м другой оборот и она станет думать  о  чем  угодно,  только  не  о
"дорогом мальчике".
   Однако, к большому сожалению Кильбера, время шло, а он бездействовал.
Вдруг чье-то жаркое стало  подгорать...  Раздался  предупреждающий  крик
встревоженной хозяйки, и все разговоры мигом прекратились.
   Все разбежались к своим кастрюлям.
   Жильбер воспользовался тем, что хозяйки занялись, наконец, ужином,  и
беззвучно проскользнул вниз по лестнице.
   Во втором этаже он быстро  отыскал  желоб,  за  который  он  привязал
веревку, и стал не спеша спускаться.
   Он висел как раз между желобом и землей, как вдруг услыхал под  собой
в саду торопливые шаги.
   Он успел вскарабкаться назад, цепляясь за узлы  на  веревке,  и  стал
высматривать, кто этот злополучный человек, помешавший ему спуститься.
   Это был мужчина.
   Он шагал со стороны садовой калитки, и Жильбер не сомневался, что это
тот самый счастливчик, которого поджидала Николь.
   Он обратил все  свое  внимание  на  помешавшего  ему  незнакомца.  По
походке и характерному профилю под треугольной шляпой, а также по  тому,
как треуголка была лихо надвинута на ухо, Жильбер узнал славного Босира,
того самого французского гвардейца, с которым Николь познакомилась перед
отъездом из Таверне. Босир тоже настороженно прислушивался.
   Почти в ту же  минуту  Жильбер  увидел,  как  Николь  отворила  дверь
павильона, бросилась в сад, оставив дверь незапертой,  и  легко,  словно
трясогузка, метнулась к оранжерее, куда уже направился Босир  Это  было,
по всей вероятности, не первое их свидание, потому что ни он, ни она  ни
секунды не колебались в выборе места встречи.
   "Вот теперь я могу спокойно спуститься, -  подумал  Жильбер,  -  если
Николь в этот час принимает любовника, значит, она уверена, что ей ничто
не помешает. Андре, стало быть, одна! Господи, она одна!.."
   В самом деле, стояла полная тишина, и не  видно  было  ничего,  кроме
слабого света в первом этаже.
   Жильбер благополучно опустился на землю, но не захотел идти через сад
напрямик. Он пошел вдоль забора,  подошел  к  окружавшим  дом  деревьям,
бросился  сквозь  их  чащу  бегом,  пригибаясь  к  земле,  и,  оставаясь
незамеченным, подбежал к незапертой двери.
   Вся стена была увита плющом, свешивавшимся над  дверью,  поэтому  его
трудно было заметить. Он притаился и заглянул в первую комнату. Это была
просторная прихожая,  как  он  и  предполагал,  совершенно  в  этот  час
безлюдная.
   Из этой комнаты во внутренние  покои  вели  две  комнаты:  одна  была
заперта, другая - нет. Жильбер догадался, что незапертая дверь  ведет  в
комнату Николь.
   Он крадучись  вошел  в  дом,  вытянув  руки  перед  собой,  чтобы  не
натолкнуться на что-нибудь в темноте, потому что в прихожей не  было  ни
одного огонька.
   Впрочем,  в  конце  коридора  была   видна   застекленная   дверь   с
занавесками,  сквозь  которые  просачивался  слабый   свет.   Муслиновые
занавески колыхались от ветра.
   Идя по коридору,  Жильбер  различил  слабый  голос,  доносившийся  из
освещенной комнаты.
   Это был голос Андре. Сердце Жильбера затрепетало.
   Андре вторил другой голос - голос Филиппа.
   Молодой человек заботливо справлялся о здоровье сестры.
   Жильбер с опаской подошел к двери и встал  за  одной  из  полуколонн,
украшенных  бюстом,  которыми  принято  было  в  те   времена   украшать
двустворчатые двери.
   Оказавшись в безопасности, он стал слушать и смотреть. Сердце его  то
прыгало от радости, то сжималось от страха.
   Он все видел и слышал.



   Александр ДЮМА
   ДЖУЗЕППЕ БАЛЬЗАМО
   (ЗАПИСКИ ВРАЧА)
   ТОМ II


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

БРАТ И СЕСТРА

   Итак, Жильбер все слышал и видел.
   Андре полулежала  в  кресле,  лицом  к  застекленной  двери,  другими
словами, лицом к Жильберу. Дверь была приотворена.
   На столике, заваленном книгами, - единственное развлечение  хворавшей
красавицы, - стояла небольшая лампа под абажуром, освещавшая лишь нижнюю
часть лица мадмуазель де Таверне.
   Время от времени она откидывала  голову  на  подушку,  и  тогда  свет
заливал ее лоб, белизну которого еще больше подчеркивали кружева.
