ыбалась  любезно,  как  всегда  нанимаемая  прислуга  улыбается  новым
хозяевам.
   - А вот и я, сестричка! - сказал Филипп, входя в комнату.
   - Бедный мой брат!.. Сколько я тебе причиняю хлопот, огорчений!  А-а,
вот и кормилица... Я так боялась, что она ушла.
   - Ушла?.. Да она только что приехала.
   - Ты хотел сказать "вернулась"? Да  нет,  я  ясно  слышала,  как  она
недавно входила, несмотря на то, что она шла тихонько...
   - Я не понимаю, о чем ты, сестра. Никто...
   - Спасибо, Филипп, - перебила его Андре, притягивая брата  к  себе  и
старательно выговаривая каждое слово. - Спасибо тебе за то, что  ты  так
предусмотрителен и не захотел отдавать кормилице ребенка, не дав мне  на
него посмотреть.., поцеловать!.. Филипп, ты знаешь мое сердце... Да, да,
можешь быть спокоен, я буду любить своего малыша.
   Филипп схватил руку Андре и осыпал ее поцелуями.
   - Прикажи кормилице дать мне ребенка... - прибавила молодая мать.
   - Сударь! - возразила служанка. -  Вы  отлично  знаете,  что  ребенка
здесь нет.
   - Что? Что вы говорите? - молвил Филипп, Андре в ужасе посмотрела  на
брата.
   Молодой человек  бросился  к  кровати  служанки;  никого  на  ней  не
обнаружив, он издал душераздирающий крик.
   Андре следила за братом в зеркале. Она увидела, как  он  побледнел  и
уронил руки, и почти догадалась, что произошло. Словно  отвечая  на  его
крик, она глубоко вздохнула и упала без чувств  на  подушку.  Филипп  не
ожидал ни нового несчастья, ни такого неизбывного горя.  Он  призвал  на
помощь все свои силы и  ласками,  утешениями,  слезами  вернул  Андре  к
жизни.
   - Мое дитя! - шептала Андре. - Мое дитя...  "Надо  спасать  мать",  -
сказал себе Филипп. - Сестра, сестричка, мы все, кажется, сошли  с  ума;
мы совсем забыли, что наш милый доктор унес ребенка с собой.
   - Доктор? - с сомнением и душевной болью проговорила Андре, но  в  ее
сердце зашевелилась надежда.
   - Ну да, ну да... Ах, здесь немудрено потерять голову!
   - Филипп, ты можешь поклясться?..
   - Дорогая сестра, ты  не  более  благоразумна,  нежели  я...  Как  ты
думаешь, этот ребенок.., мог исчезнуть?
   И он рассмеялся, окончательно убедив кормилицу и служанку.
   Андре оживилась.
   - Однако я слышала... - промолвила она.
   - Что?
   - Шаги... Филипп вздрогнул.
   - Это невозможно! Ты спала.
   - Нет, нет! Я уже проснулась, я слышала!.. Я слышала!..
   - Ну, значит, ты слышала, как приходил наш милый доктор, он  вернулся
после моего ухода,  потому  что  здоровье  маленького  вызывало  у  него
беспокойство, вот он, должно быть, и решил забрать его  с  собой...  Он,
кстати, говорил об этом.
   - Ты меня успокоил.
   - Ну еще бы! Все это так просто объясняется!
   - В таком случае, что здесь делаю я? - поинтересовалась кормилица.
   - Верно... Доктор ждет вас в вашем доме...
   - О!
   - Значит, у себя дома. Ну вот.., а Маргарита так крепко спала, что не
слышала ничего из того, что говорил ей доктор.., или доктор  не  пожелал
ей ничего говорить.
   Оправившись после страшного потрясения, Андре легла в постель.
   Филипп проводил кормилицу и дал указания служанке.
   Потом он  взял  лампу  и  тщательно  осмотрел  входную  дверь,  затем
обнаружил, что садовая калитка  незаперта,  и  увидел  на  снегу  свежие
следы, которые вели от дома к калитке.
   - Мужские следы!.. - вскричал он. - Ребенок похищен... Беда! Беда!

Глава 43

ДЕРЕВНЯ АРАМОН

   Следы, отпечатавшиеся на снегу,  принадлежали  Жильберу.  Со  времени
своей последней встречи с Бальзаме он неустанно следил за  павильоном  и
готовился к мести.
   Все удалось ему без особого труда. Он был  так  ловок,  что  сладкими
речами и услужливостью втерся в дом философа и даже был  обласкан  женой
Руссо. Средство было простое: из тридцати  су,  ежедневно  выплачиваемых
философом своему переписчику, бережливый Жильбер откладывал в неделю  по
ливру и покупал Терезе какую-нибудь мелочь.
