лье.  -  Сразу  видно,  что  мы
сумасброды. Ну, раз вино налито - надо его выпить.
   Он позвонил.
   - Прикажите подать мне сюртук и  заложить  лошадей.  Он  обернулся  к
Таверне и с беспокойством спросил:
   - Хочешь присутствовать при моем одевании, барон? Таверне понял,  что
очень огорчит друга, если согласится.
   - Нет, дорогой мой, не могу! у меня еще есть дело в  городе.  Назначь
мне где-нибудь свидание.
   - Пожалуйста: в замке.
   - В замке, так в замке.
   - Было бы хорошо, если бы ты тоже увиделся с его величеством.
   - Ты так думаешь? - спросил довольный Таверне.
   - Я на этом настаиваю. Я хочу, чтобы ты сам убедился,  что  я  говорю
тебе правду.
   - Да я и не сомневаюсь, но раз тебе хочется...
   - Да ведь и ты этого, пожалуй, хочешь, а? - Откровенно говоря, да.
   - Ну, тогда жди меня в Зеркальной галерее в одиннадцать  часов,  я  в
это время буду у его величества.
   - Условились. Прощай!
   - Не сердись, дорогой барон! - проговорил  Ришелье,  стремившийся  до
последней минуты не ссориться с человеком, сила которого  была  ему  еще
неизвестна.
   Таверне сел в карету и покатил в сад, где долго гулял  один,  глубоко
задумавшись, в то время как Ришелье предоставил себя заботам слуг и стал
молодеть  на  глазах:  это  серьезное  занятие  заняло   у   знаменитого
победителя Маона не меньше двух часов.
   Впрочем, он потратил на туалет гораздо меньше времени,  чем  мысленно
отпустил ему Таверне. Барон, подстерегавший герцога, видел, как ровно  в
одиннадцать карета  маршала  остановилась  у  дворцового  подъезда,  где
свитские офицеры отдавали Ришелье честь,  пока  лакеи  провожали  его  в
королевские покои.
   Сердце Таверне готово было выскочить из груди: он медленно, сдерживая
свой  пыл,  отправился  в  Зеркальную  галерею,  где   менее   удачливые
придворные, офицеры с прошениями, а  также  честолюбивые  мелкопоместные
дворяне выстаивали, словно статуи, на скользком  паркете  -  пьедестале,
прекрасном для поклонников Фортуны.
   Таверне  против  волн  смешался  с  толпой,   постаравшись,   однако,
держаться поближе к углу, где должен был появиться маршал, выйдя от  его
величества.
   - Чтобы я толкался среди этих дворянчиков и их  грязных  плюмажей!  -
ворчал он. - И это я, я, всего месяц назад ужинавший в  тесном  кругу  с
его величеством!
   И тут к нему закралось гнусное подозрение, от которого покраснела  бы
бедняжка Андре.

Глава 20

КОРОТКАЯ ПАМЯТЬ КОРОЛЕЙ

   Как он и обещал, Ришелье отважно подставил себя под  гневные  взгляды
его величества в тот момент, когда  принц  де  Конде  протягивал  королю
рубашку.
   Заметив  маршала,  король  сделал  столь   резкое   движение,   чтобы
отвернуться, что рубашка едва  не  упала  на  пол,  а  удивленный  принц
отступил.
   - Простите, брат, - сказал Людовик XV, желая дать понять принцу,  что
резкое движение относится не к нему.
   У Ришелье не осталось сомнений, что король гневается на него.
   Но так как он прибыл с решимостью вызвать гнев, если это  понадобится
для  решительного  объяснения,  то  он  обошел  короля,  как  при  осаде
Фонтенуа,  и  встал  с  другой  стороны,  там,  где  король  должен  был
непременно пройти, чтобы попасть в свой кабинет.
   Не видя больше маршала, король заговорил легко и свободно. Он оделся,
выразил желание поохотиться в Марли и долго советовался со своим братом,
потому что за семейством Конде закрепилась слава отличных охотников.
   Но в ту минуту, как он переходил в свой кабинет, когда все уже  ушли,
он  снова  увидел   Ришелье,   раскланивавшегося   со   всей   возможной
изысканностью, известной еще со времен Лаузуна,  прославившегося  своими
изящными поклонами.
   Людозик XV остановился в замешательстве.
   - И здесь вы, господин де Ришелье? - воскликнул он.
   - Я весь к услугам вашего величества, сир.
   - Вы что же, никогда не уходите из Версаля?
   - Вот уже сорок лет я здесь, сир, и я очень редко удаляюсь, только по
приказанию вашего величества. Король остановился против маршала.