   Филипп сидел к Жильберу спиной,  примостившись  на  подножке  кресла;
рука его по-прежнему была на перевязи, и он не мог ею пошевелить.
   Андре в первый раз поднялась после злополучного фейерверка, а  Филипп
впервые вышел из своей комнаты.
   Молодые люди еще не виделись со времени той ужасной ночи;  им  только
сообщали, что они чувствуют себя лучше.
   Они встретились всего несколько минут назад и говорили свободно,  так
как были уверены в том, что они одни. Если бы кто-нибудь вздумал зайти в
дом, они были бы предупреждены об этом звонком  колокольчика,  висевшего
на двери, не запертой камеристкой.
   Они не знали об этом последнем обстоятельстве и  потому  рассчитывали
на колокольчик.
   Как мы уже сказали, Жильбер  все  прекрасно  видел  и  слышал:  через
приотворенную дверь он не упускал из разговора ни единого слова.
   - Значит, тебе теперь легче дышится, сестричка? - спросил Филипп в ту
самую  минуту,  как  Жильбер  устраивался  за  колыхавшейся   от   ветра
занавеской на двери туалетной комнаты.
   - Да, гораздо легче. Правда, грудь еще побаливает.
   - Ну, а силы к тебе вернулись?
   - До этого еще далеко; впрочем, сегодня я уже смогла подойти к  окну.
До чего хорош свежий  воздух!  А  цветы!  Миге  кажется,  пока  человека
окружают цветы и свежий воздух, он не может умереть.
   - Но ты еще чувствуешь слабость?
   - Да, ведь меня так сильно сдавили! Я пока передвигаюсь с  трудом,  -
улыбаясь и покачивая головой, продолжала девушка, - и держусь за  мебель
и за стены. Ноги подкашиваются, мне кажется, я вот-вот упаду.
   - Ничего, Андре, свежий воздух и цветы поднимут тебя на  ноги.  Через
неделю ты сможешь отправиться с визитом к ее высочеству, - мне говорили,
что она часто  справляется  о  твоем  здоровье  -  Надеюсь,  Филипп;  ее
высочество в самом деле очень добра ко мне.
   Андре откинулась в кресле, положив руку на грудь, и прикрыла глаза.
   Жильбер сделал было шаг вперед, протянув к ней руки.
   - Что, больно, сестренка? - взяв ее за руку, спросил Филипп.
   - Да, какая-то тяжесть в груди.., иногда  кровь  начинает  стучать  в
висках, а то еще свет меркнет в глазах, и сердце словно останавливается.
   - Это неудивительно, - задумчиво проговорил  Филипп,  -  ты  пережила
такой ужас! Ты просто чудом уцелела.
   - Именно чудом, ты это хорошо сказал, дорогой брат.
   - Кстати, о твоем чудесном спасении, - продолжал Филипп,  придвигаясь
к сестре и словно подчеркивая этим важность своего вопроса,  -  ты  ведь
знаешь, что я еще не успел поговорить с тобой о случившемся несчастье?
   Андре покраснела. Казалось, она испытывает некоторую неловкость.
   Филипп не заметил или сделал вид, что не замечает ее смущения.
   - Я думала, что когда я вернулась, ты  мог  узнать  все  подробности.
Отец мне сказал, что рассказ его вполне удовлетворил.
   - Разумеется, дорогая Андре. Этот господин был чрезвычайно  деликатен
- так мне, по крайней мере, показалось. Однако некоторые подробности его
рассказа показались мне не то чтобы подозрительными,  а..,  как  бы  это
выразиться.., неясными!
   - Что ты хочешь этим сказать, брат? - простодушно спросила Андре.
   - То, что сказал.
   - Скажи, пожалуйста, яснее.
   - Есть одно обстоятельство, - продолжал Филипп, - на которое я сперва
не обратил внимания, а теперь оно представляется мне весьма странным.
   - Что это за обстоятельство? - спросила Андре.
   - Я не совсем понял, как ты была спасена. Расскажи мне, Андре.
   Казалось, девушка сделала над собой усилие.
   - Ох, Филипп, я почти ничего не помню, ведь мне было так страшно!
   - Ничего, дорогая, расскажи, что помнишь.
   - О Господи! Ты же знаешь, брат, что мы потеряли друг друга  шагах  в
двадцати от Гардмебль. Я видела, как толпа потащила тебя  к  Тюильри,  а
меня к Королевской улице. Еще мгновение - и ты исчез из виду. Я пыталась
к тебе пробиться, протягивала к тебе руки, кричала:  "Филипп!  Филипп!",
как  вдруг  меня  словно  подхватил  ураган  и  понес  к   решеткам.   Я
чувствовала, что людской поток, в котором я оказалась, несется на стену,
что он вот-вот об нее разобьется. До меня  доносились  крики  тех,  кого
прижали к решеткам. Я поняла, что сейчас наступит моя очередь, и я  тоже
буду раздавлена,  растоптана.  Я  считала  оставшиеся  секунды.  Я  была
полумертва, я почти потеряла рассудок, и вдруг, подняв руки  и  глаза  к
небу, увидела человека со сверкавшими глазами, словно возвышавшегося над
толпой, и люди ему повиновались.