   То это была ленточка на колпак, то  сладости,  то  бутылка  вина  или
ликера. А иногда добрая женщина, чувствительная ко всему,  что  касалось
ее  вкусов  или  тщеславия,  довольствовалась  восхищенными  возгласами,
которые вырывались за  столом  у  Жильбера,  расхваливавшего  кулинарные
таланты хозяйки дома.
   Да, женевскому философу удалось добиться того, чтобы  его  подопечный
столовался  у  Терезы.  Таким   образом,   за   последние   два   месяца
облагодетельствованный Жильбер сумел скопить два луидора и присовокупить
их к своему сокровищу,  покоившемуся  под  циновкой  рядом  с  двадцатью
тысячами ливров Бальзамо.
   Но какой ценой! Благодаря какому безупречному поведению и силе  воли!
Вставая  с  рассветом,  Жильбер  прежде   всего   выглядывал   в   окно,
безошибочным взглядом определяя  положение  Андре  и  примечая  малейшие
изменения, которые могли произойти в скромном и размеренном образе жизни
затворницы.
   Ничто не могло ускользнуть от его взгляда: ни следы от туфелек  Андре
на садовой дорожке, ни складки на занавесках,  более  или  менее  плотно
задернутых, что, как было известно Жильберу,  зависело  от  расположения
духа его возлюбленной: в те минуты, когда  Андре  была  мрачна,  она  не
выносила дневного света.
   Итак, Жильбер знал, что происходило у нее в душе и в доме.
   Кроме того, он научился определять, куда отлучается Филипп, и никогда
не ошибался, каково будет следствие его похода.
   Он был  настолько  педантичен,  что  в  один  прекрасный  вечер  даже
проследил за Филиппом, когда тот ходил в Версаль за доктором Луи... Этот
визит Филиппа в Версаль несколько смутил сыщика. Однако когда через  два
дня он увидел, как доктор украдкой проскользнул с улицы Кок-Эрон в  сад,
он понял то, что совсем недавно было для него тайной.
   Жильбер знал, что уже не  за  горами  тот  день,  когда  должны  были
осуществиться  все  его  надежды.  Он  принял   меры   предосторожности,
необходимые для успеха труднейшего предприятия. Вот  какой  он  составил
план действий.
   Два луидора пригодились ему на то, чтобы нанять в пригороде  Сен-Дени
кабриолет, запряженный парой. Эта  карета  должна  была  постоянно  быть
наготове.
   Кроме того, Жильбер испросил четырехдневный отпуск  и  воспользовался
им, чтобы исследовать окрестности  Парижа.  Он  отправился  в  небольшой
городишко в округе Суасон, расположенный в восемнадцати милях от  Парижа
и окруженный бескрайними лесами.
   Городишко назывался Виллер-Котре. Прибыв на место, Жильбер отправился
прямехонько к единственному в этих местах нотариусу мэтру Нике.
   Жильбер представился нотариусу сыном управляющего  знатного  сеньора.
Желая облагодетельствовать новорожденного  одной  из  своих  крестьянок,
знатный сеньор поручил Жильберу подыскать для ребенка кормилицу.
   По всей вероятности, щедрость знатного сеньора не ограничится  платой
за кормилицу, и он захочет передать на  хранение  мэтру  Нике  некоторую
сумму для ребенка.
   Мэтр  Нике,  отец  трех  симпатичных  мальчуганов,  сообщил,  что   в
крохотной деревушке Арамон, в миле от Виллер-Котре, дочь кормилицы  всех
трех его сыновей, сочетавшаяся законным браком в его конторе, продолжает
дело своей матери.
   Славную эту женщину звали Мадлен Питу. У нее был  четырехлетний  сын,
обладавший  по  всем  признакам  отменным  здоровьем.  Она  только   что
разрешилась вторым ребенком, и, следовательно, была к услугам Жильбера с
того дня, как он изволит принести или прислать своего младенца.
   Сделав необходимые  распоряжения,  как  всегда  пунктуальный  Жильбер
возвратился в Париж за два часа до того, как истекло время его  отпуска.
Теперь читатель может нас спросить, почему  Жильбер  отдал  предпочтение
небольшому городку Виллер-Котре.
   Все это, как и многое другое, Жильбер сделал под влиянием Руссо.
   Однажды Руссо упомянул о лесах Виллер-Котре как  об  одних  из  самых
богатых разнообразными растениями, а в этих лесах, сказал  он,  спрятаны
надежно, словно гнезда в густой листве, деревеньки; он  назвал  три  или
четыре.