   - Вам что-то от меня нужно? - спросил король.
   - Мне, сир? - с улыбкой переспросил Ришелье. - Да что вы!
   - Вы же, черт подери, меня преследуете, герцог! Я уже это заметил.
   - Да, сир, мою любовь и мое уважение? Благодарю вас, сир?
   - Вы делаете вид, что не понимаете меня. Но вы: меня отлично  поняли.
Так вот знайте, господин маршал, что мне нечего вам сказать.
   - Нечего, сир?
   - Совершенно нечего!
   Ришелье напустил на себя безразличный вид.
   - Сир! - сказал он. - Я всегда был  счастлив  тем,  что  мог  сказать
себе, положа руку на  сердце,  что  моя  преданность  королю  совершенно
бескорыстна: для меня это вопрос чести  вот  уже  сорок  лет,  о  чем  я
говорил вашему величеству; даже завистники не смогут сказать, что король
когда-нибудь что-нибудь для  меня  сделал.  Моя  репутация,  к  счастью,
безупречна.
   - Вот что, герцог, просите, если вам  что-нибудь  нужно,  но  просите
поскорее.
   - Сир! Мне совершенно ничего не нужно, я  только  хочу  умолять  ваше
величество...
   - О чем?
   - О том, чтобы вы изволили согласиться выразить благодарность...
   - Кому же?
   - Сир! Речь идет об одном лице, в так уже многим обязанном королю.
   - Кто это?
   - Это  тот,  сир,  кому  вы,  ваше  величества,  оказали  неслыханную
честь... Ну еще бы! Когда  кто-либо  удостоен  чести  сидеть  за  столом
вашего величества, когда  этот  человек  имел  возможность  наслаждаться
изысканным, живым разговором, благодаря которому  вы,  ваше  величество,
заслуженно считаетесь прекрасным собеседникам, это невозможно забыть,  и
к этому так быстро привыкаешь...
   - Вы - настоящий златоуст, господин де Ришелье.
   - Ну что вы, сир!..
   - Итак, о ком вы хотите поговорить?
   - О моем друге Таверне.
   - О вашем друге? - вскричал король.
   - Прошу прощения, сир...
   - Таверне!.. - повторил король с выражением ужаса,  сильно  удивившим
герцога...
   - Что же вы хотите, сир! Старый товарищ... Он помедлил минуту.
   - ..чвловек,  служивший  вместе  со  мной  под  Виларом...  Он  опять
остановился.
   - Вы же знаете,  сир,  что  у  нас  принято  называть  другом  любого
знакомого, всякого, кто не является нашим врагом:  это  просто  вежливое
слово, которое не содержит в себе зачастую ничего особенного.
   - Это уличающее слово, герцог, - ядовито  заметал  король,  -  такими
словами не следует бросаться.
   - Советы вашего величества -  это  заветы,  преисполненные  мудрости.
Итак, господин де Таверне...
   - Господин де Таверне - это безнравственный человек!
   - Слово дворянина, я, сир, так и думал.
   - Это человек, лишенный деликатности, господин маршал.
   - Да, сир, об этом я даже не стал бы и говорить. Я, ваше  величество,
отвечаю только за то, что знаю.
   - Как, вы не отвечаете за деликатность вашего друга, старого служаки,
воевавшего вместе с вами под Виларом, наконец, человека, которого вы мне
представляли? Да вы знакомы с ним, по крайней мере?
   - С ним - несомненно, сир, - но не с его деликатностью. Сулли говорил
как-то вашему предку Генриху Четвертому, что он видел, как его лихорадка
вышла из него,  одетая  в  зеленое  платье;  я  же  готов  со  смирением
признать, сир, что мне не довелось увидеть, как  одевается  деликатность
барона де Таверне.
   - Ну тогда я сам вам скажу, маршал, что это  отвратительный  человек,
сыгравший омерзительную роль...
   - Если это говорите вы, ваше величество...
   - Да, сударь, я!
   - Ваше величество облегчает мою задачу, говоря подобным образом. Нет,
признаться, я заметил, что Таверне не  является  образцом  деликатности.
Но, сир,  пока  ваше  величество  не  соблаговолили  сообщить  мне  свое
мнение...
   - Извольте: я его ненавижу.
   - Приговор произнесен,  сир.  К  счастью  для  этого  несчастного,  -
продолжал Ришелье, - у него есть мощные заступники, могущие защитить его
перед вашим величеством.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Если отец имел несчастье не понравиться королю...
   - И очень сильно не понравиться!
   - Я и не отрицаю, сир.
   - Что же вы хотели сказать?
