м.
   - И что потом? - не скрывая удивления, спросила Николь, - должно быть
госпожа вспомнила?
   - Потом, - продолжала Андре,  -  я  задремала,  сидя  за  клавесином.
Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во
сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.
   - Надо было меня позвать, - слащавым голосом пропела Николь, -  разве
это не входит в мои обязанности?
   - Я об этом не подумала, а может, у  меня  на  это  не  было  сил,  -
простодушно отвечала Андре.
   - Лицемерка! - пробормотала Николь. - Однако  госпожа,  должно  быть,
довольно долго оставалась за  клавесином,  потому  что,  прежде  чем  вы
вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась...
   Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение  Андре  или
румянец - Андре оставалась спокойной, а  лицо  -  зеркало  души  -  было
безмятежным.
   - Я спустилась... - повторила Николь.
   - И что же? - спросила Андре.
   - Госпожи не было в гостиной. Андре подняла голову: в  ее  прекрасных
глазах можно было прочесть удивление - и только!
   - Как странно! - воскликнула она.
   - Однако это было именно так.
   - Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.
   - Надеюсь, госпожа меня простит! - отвечала Николь.
   - Так где же я была?
   - Госпоже это должно быть  известно  лучше  меня,  -  пожав  плечами,
отвечала Николь.
   - Думаю, что ты ошибаешься,  Николь,  -  как  можно  Мягче  возразила
Андре. - Я не сходила с места. Мне только  кажется,  что  было  холодно,
потом я почувствовала тяжесть, и мне было трудно передвигаться.
   - О! - насмешливо воскликнула Николь. - В тот момент, когда я увидела
госпожу, она шла довольно скоро.
   - Ты меня видела?
   - Да.
   - Только что ты сказала, что меня не было в гостиной.
   - Я и не говорю, что видела вас в гостиной.
   - Так где же?
   - В передней, у лестницы.
   - Это была я?
   - Госпожа собственной персоной, я неплохо знаю госпожу, - проговорила
Николь, добродушно посмеиваясь.
   - Тем не менее я уверена,  что  не  выходила  из  гостиной,  -  Андре
простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.
   - А я не сомневаюсь, что видела госпожу в передней. Я тогда подумала,
- добавила она и удвоила внимание, - что госпожа возвращается из сада  с
прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода!  Приятно
прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, не так ли, госпожа?
   - Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по  ночам,  -  с  улыбкой
возразила Андре, - я такая трусиха!
   - Можно гулять не одной, -  подхватила  Николь,  -  тогда  и  бояться
нечего.
   - С кем же прикажешь мне гулять? - спросила Андре, не подозревая, что
камеристка задавала все эти вопросы неспроста.
   Николь решила не продолжать дознание. Хладнокровие Андре казалось  ей
верхом лицемерия и обескураживало ее.
   Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.
   - Госпожа говорит, что плохо себя чувствует? -" - спросила она.
   - Да, мне очень плохо, - отвечала Андре. - Я  совершенно  разбита,  я
чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера  вечером  я
не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?
   - Может, госпожа чем-нибудь огорчена? - продолжала Николь.
   - И что же? - воскликнула Андре.
   - А то, что огорчения производят нередко такое  же  действие,  что  и
усталость. Уж я-то знаю!
   - Так ты чем-то опечалена,  Николь?  Слова  эти  прозвучали  с  такой
пренебрежительной небрежностью, что Николь не сдержалась.
   - Да, госпожа, у меня неприятности, - опустив глаза, проговорила она.
   Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.
   - Расскажи! - приказала она.
   - Я как раз шла к госпоже, чтобы сказать... Она замолчала.
   - Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!
   - Я растеряна, а госпожа утомлена; должно быть, мы обе страдаем.
   Это "мы" не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:
   - А!
   Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна  была
бы навести ее на размышления.
   - Раз госпожа настаивает, я позволю себе начать, - продолжала она.
   - Ну, ну, послушаем, - отвечала Андре.
   - Я хочу выйти замуж, госпожа, - заявила Николь.
   - Да? - удивилась Андре. - Не рано ли тебе об этом думать, ведь  тебе
еще нет семнадцати?
   - Госпоже тоже только шестнадцать лет.
   - И что же?
   - А то, что хотя госпоже только шестнадцать, разве она не  подумывает
о браке?
   - С чего вы взяли? - сухо спросила Андре. Николь раскрыла рот,  чтобы
сказать дерзость, но она хорошо знала  Андре,  она  понимала,  что  едва
начатому  объяснению  немедленно  будет  положен  конец,  поэтому,   она
спохватилась.
   - Да  нет,  откуда  мне  знать,  о  чем  думает  госпожа,  я  простая
крестьянка и живу так, как того требует природа.