   Итак, ребенка Жильбера просто невозможно было  отыскать  в  одной  из
этих глухих деревушек.
   Арамон  поразил  воображение  Руссо  своей  заброшенностью.   Недаром
Руссо-мизантроп, Руссо-нелюдим, Руссо-отшельник неустанно повторял:
   "Арамон - это край света; Арамон - это настоящая пустыня: там  можно,
подобно птице, прожить на ветке и умереть под листком".
   Жильбер жадно ловил все подробности в рассказах философа, когда  тот,
описывая деревушку, с жаром говорил обо всем подряд, начиная от кормящей
грудью  молодой  матери  вплоть  до  мелодичного  блеяния  козочки;   от
аппетитного аромата деревенского капустного супа до  дикой  шелковицы  и
лилового вереска.
   "Я направлюсь туда, - сказал себе Жильбер. - Мой ребенок вырастет под
сенью дерев, которым учитель изливал свои мечты и сожаления".
   Для Жильбера любая фантазия превращалась в неукоснительное правило, в
особенности если эта фантазия выглядела как нравственная необходимость.
   Вот почему он так обрадовался, когда мэтр Нике, словно  угадывая  его
желания, указал ему на Арамон как на подходящую для его целей деревушку.
   Вернувшись в Париж, Жильбер занялся  кабриолетом.  Кабриолет  был  не
очень красивый, но надежный - это  было  все,  что  нужно.  Лошади  были
выносливые першероны, а кучер - настоящий увалень; но самое главное  для
Жильбера - приехать в Арамон и не вызвать ничьих подозрений.
   Его басня, кстати сказать, не внушила мэтру Нике недоверия. Жильбер в
новом костюме вполне был похож на сына управляющего из хорошего дома или
переодетого камердинера герцога и пэра.
   Его откровенность не вызвала подозрений и у возницы. Это  были  такие
времена, когда  благородный  господин  мог  разоткровенничаться,  словно
простолюдин; тогда деньги принимали с благодарностью, не задавая  лишних
вопросов.
   Кстати сказать, два луидора по тем временам стоили четырех  нынешних,
а в наши дни четыре луидора не так уж легко заработать.
   Итак,  кучер  согласился,  с  тем,  однако,  условием,  что   Жильбер
предупредит его за два часа до отправления. Это  предприятие  привлекало
юношу с разных сторон: и как поэта, и как философа;  оно  представлялось
ему делом благородным. Отнять дитя у  жестокой  матери  значило  посеять
стыд и смятение в лагере  врагов.  Потом,  изменив  внешность,  войти  в
хижину к добродетельным, судя по описанию Руссо, крестьянам  и  выложить
вместе с младенцем кругленькую сумму. Бедные люди будут на тебя смотреть
как на опекуна, как на  лицо  значительное:  вот  чего  было  более  чем
достаточно для удовлетворения гордыни и  злобы,  для  любви  к  будущему
ребенку и для ненависти к врагам.
   Наконец наступил роковой день. Ему предшествовали десять других дней,
которые Жильбер провел в страшной тревоге,  ни  разу  не  сомкнув  глаз.
Несмотря на жестокий мороз, он спал с раскрытым окном. Малейшее движение
Андре или Филиппа отзывалось в его ушах, как отзывается  колокольчик  на
движение зажавшей его руки.
   Он видел, как в тот день Филипп и Андре беседовали, сидя у камина; он
видел, с какой поспешностью служанка отправилась в Версаль,  забыв  даже
запереть ставни. Он побежал  предупредить  своего  кучера,  оставался  у
конюшни все время, пока закладывали лошадей, от нетерпения кусая  кулаки
и судорожно цепляясь башмаками за булыжник. Наконец возница вскарабкался
на одну из лошадей, а  Жильбер  сел  в  кабриолет.  Вскоре  он  приказал
остановить на углу маленькой безлюдной улочки недалеко  от  Центрального
рынка Потом  он  возвратился  в  мансарду,  написал  письмо,  в  котором
попрощался с  Руссо,  поблагодарил  Терезу,  сообщил,  что  его  ожидает
небольшое наследство на Юге и что он вернется... Все без более или менее
подробных объяснений. Потом он спрятал в карман деньги, засунул  длинный
нож в рукав и уже совсем собрался съехать по трубе в сад, как вдруг  его
остановила неожиданная мысль.
   Снег!.. Поглощенный в последние три дня своими  мыслями,  Жильбер  не
подумал об этом... На  снегу  будут  заметны  его  следы...  Если  следы
приведут к стене дома Руссо, нет никаких сомнений, что  Филипп  и  Андре
произведут  расследование,  а  если  исчезновение  Жильбера  совпадет  с
похищением, его тайна будет раскрыта.
