти, я не мог ему помешать. Впрочем, кто мог себе
представить, что произойдет!.. Ваша свеча гаснет.
   - Да, сударь.
   - Пойдемте со мной, я посвечу.
   - Благодарю вас, вы очень добры, но мне не хотелось бы вам мешать.
   - Не беспокойтесь, я  должен  искать  для  собственного  спокойствия.
Бедное дитя! Он возвращался обыкновенно вовремя, - продолжал старик, идя
вдоль по улице, - а сегодня вечером меня будто что-то толкнуло.  Я  ждал
его, было уже одиннадцать часов, жена узнала от соседки о  несчастье.  Я
подождал еще часа два, надеясь, что он вернется. Однако, видя,  что  его
все нет, я под) мал, что с моей стороны нечестно лечь в постель, не имея
от него новостей.
   - Мы идем к тем домам? - спросил молодой человек.
   - Да, вы ведь сами сказали, что толпа  должна  была  двигаться  в  ту
сторону.  Бедняжка  несомненно  побежал  туда!  Наивный  провинциал,  не
знающий не только обычаев, но и парижских улиц... Может быть, он впервые
оказался на площади Людовика Пятнадцатого.
   - Моя сестра - тоже из провинции, сударь.
   - Отвратительное зрелище!  -  пробормотал  старик,  отворачиваясь  от
сваленных в кучу трупов.
   -  А  ведь  именно  здесь  следовало  бы  искать,  -  заметил  юноша,
решительно поднося фонарь к нагроможденным одно на другое телам.
   - Я не могу без содрогания на это смотреть. Я - обыкновенный человек,
и разложение приводит меня в ужас.
   -  Мне  этот  ужас  знаком,  однако  нынче  вечером  я  научился  его
преодолевать.  Смотрите,  вот  какой-то  юноша,  ему   можно   дать   от
шестнадцати до восемнадцати лет; должно быть, его задавили:  я  не  вижу
раны. Не его ли вы разыскиваете?
   Старик сделал над собой усилие и подошел ближе.
   - Нет, сударь, - ответил он, - мой моложе, черноволосый, бледнолицый.
   - Да они все бледны сегодня вечером, - возразил Филипп.
   - Смотрите, мы подошли к Гардмебль, - заметил  старик,  -  вот  следы
борьбы: кровь на стенах, обрывки одежды на железных  прутьях,  на  пиках
решеток. Откровенно говоря, я просто не знаю, куда идти.
   - Сюда, сюда, разумеется, - пробормотал Филипп.
   - Сколько страдания!
   - Боже мой!
   - Что такое?
   - Обрывок белого платья под трупами. Моя сестра была в белом  платье.
Дайте мне ваш фонарь, сударь, умоляю!
   Филипп и вправду заметил и схватил клочок белой  материи.  Он  бросил
его, чтобы единственной здоровой рукой взяться за фонарь.
   - Это обрывок женского платья, зажатый в руке  молодого  человека,  -
вскричал он, - белого платья, похожего на то, в каком была Андре. Андре!
Андре!
   Молодой человек заплакал навзрыд.
   Старик подошел ближе.
   - Это он! - всплеснув руками, воскликнул  он.  Восклицание  привлекло
внимание молодого человека.
   - Жильбер?.. - крикнул Филипп.
   - Вы знаете Жильбера, сударь?
   -  Так  вы  искали   Жильбера?   Эти   два   восклицания   прозвучали
одновременно. Старик схватил руку Жильбера:  она  была  ледяной.  Филипп
расстегнул ему жилет, распахнул рубашку и прижал руку к его сердцу.
   - Бедный Жильбер! - проговорил он.
   - Мой дорогой мальчик! - вздохнул старик.
   - Он дышит! Жив!.. Жив, говорят вам! - закричал Филипп.
   - Вы так думаете?
   - Я в этом уверен, у него есть пульс.
   - Верно! - сказал старик. - На помощь! Помогите! Там есть хирург.
   - Давайте спасать его сами, сударь. Я недавно просив помощи, но  врач
мне отказал.
   - Он должен помочь моему мальчику! - в отчаянии воскликнул старик.  -
Он должен! Помогите мне, сударь, помогите мне донести туда Жильбера.
   - У меня только одна рука, - отвечал Филипп, - но вы  можете  на  нее
рассчитывать, сударь.
   - А я хоть и стар, но соберу все свои силы. Пойдемте! Старик  схватил
Жильбера за плечи, молодой человек зажал правой рукой его  ноги,  и  они
двинулись по направлению к группе людей, возглавляемых хирургом.
   - На помощь! На помощь! - закричал старик.
   - Сначала простые люди! - отвечал  хирург,  верный  своему  идеалу  и
уверенный в том, что, отвечая таким  образом,  он  вызывает  восхищенный
шепот среди окружавших его людей.
