стойно.
   - Так вы, значит, не сердитесь на меня за это? - вскричал  король.  -
На что же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.
   - Я на вас не сержусь, сир.
   - Однако вы сказали, что вас кто-то рассердил?..
   - Да, меня рассердили, сир, это правда.
   - Чем же?
   - Тем, что я стала чем-то вроде крайнего средства.
   - Вы - "крайнее средство"? Что вы говорите?
   - Да, да, я! Графиня Дю Барри! Милая Жанна, очаровательная  Жанночка,
соблазнительная Жаннетточка, как говорит ваше величество.  Я  -  крайнее
средство.
   - В чем же это выражается?
   - А в том, что мой король, мой любовник бывает у  меня  тогда,  когда
госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон им пресытились.
   - Ох, графиня!..
   -  Клянусь  честью,  хотя  бы  я  от  этого  проиграла,  но  я  скажу
откровенно, что у меня на сердце. Рассказывают, что госпожа  де  Граммон
частенько вас подстерегала у входа в спальню. А я поступлю иначе, нежели
благородная герцогиня. Я стану поджидать на выходе, и как только  первый
же Шуазель или первая Граммон попадется мне в руки... Пусть поберегутся!
   - Графиня! Графиня!
   - Что же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я -  любовница  Блеза,
прекрасная бурбонка, как вы знаете.
   - Графиня! Шуазели сумеют за себя отомстить.
   - Ну и что же? Лишь бы они мстили так же, как я.
   - Вас поднимут на смех.
   - Вы правы.
   - Ах!
   - У меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.
   - Что вы задумали?.. - с беспокойством спросил король.
   - Я просто-напросто удалюсь. Король пожал плечами.
   - Вы мне не верите, сир?
   - Признаюсь откровенно, нет.
   - Вы просто не даете себе  труда  поразмыслить.  Вы  путаете  меня  с
другими.
   - То есть, как?
   - Ну конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней.  Госпожа
де Помпадур  мечтала  быть  королевой.  Другие  хотели  стать  богатыми,
могущественными,  пытались  унижать  придворных  дам,  пользуясь   вашей
благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих недостатков.
   - Вы правы - А достоинств много.
   - Вы и тут правы.
   - Вы говорите не то, что думаете.
   - Ах, графиня! Я более, чем кто бы то ни было, знаю, чего вы стоите.
   - Пусть так. Послушайте: то, что я скажу, не должно поколебать вашего
убеждения.
   - Говорите.
   - Прежде всего, я богата; мне никто не нужен.
   - Вы хотите, чтобы я об этом пожалел, графиня.
   - И потом, я не так спесива, как эти дамы, у меня нет таких  желаний,
исполнение которых тешило бы мое  самолюбие.  Я  всегда  хотела  одного:
любить своего поклонника, будь то  мимикетер,  будь  то  король.  С  той
минуты, как я перестаю его любить, я ничем больше не дорожу.
   - Будем надеяться, что вы еще хоть немножко мною дорожите, графиня.
   - Я не договорила, сир.
   - Продолжайте, графиня.
   - Я хочу еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, молода, я
еще лет десять буду привлекательной;  я  буду  не  только  счастливейшей
женщиной, но и наиболее почитаемой с того самого дня, когда я  перестану
быть любовницей вашего величества. Вы улыбаетесь, сир. Я сержусь  еще  и
потому, что вы не хотите поразмыслить над тем, что я вам говорю. Дорогой
король! Когда вам и вашему народу надоедали другие ваши фаворитки  и  вы
их прогоняли, народ вас  за  это  превозносил,  а  впавшей  в  немилость
гнушался, как в стародавние времена.  Так  вот,  я  не  буду  дожидаться
отставки. Я уйду сама, и все об  этом  узнают.  Я  пожертвую  сто  тысяч
ливров бедным, проведу неделю в покаянии в одном  из  монастырей,  и  не
пройдет и месяца, как мое  изображение  украсит  все  церкви  наравне  с
кающейся Магдалиной.
   - Вы это серьезно, графиня? - спросил король.
   - Взгляните на меня, сир, и решите сами, серьезно я говорю или нет.
   - Неужели вы способны на такой мелкий поступок,  Жанна?  Сознаете  ли
вы, что тем самым вы ставите меня перед выбором?
   - Нет, сир. Если бы я ставила вас перед выбором, я  сказала  бы  вам:
"Выбирайте между тем-то и тем-то".
   - А вы?
   - А я вам говорю: "Прощайте, сир" - вот и  все.  На  сей  раз  король
побледнел от гнева.