   - Я говорю, что некий ангел с голубыми глазами и светлыми волосами...
   - Я вас не понимаю, герцог.
   - Да это же и так ясно, сир.
   Мне, однако, хотелось бы услышать ваши объяснения.
   - Только такой профан, как я, может трепетать при мысли о том,  чтобы
приподнять краешек вуали,  под  которой  таятся  такие  прелести!..  Но,
повторяю, неужели нельзя простить Таверне во имя той,  которая  смягчает
королевский гнев? О да, мадмуазель Андре, должно быть, сущий ангел!
   - Мадмуазель Андре - это маленькое чудовище в  физическом  отношении,
точно такое же, как ее отец - в нравственном! - вскричал король.
   - Неужели? - остолбенев, обронил  Ришелье.  -  Так  мы,  значит,  все
ошибались, и эта красивая внешность?..
   - Никогда не говорите мне больше об этой девице, герцог! Одна мысль о
ней вызывает у меня дрожь. Ришелье лицемерно всплеснул руками.
   - О Господи! - воскликнул он. - До чего внешность бывает обманчива!..
Если  бы  ваше  величество,  первый  ценитель  королевства,  если   ваше
величество, сама непогрешимость, не сказали бы мне этого.., я  бы  этому
ни за что не поверил... Как, сир, можно до такой степени всех провести?
   - Больше того, сударь: она страдает.., ужасной болезнью.., я попал  в
западню, герцог. Но ради всего святого, ни слова больше о ней,  вы  меня
уморите!
   - Боже, Боже! - вскричал Ришелье. -  Я  ни  слова  больше  о  ней  не
пророню, сир! Чтобы я уморил ваше величество!.. Как это печально! Ну что
за семейка! Как не повезло бедному мальчику!
   - О ком это вы опять?
   - На этот раз я говорю о  верном,  искренне  преданном  слуге  вашего
величества. Вот, сир, настоящий образец служения  своему  королю,  и  вы
справедливо его оценили. На сей раз, готов поручиться, ваша  милость  не
ошибется.
   - О ком все-таки речь, герцог? Говорите скорее, мне некогда!
   - Я хочу напомнить вам, сир, - мягко отвечал Ришелье, - о сыне одного
и брате другой. Я говорю о Филиппе де Таверне, храбром  юноше,  которому
вы, ваше величество, дали полк.
   - Я? Чтоб я кому бы то ни было дал полк?
   - Да, сир, Филипп де Таверне ожидает полк, который  вы  изволили  ему
обещать.
   - Я?
   - Разумеется, сир!
   - Вы с ума сошли!
   - Да что вы?
   - Ничего я ему не давал, маршал.
   - В самом деле?
   - Какого дьявола вы вмешиваетесь в это дело?
   - Но, сир..
   - Разве вас это касается?
   - Ни в коей мере.
   - Значит, вы поклялись сжечь меня на медленном огне,  прося  об  этом
вздорном господине?
   - Чего же вы хотите, сир! Мне казалось, - теперь я и  сам  вижу,  что
ошибался, - что вы, ваше величество, обещали...
   - Это не мое дело, герцог. У меня  же  есть  военный  министр.  Я  не
раздаю полки.  Полк!..  Кто  вам  сказал  такую  чепуху?  Так  вы  стали
заступником этого выродка? Ведь я вам говорил, что вы напрасно  со  мной
об этом заговорили. Вы довели меня до бешенства!
   - О сир!
   - Да, до бешенства! Если бы заступником был сам сатана, я и тогда  бы
не стал долго раздумывать.
   Король повернулся к герцогу спиной и  в  гневе  удалился  в  кабинет,
превратив Ришелье в несчастнейшего из смертных.
   - На сей раз, - пробормотал герцог, - я знаю, как к этому отнестись.
   Ришелье  стряхнул  платком  пудру,  осыпавшуюся  от  полученного   им
сильнейшего удара, и направился к галерее,  в  тот  самый  угол,  где  с
жадным нетерпением поджидал его друг.
   Завидев маршала, барон бросился к нему, как паук на  свою  жертву,  в
надежде узнать свежие новости.
   Блестя глазами, сложив губы бантиком, с распростертыми  объятьями  он
преградил ему путь.
   - Ну, что нового? - спросил он.
   - Кое-что новое есть, сударь,  -  отвечал  Ришелье,  напрягшись  всем
телом, презрительно скривив губы и яростно набросившись на свое жабо,  -
я прошу вас более не обращаться ко мне.
   Таверне с изумлением взглянул на герцога.
   - Да, вы  прогневали  короля,  -  продолжал  Ришелье,  -  а  на  кого
гневается король, тот и мой враг.