   - Как странно ты изъясняешься! - Странно? Разве не естественно любить
кого-нибудь и отдаваться любимому?
   - Пожалуй. Так что же?
   - Ну вот, я люблю одного человека.
   - А этот человек тебя любит?
   - Надеюсь, госпожа.
   Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо  было
отвечать уверенно.
   - Я в этом убеждена, - поправилась она.
   - Прекрасно! Мадмуазель не теряет времени  даром  в  Таверне,  как  я
вижу!
   - Надо же  подумать  о  будущем.  Вы  -  барышня  и  можете  получить
наследство от какого-нибудь богатого родственника. А  я  сирота  и  могу
надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.
   Все это казалось Андре настолько естественным,  что  она  мало-помалу
забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме  того,
врожденная доброта взяла верх.
   - Так за кого же ты собираешься замуж? - спросила она.
   - Госпожа знает его, - отвечала Николь, не сводя  прекрасных  глаз  с
Андре.
   - Я его знаю?
   - Отлично знаете.
   - Кто же это? Ну не томи меня!
   - Боюсь, что мой выбор будет неприятен госпоже.
   - Неприятен?
   - Да!
   - Так ты сама находишь его неподходящим?
   - Я этого не сказала.
   - Тогда смело говори, - ведь господа обязаны  интересоваться  судьбой
тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.
   - Госпожа очень добра.
   - Ну так говори скорее и застегни  мне  корсет.  Николь  собралась  с
силами.
   - Это... Жильбер, - проговорила она, проницательно глядя на Андре.
   К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.
   - Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?
   - Он самый, госпожа.
   - Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?
   - Да, госпожа, за него.
   - А он тебя любит?
   Николь подумала, что настала решительная минута.
   - Да он сто раз мне это говорил! - отвечала она.
   - Ну так выходи за него, - спокойно предложила Андре.  -  Не  вижу  к
тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он - сирота. Вы оба
вольны решать свою судьбу.
   - Конечно, - пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все  произошло
не так, как она ожидала. - Как! Госпожа позволяет?..
   - Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
   - Значит, мы будем вместе больше времени.
   - Вы оба бедны.
   - Мы будем работать.
   - Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не
сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
   - С позволения госпожи,  она  несправедлива  к  бедному  Жильберу,  -
заявила она.
   - Вот еще! Я отношусь к нему так,  как  он  того  заслуживает,  а  он
бездельник.
   - Он много читает, стремится к знанию...
   - Он злобен, - продолжала Андре.
   - Только не по отношению к вам, - возразила Николь.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Госпожа лучше меня знает: ведь  по  ее  распоряжению  он  ходит  на
охоту.
   - По моему распоряжению?
   - Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.
   - Клянусь, я этого не подозревала.
   - Не подозревали дичь? - насмешливо спросила Николь.
   Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой  и  в  другое  время
могла бы не заметить желчи в словах камеристки,  если  бы  находилась  в
привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были  натянуты,  как
струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали  в  ней
дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она  должна  была  преодолевать
сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо
- филологическая находка  -  обозначающее  состояние,  при  котором  все
дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что  мы  испытываем,  когда
едим  какой-нибудь  терпкий   плод   или   прикасаемся   к   шероховатой
поверхности.
   - Чем я обязана твоему остроумию? - оживилась вдруг Андре.  Вместе  с
нетерпимостью  к  ней  вернулась  проницательность,  которую  она  из-за
недомогания не могла проявить  в  самом  начале  разговора.  !  -  Я  не
остроумна, госпожа, - возразила Николь. - Остроумие - привилегия знатных
дам, а я - простая девушка, я говорю то, что есть.
   - Ну и что же ты хочешь сказать?
   - Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к  госпоже.
Вот что я хотела сказать.
   - Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
   - Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.
   - Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит
за стол и угол. Тем хуже для него, - значит он крадет эти деньги. Однако
на что ты намекаешь,  почему  ты  так  горячо  защищаешь  мальчишку,  на
которого никто и не думал нападать?
   - О, я знаю, что госпожа на него не нападает, -  с  ядовитой  улыбкой
проговорила Николь, - скорее напротив.
   - Ничего не понимаю!
   - Потому что госпожа не желает понимать.
   - Довольно,  мадмуазель,  -  холодно  отрезала  Андре.  -  Немедленно
объясни, что все это значит!
   - Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.
   - Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда
разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?
   - Да, госпожа. Я прошу госпожу  не  сердиться  на  меря  за  то,  что
Жильбер меня любит.
   - Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте,  мадмуазель,
вы начинаете мне надоедать.
   Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго  сдерживаемая  злость
нашла, наконец, выход.
   - Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? - воскликнула она.
   - Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим  Жильбером?  Оставьте
меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.