   - Вы забываетесь, графиня! Берегитесь...
   - Чего, сир?
   - Я вас отправлю в Бастилию.
   - Меня?
   - Да, вас. А в Бастилии вы соскучитесь еще скорее, чем в монастыре.
   - Ах, сир, - умоляюще сложив руки, пропела графиня, - неужели вы  мне
доставите удовольствие...
   - Какое удовольствие?
   - Отправить меня в Бастилию.
   - Что вы сказали?
   - Это будет слишком большая честь для меня.
   - То есть как?
   - Ну да: я втайне честолюбива и мечтаю стать столь же известной,  как
господин де ла Шалоте или господин де Вольтер. Для этого мне как раз  не
хватает Бастилии. Немножко Бастилии - и я буду счастливейшей из  женщин.
Это будет для меня удобным случаем написать  мемуары  о  себе,  о  ваших
министрах, о ваших дочерях, о вас самом и рассказать грядущим поколениям
о всех добродетелях Людовика Возлюбленного. Напишите  указ  о  заточении
без суда и следствия, сир. Вот вам перо и чернила.
   Она  подвинула  к  королю  письменный  прибор,  стоявший  на  круглом
столике.
   Оскорбленный король на минуту задумался, потом поднялся.
   - Ну хорошо. Прощайте, графиня! - проговорил он.
   - Лошадей! - закричала графиня. -  Прощайте,  сир!  Король  шагнул  к
двери.
   - Шон! - позвала графиня. Явилась Шон.
   - Мои вещи, дорожных лакеев и почтовую карету,  -  приказала  она.  -
Живей! Живей!
   - Почтовую карету? - переспросила потрясенная Шон. -  Что  случилось,
Боже мой?
   - Случилось то,  дорогая,  что  если  мы  немедленно  не  уедем,  его
величество отправит нас в  Бастилию  Мы  не  должны  терять  ни  минуты.
Поторапливайся, Шон, поторапливайся.
   Ее упрек поразил Людовика XV в самое сердце. Он вернулся к графине  и
взял ее за руку.
   - Простите мне, графиня, мою резкость, - проговорил он.
   - Откровенно говоря, сир, я удивляюсь, почему вы  не  пригрозили  мне
сразу виселицей.
   - Графиня!..
   - Ну конечно! Ведь воров приговаривают к повешению.
   - И что же?
   - Разве я не краду место у госпожи де Граммон?
   - Графиня!
   - Ах, черт побери! Вот в чем мое преступление, сир!
   -  Послушайте,  графиня,  будьте  благоразумны:  вы  привели  меня  в
отчаяние.
   - А теперь?
   Король протянул ей свои руки.
   - Мы оба были не правы. Давайте теперь простим Друг друга.
   - Вы в самом деле хотите помириться, сир?
   - Клянусь честью.
   - Ступай, Шон.
   - Будут ли какие-нибудь приказания?  -  спросила  молодая  женщина  у
сестры.
   - Почему же нет? Мои приказания остаются в силе.
   - Графиня...
   - Пусть ждут новых распоряжений.
   - Хорошо. Шон вышла.
   - Так вы меня еще любите? - обратилась графиня к королю.
   - Больше всего на свете.
   - Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, сир.  Король  в  самом
деле задумался, но ему некуда было отступать. Кстати, ему было интересно
посмотреть, как далеко могут зайти требования победителя.
   - Я вас слушаю, - сказал он.
   - Одну минуту. Обращаю ваше внимание на то, сир, что  я  готова  была
уехать и ни о чем не просила.
   - Я обратил на это внимание.
   - Но раз я остаюсь, я кое о чем попрошу.
   - О чем же? Остается только узнать.
   - Да вы и так отлично знаете!
   - Отставки господина де Шуазеля?
   - Совершенно верно.
   - Это невозможно, графиня.
   - Лошадей!
   - Вот упрямая!
   - Подпишите приказ о заточении меня в Бастилию или указ  об  отставке
министра.
   - Может быть, стоит поискать золотую середину? - спросил король.
   - Спасибо за ваше великодушие, сир. Кажется, я все-таки уеду.
   - Графиня! Вы - настоящая женщина!
   - К счастью, да.
   - И вы говорите о политике, как женщина, строптивая и разгневанная. У
меня нет оснований давать отставку де Шуазелю.
   - Я понимаю: он - кумир вашего Парламента, он же и  поддерживает  его
членов, когда они восстают против вас.
   - Нужен же в конце концов повод!
   - Повод нужен слабому человеку.
   - Графиня! Де Шуазель - честный человек, а честные люди - редкость.