   - Я и  несу  простолюдина,  -  горячо  подхватил  старик,  поддаваясь
чувству всеобщего восхищения.
   - Тогда после женщин, - продолжал хирург, - мужчины сильнее женщин  и
легче переносят боль.
   - Простое кровопускание, сударь, - проговорил старик, - кровопускания
будет довольно.
   - А-а, это опять вы! - пропел  хирург,  заметив  Филиппа  и  не  видя
старика.
   Филипп промолчал. Старик решил, что эти слова обращены к нему.
   - Я не господин, - ответил он, - я  из  народа;  меня  зовут  Жан-Жак
Руссо.
   Врач удивленно вскрикнул и жестом приказал окружающим подвинуться.
   - Пропустите! Уступите место певцу природы! Дайте место  освободителю
человечества! Место гражданину Женевы!
   - Благодарю вас, - сказал старик, - спасибо!
   - С вами случилось несчастье? - спросил молодой хирург.
   - Нет, не со мной, а вот с этим несчастным ребенком, взгляните!
   - Так  вы  тоже!..  -  вскричал  врач.  -  Вы,  как  и  я,  помогаете
человечеству!
   Взволнованный неожиданным триумфом,  Руссо  в  ответ  бормотал  нечто
нечленораздельное.
   Филипп совершенно потерялся, оказавшись лицом к лицу с вызывавшим его
восхищение философом, и отошел в сторону.
   Старику помогли положить Жильбера на стол.  Жильбер  по-прежнему  был
без сознания.
   Руссо бросил взгляд на того, к чьей помощи он взывал. Это  был  юноша
примерно одних лет с Жильбером, но ни одна черта  не  напоминала  о  его
молодости. Желтая кожа на лице сморщилась, как у старика,  дряблые  веки
нависли над немигающими глазами, губы были обкусаны, словно  в  приступе
эпилепсии.
   Рукава были по локоть закатаны, руки забрызганы кровью, всюду  вокруг
него лежали груды человеческих конечностей. Он скорее  напоминал  палача
за любимой работой, чем врача, исполнявшего скорбный, но святой долг.
   Однако имя Руссо произвело на него столь сильное действие, что он  на
минуту  отказался  от  своей  обычной  грубости:  он  осторожно  вспорол
Жильберу рукав, затянул руку жгутом и кольнул вену.
   Кровь сначала вытекала по капле, а  через  несколько  секунд  молодая
горячая струя ударила из вены.
   - Можно считать, что он спасен, - сказал  хирург,  -  но  потребуется
тщательный уход, ему сильно помяли грудь.
   - Мне остается лишь поблагодарить вас, сударь, - проговорил Руссо,  -
и выразить восхищение не только тем, что вы отдаете предпочтение бедным,
но и преданности, с какой вы им служите. Но не забывайте, что все люди -
братья, - Даже благородные, даже аристократы,  даже  богачи?  -  спросил
хирург, сверкнув проницательными глазами из-под тяжелых век.
   -  Даже  благородные,  даже  аристократы,  даже  богачи,  когда   они
страдают, - отвечал Руссо.
   - Прошу прощения, сударь, - проговорил хирург, - я родился  в  Бодри,
недалеко от Ньюкастля; я, как  и  вы  -  швейцарец,  и  поэтому  отчасти
демократ.
   - Соотечественник! - воскликнул Руссо. - Швейцарец!  Как  вас  зовут,
сударь, как вас зовут?
   - У меня скромнее имя, сударь, имя человека, посвятившего жизнь науке
и надеющегося в будущем отдать ее ради счастья всего человечества.  Меня
зовут Жан-Поль Марат.
   - Благодарю вас, господин Марат, - отвечал Руссо. - Однако  разъясняя
народу его права, не возбуждайте в нем чувство мести. Если  когда-нибудь
он начнет мстить, вы сами, возможно, ужаснетесь репрессиям.
   На губах Марата заиграла страшная улыбка.
   -  Вот  бы  дожить  до  этого  дня!  -  вскричал  он.  -   Если   мне
посчастливится увидеть этот день...
   Руссо ужаснулся тому, с каким выражением были произнесены эти  слова,
подобно путешественнику, приходящему  в  ужас  от  первых  раскатов  еще
далекой грозы. Он обхватил Жильбера руками и попытался поднять.
   - Два добровольца в помощь господину Руссо, два человека из народа! -
выкрикнул хирург.
   - Мы! Мы! - раздались голоса. Руссо  оставалось  только  выбрать.  Он
указал на двух плечистых помощников, и те подхватили Жильбера  на  руки.
Проходя мимо Филиппа, Руссо проговорил:
   - Держите мой фонарь, сударь, мне он