   Таверне, как громом пораженный, словно врос в мраморный пол.
   Ришелье пошел дальше.
   На выходе из Зеркальной галереи его ждал выездной лакей.
   - В Люсьенн! - приказал ему Ришелье и скрылся.

Глава 21

ОБМОРОКИ АНДРЕ

   Когда Таверне пришел в себя и  осмыслил  то,  что  он  называл  своим
несчастьем, он понял, что настало время серьезного объяснения с той, что
явилась главной причиной стольких тревог.
   Кипя от гнева и возмущения, он направился в апартаменты Андре.
   Девушка заканчивала туалет: подняв кверху руки, она прятала  за  ушки
две непокорные пряди волос.
   Андре услыхала шаги отца в передней  в  ту  минуту,  как,  зажав  под
мышкой книгу, она собиралась выйти за порог.
   - Здравствуй, Андре! - проговорил барон де Таверне. - Ты уходишь?
   - Да, отец.
   - Одна?
   - Как видите.
   - Так ты, стало быть, по-прежнему живешь здесь одна?
   - С тех пор, как Николь исчезла, у меня нет камеристки.
   - Не можешь же ты одеваться сама, Андре, это может тебе повредить: ты
не будешь иметь при дворе успеха. Ведь я тебе уже говорил,  как  следует
себя вести, Андре.
   - Прошу прощения, отец, меня ожидает ее высочество.
   - Уверяю тебя, Андре, - продолжал Таверне, все более горячась, - смею
вас, мадмуазель, уверить, что над вашей простотой скоро все здесь  будут
смеяться.
   - Отец...
   - Насмешка убийственна где угодно, но в особенности - при дворе.
   - Я об этом подумаю. А пока, я полагаю, ее  высочество  простит  мне,
что я оделась не очень элегантно, потому что торопилась явиться к ней.
   -  Ступай,  но  возвращайся,  пожалуйста,  сразу   же,   как   только
освободишься: мне нужно поговорить с  тобой  об  одном  очень  серьезном
деле.
   - Хорошо, отец, - отвечала Андре и пошла прочь Барон смотрел на нее в
упор.
   - Подождите, подождите! - воскликнул он. - Нельзя же выходить в таком
виде, вы забыли нарумяниться, мадмуазель, вы до отвращения бледны!
   - Я, отец? - остановившись, переспросила Андре.
   - Нет, в самом деле, о чем вы  думаете,  когда  смотрите  на  себя  в
зеркало? Ваши щеки белее воска,  у  вас  огромные  синяки  под  глазами.
Нельзя, мадмуазель, показываться в таком виде, иначе люди будут  от  вас
шарахаться - У меня нет времени что-нибудь менять в своем туалете, отец.
   - Это отвратительно! - вскричал Таверне, пожимая плечами. - Послал же
мне Господь дочку! До чего же мне не везет! Андре! Андре!
   Но Андре уже сбежала по лестнице.
   Она обернулась.
   - Скажите, по крайней мере, что  вы  больны!  -  крикнул  Таверне.  -
Попытайтесь   хотя   бы   заинтриговать,   раз   уж   не   хотите   быть
привлекательной!
   - Ну, это будет нетрудно, отец, и если я скажу, что  больна,  мне  не
придется лгать, потому что  я  действительно  чувствую  себя  не  вполне
здоровой.
   - Ну вот, - проворчал барон, - этого нам только не хватало.., больна!
- И он процедил сквозь зубы:
   - Черт побрал бы этих тихонь!
   Он вернулся в комнату дочери и занялся тщательными поисками того, что
натолкнуло бы его на мысль и помогло бы  ему  составить  свое  мнение  о
происходящем.
   В это время  Андре  шла  через  сад  между  клумбами.  Временами  она
поднимала голову и подставляла лицо  свежему  ветру,  потому  что  запах
цветов слишком сильно ударял ей в голову и заставлял ее вздрагивать.
   Шатаясь  под  палящими  лучами  солнца  и  ища  глазами,  на  что  бы
опереться, девушка с трудом  добралась  до  приемных  Трианона,  пытаясь
справиться с неведомым недугом. Герцогиня де Ноай,  стоявшая  на  пороге
кабинета ее высочества, с первых слов дала понять Андре,  что  ее  давно
ждут.
   В самом  деле,  аббат  ХХХ,  носивший  звание  чтеца  ее  высочества,
завтракал с принцессой: она частенько оказывала подобные  милости  лицам
из ее ближайшего окружения.
   Аббат расхваливал превосходные хлебцы, которые немецкие  хозяйки  так
умело раскладывают вокруг чашечки кофе со сливками.