   - Этот честный человек продает вас англичанам, которые отнимают у вас
последнее золото.
   - Вы преувеличиваете, графиня.
   - Совсем немного.
   - О Господи! - вскричал раздосадованный Людовик XV.
   - До чего же я глупа! - воскликнула графиня.  -  Какое  мне  дело  до
Парламента, до Шуазелей, до его кабинета министров! Какое  мне  дело  до
короля - ведь я его крайнее средство!
   - Опять вы за свое!
   - Как всегда, сир!
   - Графиня! Я прошу у вас два часа на размышление.
   - Десять минут, сир. Я ухожу в  свою  комнату,  просуньте  записку  с
ответом под дверь: вот бумага, вот  чернила.  Если  через  десять  минут
ответа не будет или если ответ меня не удовлетворит,  -  прощайте,  сир!
Забудьте обо мне. Я уеду. В противном случае...
   - В противном случае?..
   - Поверните задвижку, и дверь откроется.
   Людовик XV из приличия поцеловал графине ручку. Уходя, она  вызывающе
улыбнулась королю.
   Король не  противился  ее  уходу,  и  графиня  заперлась  в  соседней
комнате.
   Спустя пять минут аккуратно сложенный  лист  бумаги  показался  между
шелковым шнуром, которым была обшита дверь, и шерстяным ковром.
   Графиня с жадностью прочла записку, торопливо написала несколько слов
де Ришелье, ожидавшему во дворике под навесом и рисковавшему обратить на
себя внимание, томясь столь долгим ожиданием.
   Маршал развернул бумагу, прочел и,  несмотря  на  почтенный  возраст,
бегом бросился в большой двор к своей карете.
   - Кучер, в Версаль! - приказал он. - Гони во весь опор!
   Вот что было сказано в записке, брошенной через окошко де Ришелье:
   "Я потрясла дерево: портфель упал".

Глава 7

КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XV И ЕГО МИНИСТР ЗАНИМАЮТСЯ ДЕЛОМ

   На следующий день Версаль был в большем волнении. Люди подавали  друг
другу таинственные знаки, выразительно пожимали руки или  же,  напротив,
скрестив руки на груди, поднимали глаза к небу, что свидетельствовало об
их скорби или удивлении.
   Де  Ришелье  в  окружении  многочисленных  сторонников  находился   в
приемной короля в Трианоне. Было около десяти часов.
   Разодетый граф Жан Дю Барри беседовал со старым маршалом,  и  говорил
он весело, если судить по его цветущему виду.
   Около одиннадцати король торопливо прошел в свой кабинет, ни с кем не
заговорив.
   В пять минут двенадцатого де Шуазель вышел из кареты и  прошел  через
галерею, зажав под мышкой портфель.
   Это вызвало большое движение: придворные отворачивались,  делая  вид,
что оживленно беседуют, только бы не пришлось здороваться с министром.
   Герцог не обратил внимания на этот маневр. Он прошел в  кабинет,  где
король листал досье, попивая шоколад.
   - Здравствуйте, герцог, - дружелюбно проговорил король. - Как вы себя
чувствуете?
   - Сир! Господин де Шуазель  чувствует  себя  хорошо,  а  вот  министр
тяжело болен. Он явился просить ваше величество, не дожидаясь,  пока  вы
сами  об  этом  заговорите,  принять  его  отставку.  Я  благодарю  ваше
величество за то, что вы позволили мне самому сказать об этом. Я  весьма
признателен за эту последнюю милость.
   - Какая отставка, герцог? Что это значит?
   - Сир! Ваше величество подписали вчера  поданный  госпожой  Дю  Барри
приказ о моем смещении. Эта новость облетела весь Париж и весь  Версаль.
Зло восторжествовало. Однако  я  решил  не  оставлять  службу  у  вашего
величества, не получив на  то  приказа  и  дозволения.  Я  был  назначен
официально  и  могу  считать  себя   смещенным   только   на   основании
официального документа.
   - Как, герцог? - со  смехом  вскричал  король:  строгая  и  достойная
манера держаться де Шуазеля пугала  его  -  Как  вы,  умнейший  человек,
формалист, этому поверили?
   - Сир, да ведь вы подписали... - с удивлением начал было министр.
   - Что?
   - Письмо, которое находится у графини Дю Барри.
   - Ах, герцог, неужели вам никогда  не  приходилось  добиваться  мира?
Счастливый вы  человек!..  Впрочем,  госпожа  де  Шуазель  -  образцовая
супруга.