   Необходимо было непременно сделать круг и  зайти  с  улицы  Кок-Эрон,
потом войти через садовую калитку, от которой у Жильбера уже месяц назад
была отмычка; от этой калитки  к  дому  вела  протоптанная  тропинка  и,
следовательно, он не оставит следов.
   Он не стал терять ни минуты и подошел к калитке  в  то  время,  когда
фиакр, в котором приехал доктор, еще стоял у главных ворот особняка.
   Жильбер осторожно отпер дверь и,  никого  не  заметив,  спрятался  за
углом павильона, со стороны оранжереи.
   Какая это была  страшная  ночь!  Он  все  слышал:  стоны,  сдавленные
рыдания, первый крик своего сына.
   Привалившись к холодной каменной стене, он не чувствовал, как  густой
снег падает ему на голову с почерневшего  неба.  Его  сердце  ударяло  в
рукоятку ножа, который он в отчаянии прижимал к груди. Его смотревшие  в
одну точку глаза налились кровью и горели в темноте.
   Дождавшись, когда доктор выйдет, Филипп обменялся с  ним  прощальными
словами.
   Жильбер подошел к ставню, оставляя на  снегу  следы  и  по  щиколотку
проваливаясь в снег. Он увидел, что Андре заснула в своей  постели,  что
Маргарита задремала в кресле. Поискав глазами возле матери  ребенка,  он
так его и не обнаружил.
   Он пошел к крыльцу, отворил скрипнувшую и тем напугавшую его дверь и,
добравшись до кровати, принадлежавшей когда-то  Николь,  стал  на  ощупь
искать ребенка и коснулся застывшими на морозе пальцами  личика  бедного
младенца, который запищал от боли; эти его крики и услышала Андре.
   Завернув новорожденного в шерстяное  одеяло,  он  унес  его,  оставив
дверь приотворенной, чтобы не повторился ужасный скрип.
   Затем он вышел через садовую калитку на улицу, подбежал к кабриолету,
вытолкнул из него кучера и застегнул кожаную полсть, а возница взобрался
на лошадь.
   - Получишь пол-луидора, если через четверть часа будем за  городскими
воротами.
   Застоявшиеся на морозе лошади поскакали галопом.

Глава 44

СЕМЕЙСТВО ПИТУ

   В пути все  пугало  Жильбера.  В  стуке  карет,  ехавших  следом  или
обгонявших его кабриолет; в жалобном завывании ветра  в  вершинах  голых
деревьев - во всем чудилась ему погоня или крики тех, у кого он  похитил
ребенка.
   На самом деле ему ничто не угрожало. Возница честно сделал свое дело,
и к назначенному Жильбером часу, то есть  до  свету,  взмыленные  лошади
прискакали в Даммартен.
   Жильбер дал вознице пол-луидора, сменил лошадей и  кучера,  и  скачка
продолжалась Первую половину пути тщательно укутанный ребенок,  лежавший
на руках Жильбера, не почувствовал  холода  и  ни  разу  не  пискнул.  С
рассветом Жильбер еще  издали  заметил  деревню  и  приободрился.  Чтобы
заглушить плач начавшего подавать голос младенца, Жильбер  затянул  одну
из нескончаемых песен, которые  он  напевал  в  Таверне,  возвращаясь  с
охоты.
   Скрип колесной оси, громыханье повозки,  звон  бубенцов  служили  ему
дьявольским аккомпанементом, в который вплетался еще  и  голос  возницы,
подпевавшего Жильберу "Прекрасную Бурбонку".
   Благодаря этому пению последний возница даже не  понял,  что  Жильбер
везет с собой ребенка. Он осадил лошадей, приехав в Виллер-Котре  раньше
намеченного времени, и получил сверх обещанной платы экю в шесть ливров.
А Жильбер взял на руки бережно завернутую  в  одеяло  ношу  и,  с  самым
серьезным видом продолжая  петь,  торопливо  зашагал  прочь.  Перешагнув
через канаву, он пошел по усыпанной листьями тропинке,  сбегавшей  вниз,
поворачивавшей влево от дороги и ведшей к деревушке Арамон.
   Холодало Всего за несколько часов снегу заметно прибавилось; на  поле
из-под снега торчали кусты и колючки. Впереди на лесной опушке виднелись
голые печальные  деревья,  сквозь  ветви  которых  проглядывала  бледная
лазурь еще затянутого туманной пеленой небосвода.