   Аббат не читал, а  говорил:  он  передавал  ее  высочеству  последние
новости из Вены, почерпнутые им у газетчиков и дипломатов. В те  времена
политика делалась у всех на  виду,  и  это  получалось,  надо  признать,
ничуть не хуже, чем в святая святых тайных канцелярий. Зачастую  кабинет
министров выдавал за новости то, что  выдумывали  придворные  Пале-Рояля
или Версаля.
   Аббат уделил особое внимание в своем рассказе свежим слухам о  тайном
недовольстве по поводу  подскочивших  цен  на  хлеб,  которому,  как  он
говорил, немедленно положил конец  де  Сартин,  препроводив  в  Бастилию
некоторых зачинщиков. Вошла Андре. У ее высочества, как и у всех, бывали
капризы. Рассказ аббата ее заинтересовал, а чтение Андре,  последовавшее
за их беседой, наскучило принцессе.
   Вот почему она заметила  чтице,  чтобы  та  не  опаздывала  больше  к
назначенному времени, прибавив, что все хорошо в свое время.
   Смутившись от упрека и, в особенности, задетая его несправедливостью,
Андре ничего не ответила, хотя могла бы сказать, что ее задержал отец и,
кроме того, что она была вынуждена идти медленно, потому что чувствовала
себя нездоровой.
   Смущенная,  подавленная,  она  склонила  голову  и,  словно   готовая
умереть, закрыла глаза и покачнулась.
   Не окажись поблизости герцогини де Ноай, она бы упала.
   - Что это вы не держитесь на ногах, мадмуазель? - прошептала  Госпожа
Этикет. Андре ничего не ответила.
   - Герцогиня!
   Ей дурно! - вскрикнула принцесса, встав, чтобы помочь Андре.
   - Нет, нет, - торопливо возразила Андре,  глаза  которой  наполнились
слезами. - Нет, ваше величество, я чувствую себя хорошо, вернее сказать,
лучше.
   - Да она бледна, как полотно, графиня, взгляните! Это я  виновата:  я
ее выбранила... Ах, бедняжечка!.. Садитесь! Сядьте, я вам приказываю!
   - Ваше высочество...
   - Извольте слушаться, когда  я  приказываю!..  Дайте  ей  свой  стул,
аббат.
   Андре присела и мало-помалу  под  влиянием  такой  доброты  ее  разум
прояснился, румянец вновь заиграл на щеках.
   - Ну  что,  мадмуазель,  теперь  вы  можете  читать?  -  спросила  ее
высочество.
   - Да, да, разумеется! Во всяком случае, надеюсь.
   Андре раскрыла книгу в том месте, где прервала  накануне  чтение,  и,
стараясь  из  всех  сил  выговаривать  внятно,  сообщая  своему   голосу
приятность, она начала читать.
   Но, едва осилив три страницы, она почувствовала, как буквы запрыгали,
закружились у нее в глазах, и она перестала разбирать написанное.
   Андре снова побледнела и почувствовала в груди холодок, поднимавшийся
к голове, а черные круги  под  глазами,  в  которых  ее  горько  упрекал
Таверне,  становились  больше,  больше...   Молчание   Андре   заставило
принцессу поднять голову. При виде Андре она закричала:
   - Опять!.. Взгляните, герцогиня! Бедняжка не  на  шутку  больна,  она
вот-вот упадет!
   Т На сей раз ее высочество  сама  побежала  за  флаконом  с  солью  и
поднесла его своей чтице. Придя в себя, Андре попыталась  было  положить
книгу на колени, но тщетно: ее руки по-прежнему  нервно  подрагивали,  и
некоторое время никакими средствами не удавалось остановить дрожь.
   - Графиня! Андре нездорова,  и  я  не  желаю  усугублять  ее  тяжелое
положение, оставляя ее здесь, - проговорила принцесса - В  таком  случае
мадмуазель должна вернуться к себе незамедлительно, - молвила герцогиня.
   - Почему же, герцогиня? - удивилась ее высочество.
   - Потому что это похоже на оспу, - почтительно поклонившись, отвечала
фрейлина.
   - Оспу?..
   - Да. Головокружение,  обмороки,  дрожь...  Аббат  был  до  крайности
напуган словами герцогини де Ноай. Он поднялся и под предлогом того, что
не желает стеснять  почувствовавшую  недомогание  девушку,  на  цыпочках
выскользнул  за  дверь,  да  так  ловко,  что  никто  не   заметил   его
исчезновения.
   Когда Андре увидела, что находится, если  можно  так  выразиться,  на
руках у ее высочества, она устыдилась  того,  что