   -  Если  госпожа  с  ним  и  не  разговаривает,  то  есть  больше  не
разговаривает, то не так уж и давно.
   Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.
   - Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить...
   - Но... - взволнованно начала было Николь.
   - Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
   - Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих  пор  не
допускала, показалась ей теперь вероятной.
   - Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! -  рассмеялась
она. - Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже
не знаю, какого цвета у него глаза.
   Андре готова была простить  то,  что  уже  считала  не  дерзостью,  а
глупостью.
   Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.
   - Я вам верю, - отвечала она, - ночью нелегко было рассмотреть.
   - Ты о чем? - спросила Андре, начиная понимать,  но  еще  отказываясь
верить.
   - Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как
это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.
   - Если  вы  не  объяснитесь  сию  минуту,  то  берегитесь!  -  сильно
побледнев, проговорила Андре.
   - О, нет ничего проще, госпожа!  -  сказала  Николь,  забывая  всякую
осторожность. - Сегодня ночью я видела...
   - Тише! Меня кто-то зовет, - перебила ее Андре. Снизу  в  самом  деле
раздавался голос:
   - Андре! Андре!
   - Ваш батюшка, госпожа,  -  сказала  Николь,  -  и  с  ним  вчерашний
незнакомец.
   - Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать,  потому  что  плохо
себя чувствую,  что  я  разбита,  и  немедленно  возвращайтесь:  я  хочу
покончить с этим нелепым разговором.
   - Андре! - снова послышался голос барона. - Господ  дин  де  Бальзамо
хотел бы пожелать вам доброго утра.
   - Ступайте, я вам говорю! - приказала Андре, властно указав Николь на
дверь.
   Николь беспрекословно  повиновалась,  как  все  в  доме  повиновались
Андре, когда она приказывала.
   Но  едва  Николь  вышла,  как  Андре  почувствовала  нечто  странное.
Несмотря на то, что  она  твердо  решила  не  выходить,  неведомая  сила
заставила ее подойти к  окну,  которое  оставалось  приотворенным  из-за
Николь.
   Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился  и  смотрел  на  нее  не
отрываясь.
   Она покачнулась и ухватилась за ставень.
   - Здравствуйте, сударь! - в свою очередь, отвечала она.
   Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь  подошла  к
барону предупредить его, что его дочь не  может  отвечать.  Открыв  рот,
Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.
   Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.
   Бальзамо не сводил с нее глаз.

Глава 12

ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

   Путешественник  поднялся  засветло,  чтобы  проверить,  на  месте  ли
карета, и справиться о самочувствии Альтотаса.
   В замке все еще спали,  за  исключением  Жильбера,  притаившегося  за
оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с  входной  дверью.  Он  с
любопытством следил за каждым движением Бальзамо.
   Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал  Альтотас,  Бальзамо
куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.
   Поднимаясь  в  гору,  Бальзамо  был  поражен  тем,  как  при  дневном
освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.
   Небольшой замок, сложенный из белого камня и  красного  кирпича,  был
окружен непроходимыми зарослями смоковниц и  альпийского  ракитника.  Их
душистые ягоды Гроздьями падали на крышу  замка  и  словно  венчали  его
золотой короной.
   Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов  по
периметру. Он был окаймлен широким газоном  и  кустами  цветущей  бузины
Глаз отдыхал при виде этого великолепного  зрелища,  особенно  при  виде
высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.
   По обеим  сторонам  замка  от  флигелей  расходились  широкие  аллеи,
состоявшие из кленов, платанов  и  лип  Они  поднимались  невысоким,  но
густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы.  По  утрам  они
будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился  по
аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать,  оказался
среди кустов жасмина и роз, которые  источали  нежный  аромат,  особенно
сильный  после  прошедшей  накануне  грозы.  Сквозь   заросли   бирючины
пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался  ковер  из
ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая
ежевика и розовый боярышник.
   Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались
развалины, по которым еще можно было судить о былом  величии  старинного
замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой  камней,  густо
поросших плющом и диким  виноградом  -  верными  спутниками  разрушения,
которых природа поселила в руинах, словно  пытаясь  доказать,  что  и  в
развалинах возможна жизнь.
   Теперь владение Таверне площадью не более  восьми  арпанов  <Арпан  -
старинная французская земельная  мера,  равная  кв.  метрам.>  выглядело
вполне прилично и привлекательно Дом напоминал пещеру,  вход  в  которую
природа украсила цветами, лианами и причудливыми нагромождениями камней;
однако  при  ближайшем  рассмотрении  пещера  испугала  бы  и  могла  бы
оттолкнуть заблудившегося путника, который хотел бы остаться среди  скал
на  ночлег  Около  часа  побродив  среди  развалин,  Бальзамо  пошел  по
направлению к дому. Вдруг он увидел барона в широченном пестром ситцевом
шлафроке. Барон выбежал через боковую дверь, выходившую на лестницу.  Он
побежал через сад, не замечая роз и давя улиток.