   Свежий воздух,  запах  леса,  повисшие  на  ветвях  ледяные  бусинки,
наконец просторы и поэтичность этих мест поразили  воображение  молодого
человека.
   Он двинулся скорым шагом вдоль неглубокого оврага и,  не  спотыкаясь,
не  раздумывая,  пошел  через  лес  на  звон  деревенского  колокола   и
голубоватый дымок, поднимавшийся над крышами и стлавшийся по-над  лесом,
пробиваясь сквозь спутанные ветви  дерев.  Не  прошло  и  получаса,  как
Жильбер  вышел  к  берегу  ручья,  поросшего  клевером   и   пожелтевшим
клоповником. Он  перешагнул  через  ручей,  зашел  в  крайнюю  хижину  и
попросил деревенских ребятишек проводить его к Мадлен Питу.
   Тихие и внимательные, но не забитые и малоподвижные, как бывают  иные
крестьяне, дети встали и, заглянув незнакомцу в глаза, взялись за руки и
проводили  его  к  довольно  большой  хижине,  привлекательной  с  виду,
расположенной на берегу ручья, как и большинство домов этой деревни.
   Ручей катил прозрачные  волны,  разбухшие  после  того,  как  растаял
первый  снег.  Деревянный  мост,  вернее  сказать,  толстая  ветка  была
перекинута через ручей, соединяя тропинку с земляными ступеньками дома.
   Один из провожатых Жильбера кивнул головой в знак того, что  здесь  и
живет Мадлен Питу.
   - Здесь? - переспросил Жильбер.
   Малыш еще раз кивнул, не проронив ни слова.
   - Мадлен Питу? - для точности еще раз переспросил Жильбер.
   Получив  молчаливое  подтверждение,  Жильбер  перешел  по  мосткам  и
толкнул дверь хижины. А ребятишки снова взялись за руки и во  все  глаза
смотрели на Жильбера, силясь понять, зачем пришел к Мадлен этот нарядный
господин в коричневом костюме и туфлях с пряжками.
   Во все это время Жильбер не видел, кроме ребят, ни одной живой  души:
Арамон и вправду оказался столь желанной для него пустыней.
   Зрелище, полное очарования для любого человека, а в особенности - для
ученика философа, предстало глазам Жильбера, едва он распахнул дверь.
   Мощная крестьянка  кормила  грудью  прелестного  младенца,  а  другой
ребенок, крепыш лет пяти, громко молился, стоя перед ней на коленях.
   В углу у окна или, точнее, возле застекленной  дыры  в  стене  другая
крестьянка на вид лет тридцати  шести  пряла  лен,  подставив  под  ноги
деревянную скамеечку; справа от нее стояла прялка,  на  скамье  в  ногах
улегся  лохматый  пудель  Завидев  Жильбера,  пес  довольно   добродушно
тявкнул, словно  желая  показать  свою  бдительность.  Мальчик  перестал
молиться и обернулся, а обе женщины вскрикнули, словно от удивления  или
от радости Жильбер улыбнулся кормилице.
   - Здравствуйте,  дорогая  Мадлен!  Крестьянка  так  и  подскочила  от
изумления.
   - Господину известно, как меня зовут? - пролепетала она.
   - Как видите. Продолжайте свое дело, прошу вас. Вместо одного питомца
у вас теперь будут два!
   С этими словами он положил в грубо сколоченную деревенскую колыбельку
своего маленького горожанина.
   - Какой хорошенький! - вскричала женщина, сидевшая за прялкой.
   - Правда, сестрица Анжелика, очень хорошенький, - согласилась Мадлен.
   - Эта женщина - ваша сестра? - спросил Жильбер, указывая на пряху.
   - Да, сударь, сестра, - отвечала Мадлен, - сестра моего мужа.
   - Да, это моя тетя, тетя Желика,  -  вмешавшись  в  разговор,  сказал
баском мальчуган, не успев подняться на ноги.
   -  Помолчи,  Анж,  помолчи,  -  приказала  мать.  -  Ты   перебиваешь
господина.
   - То, что я собираюсь вам предложить, - совсем  нехитрая  вещь.  Этот
ребенок  -  сын  одного  из  арендаторов  моего   хозяина...   Арендатор
разорился... Мой хозяин, крестный отец ребенка, хочет, чтобы  он  рос  в
деревне и стал хорошим работником...  Вырос  здоровым..,  и  нравственно
чистым... Не согласитесь ли вы позаботиться о малыше?
   - Сударь...
   - Он только вчера родился, и у него еще не было кормилицы, -  перебил
Жильбер. - Кстати, это тот  самый  питомец,  о  котор