   Герцог нахмурился: сравнение было оскорбительным.
   - Ваше величество обладает достаточно твердым и  хорошим  характером,
чтобы не впутывать в государственные дела то, что вы  изволите  называть
семейными делами.
   - Шуазель, я должен вам  об  этом  рассказать:  это  ужасно  забавно.
Знаете ли вы, что там вас очень боятся?
   - - Это означает, что меня ненавидят, сир.
   - Если угодно, да. Так вот эта сумасбродная  графиня  поставила  меня
перед выбором: отправить ее в Бастилию или  поблагодарить  вас  за  ваши
услуги.
   - Так что же, сир?
   - Признайтесь, герцог, что было бы обидно пропустить зрелище, которое
Версаль представлял  собою  сегодня  утром.  Я  еще  со  вчерашнего  дня
забавляюсь,  наблюдая  за  тем,  как  по  дорогам  мчатся   гонцы,   как
вытягиваются лица...  Третья  королевская  шлюха  со  вчерашнего  дня  -
королева Франции. Это презабавно!
   - Но каков конец, сир?
   - Конец, дорогой мой герцог, будет все тот же, - отвечал Людовик  XV,
снова становясь серьезным. - Вы меня знаете: я делаю вид, что сдаюсь, но
никогда не уступаю. Пусть женщины делят медовый  пряник,  который  я  им
время от времени подбрасываю, что когда-то проделывали с Цербером. А  мы
будем жить спокойно, дружно, всегда вместе. И раз уж мы взялись выяснять
отношения, прошу вас иметь в виду: какие бы слухи ни  ходили,  какое  бы
письмо я ни написал.., непременно приезжайте в Версаль... Пока я  говорю
с вами так, как теперь, герцог, мы будем добрыми друзьями.
   Король протянул  министру  руку,  тот  поклонился,  не  выказывая  ни
признательности, ни обиды.
   - А теперь примемся за дело, если ничего не  имеете  против,  дорогой
герцог.
   -  Я  к  услугам  вашего  величества,  -  сказал  Шуазель,  раскрывая
портфель.
   - Для начала - несколько слов о фейерверке.
   - Это было большое бедствие, сир.
   - По чьей вине?
   - По вине судьи Биньона.
   - Много было крику?
   - Да, много.
   - Так надо было, может быть, отстранить от должности Биньона.
   - Одного из членов Парламента едва  не  раздавили  в  толпе,  поэтому
Парламент принял это дело близко к сердцу.  Однако  генеральный  адвокат
Сегье произнес блистательную речь и доказал, что причина этого несчастья
- роковое стечение обстоятельств. Ему долго аплодировали, и теперь  дело
улажено.
   -  Тем  лучше!  Перейдем  к  Парламенту,  герцог...  Вот  в  чем  нас
упрекают!..
   - Меня, сир, упрекают в том, что я поддержал д'Эгийона, а  не  де  ла
Шалоте,  но  кто  меня  упрекает?  Те  самые  люди,   которые   радостно
распространили слухи о письме вашего величества.  Вы  только  подумайте,
сир: д'Эгийон превысил свои полномочия в Англии;  иезуиты  действительно
были изгнаны; де ла  Шалоте  был  прав;  ваше  величество  сами  открыто
признали  невиновность  генерального  прокурора.   Нельзя   так   просто
опровергать слова короля! В присутствии его министра - куда ни  шло,  но
только не всенародно!
   - А пока Парламент считает себя сильным...
   - Он в самом деле силен. Еще бы! Членов Парламента бранят,  сажают  в
тюрьму, оскорбляют, объявляют невиновными - еще бы им не быть  сильными!
Я не обвинял д'Эгийона в том, что он начал дело ла Шалоте, но я  никогда
не прощу ему того, что он оказался не прав.
   -  Герцог!  Герцог!  Зло  восторжествовало.  Давайте  подумаем,   как
облегчить положение... Как обуздать этик наглецов?..
   - Как  только  прекратятся  интриги  канцлера,  как  только  д'Эгийон
лишится поддержки, волнение Парламента уляжется само собой.
   - Но ведь это означало бы, что я уступил, герцог!
   - Разве вас, ваше величество, представляет д'Эгийон.., а не я?
   Довод был убедительный, и король это понял.
   - Вам известно, - сказал он, - что я не люблю вызывать неудовольствие
у своих слуг, даже если они допустили оплошность... Однако  оставим  это
дело, хотя оно меня и огорчает: время покажет, кто был прав... Поговорим
теперь о внешней политике... Говорят, я собираюсь воевать?