   Бальзамо поспешил к нему навстречу.
   - Господин барон! - заговорил  он;  его  вежливость  становилась  все
изысканней по мере того, как он убеждался в бедности  хозяина  замка.  -
Позвольте мне принести свои извинения и вместе с тем выразить восхищение
Мне де следовало выходить раньше, чем вы проснетесь, но я  был  очарован
видом из окна моей  комнаты:  мне  захотелось  познакомиться  поближе  с
чудесным садом и прелестными развалинами.
   - Развалины в самом деле внушительные, сударь,  -  согласился  барон,
отвечая  на  его  приветствие.  -  Впрочем,  это  все,  что  заслуживает
внимания.
   - Это старый замок? - спросил путешественник.
   - Да, он когда-то принадлежал мне, вернее, моим предкам. Он назывался
Мезон-Руж, и мы долго носили это имя вместе с Таверне. Баронский  титул,
кстати сказать, принадлежит Мезон-Ружу. Впрочем, дорогой гость,  давайте
не говорить о том, чего нет.
   Бальзамо кивнул.
   - Я желал бы, со  своей  стороны,  принести  вам  свои  извинения,  -
продолжал барон. - Дом мой беден, я вас предупреждал.
   - Я себя чувствую здесь прекрасно.
   - Это конура, дорогой гость, настоящая  конура,  -  сказал  барон.  -
Теперь это еще и прибежище для крыс, которые появились здесь с тех  пор,
как лисы, ужи и ящерицы выжили их  из  старого  замка.  Черт  побери!  -
воскликнул барон. - Ведь вы колдун или что-то вроде этого! Что вам стоит
одним  взмахом  волшебной  палочки  возродить  старый  замок  Мезон-Руж,
прибавив тысячи две арпанов близлежащих луговых земель  и  лесов.  Держу
пари, что вы об этом не  подумали,  вы  провели  ночь  в  отвратительной
постели.
   - Сударь...
   - Не спорьте со мной, дорогой гость, постель отвратительна, я  хорошо
это знаю, ведь она принадлежит моему сыну.
   - Готов  поклясться,  господин  барон,  что  постель  показалась  мне
превосходной. Во всяком случае, я тронут вашей заботой  и  хотел  бы  от
всей души иметь случай доказать вам свою признательность.
   Неутомимый старик не преминул пошутить.
   - Что же, - подхватил он, указывая на Ла Бри, который подавал  ему  в
это время стакан воды на великолепной тарелке саксонского фарфора, - вот
удобный случай, господин барон. Не угодно ли вам будет сделать для  меня
то, что Господь сотворил в Ханаанской пустыне: обратите эту воду в вино,
хоть в бургундское -  в  шамбертен,  например,  -  это  было  бы  сейчас
неоценимой услугой с вашей стороны.
   Бальзамо улыбнулся; старик по-своему истолковал его  улыбку  и  одним
махом выпил воду.
   - Прекрасно! - воскликнул Бальзамо. - Вода - благороднейший  напиток,
господин барон, принимая во внимание то обстоятельство, что  Бог  создал
воду прежде, чем сотворил мир. Ничто не может  перед  ней  устоять:  она
точит  камень,  а  скоро,  возможно,  мир  удивится,  узнав,  что   вода
растворяет алмаз.
   - Ну так и меня, значит, вода растворит! - воскликнул  барон.  -  Не,
хотите ли  выпить  со  мной  за  компанию,  дорогой  гость?  У  воды  то
преимущество перед моим вином, что ее еще много, не то, что мараскина.
   - Если бы вы приказали принести стакан и для меня, дорогой хозяин,  я
бы, вероятно, смог быть вам полезен.
   - Я не совсем понимаю, так я опоздал?
   - Отнюдь нет! Прикажите подать мне стакан воды!
   - Вы слышали, Ла Бри? - вскричал барон. Ла Бри  со  свойственной  ему
проворностью бросился исполнять приказание.
   - Итак, - продолжал барон, повернувшись  к  гостю,  -  стакан  чистой
воды, которую я пью по утрам, содержит какую-то тайну, о чем я даже и не
подозревал? Так, значит, я десять лет занимался алхимией,  как  господин
Журден - прозой, даже не подозревая об этом?
   - Мне неизвестно, чем вы занимались, - с важностью отвечал  Бальзамо.
- Я знаю, чем занимаюсь я!
   Обратившись к Ла Бри, уже стоявшему перед ним со  стаканом  воды,  он
произнес:
   - Благодарю вас, милейший!
   Взяв в руки стакан,