   - Сир, если бы вам и пришлось воевать, это была бы война справедливая
и необходимая.
   - С англичанами... Дьявольщина!
   - Уж не боится ли ваше величество англичан?
   - На море...
   - Будьте покойны, ваше величество: герцог де Праслен, мой кузен и ваш
морской министр, вам подтвердит, что располагает  шестидесятые  четырьмя
кораблями, не считая тех, которые строятся  на  верфях,  и  строительных
материалов  еще  на  дюжину,  их  можно  построить  за  год...  Наконец,
пятьдесят фрегатов первого класса, что весьма внушительно для  войны  на
море. А для сухопутной войны мы  подготовлены  еще  лучше,  у  нас  есть
Фонтенуа.
   - Очень хорошо. Но чего ради я должен воевать с англичанами,  дорогой
герцог? Правительство аббата Дюбуа было гораздо  менее  удачным,  нежели
ваше, однако ему всегда удавалось избегать войны с Англией.
   - Еще бы, сир! Аббат Дюбуа получал от англичан шесть тысяч  ливров  в
месяц. - Герцог!..
   - У меня есть тому доказательство, сир.
   - Пусть так. Однако в чем вы видите причину войны?
   - Англия хочет захватить всю  Индию:  я  был  вынужден  отдать  вашим
офицерам самые строгие, самые жесткие приказания. Первая же  стычка  там
повлечет за собой протест Англии.  Я  твердо  убежден,  что  мы  его  не
примем. Необходимо заставить  уважать  правительство  вашего  величества
силой, как когда-то его уважали благодаря подкупу.
   - Не будем горячиться. Кто знает, что там будет, в  этой  Индии?  Это
так далеко!
   Герцог с досады стал кусать себе губы.
   - Есть еще более вероятный casus belli <Повод  к  войне  (лат.)>  для
нас, сир, - заметил он.
   - Что еще?
   - Испанцы претендуют на право владения  Малуинскими  и  Фолклендскими
островами... Порт Эгмон незаконно был захвачен  англичанами,  и  испанцы
выгнали их; отсюда - ярость  Англии:  она  предупреждает  испанцев,  что
готова пойти на крайние меры, если ее требования не будут удовлетворены.
   - Ну, раз испанцы не правы, дайте им возможность объясниться.
   - Сир, а семейный пакт?  Зачем  вы  настаивали  на  подписании  этого
пакта? Ведь он тесно связывает всех европейских Бурбонов и объединяет их
против Англии.
   Король опустил голову.
   - Не беспокойтесь, сир, - продолжал Шуазель,  -  у  вас  великолепная
армия, внушительные морские силы, у вас есть деньги,  наконец.  Я  сумею
добыть денег так, чтобы не возмущать народ. Если нам  придется  воевать,
война принесет славу вашему величеству, и я предполагаю такое расширение
территории, для которого найдется и повод, и объяснение.
   - Знаете, герцог, сначала надо навести порядок внутри  страны,  а  уж
потом воевать со всем светом.
   - Но внутри страны все спокойно, сир, - возразил герцог,  делая  вид,
что не понимает короля.
   - Нет, нет, вы сами понимаете, что это  не  так.  Вы  меня  любите  и
хорошо мне служите. Есть и другие люди, уверяющие меня  в  своей  любви,
однако ведут  себя  совсем  иначе,  нежели  вы.  Надо  привести  всех  к
согласию. Видите ли, дорогой герцог, я хочу жить счастливо и спокойно.
   - Не от меня зависит, чтобы ваше счастье было полным, сир.
   - Прекрасно сказано. В таком случае приглашаю  вас  со  мною  сегодня
отобедать.
   - В Версале, сир?
   - Нет, в замке Люсьенн.
   -  От  души  сожалею,   сир,   но   моя   семья   очень   обеспокоена
распространенной вчера  новостью.  Все  думают,  что  я  впал  у  вашего
величества в  немилость.  Я  не  могу  заставить  их  долго  страдать  в
неведении.
   - А  разве  те,  о  ком  я  вам  рассказываю,  не  страдают,  герцог?
Вспомните, как мы дружно жили, когда с нами была бедная маркиза.
   Герцог наклонил голову, глаза его подернулись слезой, и  он  не  смог
подавить вздох.
   - Маркиза де Помпадур радела о славе вашего  величества,  -  произнес
он. - Она хорошо разбиралась в политике. Должен признаться, что ее гений
отвечал моему характеру. Нам частенько случалось бок  о  бок  заниматься
делами, которые она затевала. Да, мы прекрасно ладили.
   - Но ведь он