   - И человек этот был барон Джузеппе Бальзамо, не так ли?
   - Да, тот самый, которого я видела в Таверне; тот,  который  еще  там
поразил   меня,   тот,   который   будто   заключает   в   себе    нечто
сверхъестественное. Этот человек подчинил  себе  мой  взгляд,  заворожил
меня своим голосом, заставил трепетать все мое существо, едва коснувшись
пальцем моего плеча.
   - Продолжай, Андре, продолжай, - мрачно проговорил Филипп.
   -  Мне  показалось,  что  человек  этот  парит  над  толпой,   словно
человеческие несчастья не могут его коснуться. Я  прочла  в  его  глазах
желание спасти, я поняла, что он может это сделать. В эту минуту со мной
произошло нечто необъяснимое Несмотря на то, что я  вся  была  разбитая,
обессиленная, почти мертвая, я почувствовала, как неведомая,  неодолимая
сила поднимает меня навстречу этому человеку. Мне казалось, будто чьи-то
руки напряглись,  выталкивая  меня  прочь  из  людского  месива,  откуда
неслись предсмертные стоны,  эти  руки  возвращали  мне  воздух,  жизнь.
Понимаешь, Филипп,  -  продолжала  Андре  в  сильном  возбуждении.  -  я
уверена, что меня притягивал взгляд этого человека. Я добралась  до  его
руки и была спасена - Увы, она видела его,  -  прошептал  Жильбер,  -  а
меня, умиравшего у ее ног, даже не заметила. Он вытер со лба пот.
   - Значит, все произошло именно так? - спросил Филипп.
   - Да, до той самой минуты, как я почувствовала  себя  вне  опасности,
все так и происходило. То ли вся моя жизнь сосредоточилась в  этом  моем
последнем усилии, то ли испытываемый мною в ту минуту ужас оказался выше
моих сил, но я потеряла сознание.
   - В котором часу ты потеряла сознание, как ты думаешь?
   - Минут через десять после того, как потеряла тебя из виду.
   - Значит, было около двенадцати часов ночи, - продолжал Филипп. - Как
же в таком случае вышло, что ты вернулась домой в три часа?  Прости  мне
этот допрос, дорогая Андре, он может показаться нелепым, но для меня  он
имеет большое значение.
   - Спасибо, Филипп, - сказала Андре, пожимая брату руку - спасибо! Еще
три дня назад  я  не  смогла  бы  ответить,  но  сегодня,  -  это  может
показаться странным, - я отчетливее вижу все внутренним взором;  у  меня
такое ощущение, будто чья-то чужая воля повелевает мне  вспомнить,  и  я
припоминаю.
   - Дорогая Андре! Я сгораю от нетерпения. Этот человек поднял тебя  на
руки?
   - На руки? -  покраснев,  пролепетала  Андре.  -  Не  помню...  Помню
только, что он вытащил меня из  толпы.  Однако  прикосновение  его  руки
подействовало на меня так же, как в Таверне. Едва он до меня дотронулся,
как я вновь упала без чувств, вернее, словно уснула, потому что обмороку
предшествуют  болезненные  ощущения,  а  я  в  тот  раз  просто  заснула
благодатным сном.
   - По правде говоря, Андре, все, что ты говоришь,  представляется  мне
до такой степени странным, что если бы не ты, а  кто-нибудь  другой  мне
это рассказал, я бы ему не поверил. Ну хорошо, договаривай,  -  закончил
он невольно дрогнувшим голосом.
   В это время Жильбер жадно ловил каждое слово Андре, он-то  знал,  что
пока все до единого слова было правдой.
   - Я пришла в себя, - продолжала девушка, - и увидела, что нахожусь  в
изысканной гостиной. Камеристка вместе с хозяйкой сидели рядом  со  мной
и, казалось, ничуть не были встревожены, потому что, едва раскрыв глаза,
я увидела, что меня окружают улыбающиеся лица.
   - Ты не помнишь, в котором это было часу?
   - Часы пробили половину первого.
   - Ага! Прекрасно! - с облегчением проговорил молодой человек.  -  Что
же было дальше, Андре?
   - Я поблагодарила женщин за хлопоты. Зная,  что  ты  беспокоишься,  я
попросила немедленно отправить меня домой. Они отвечали, что барон опять
пошел на место катастрофы за ранеными; он  должен  был  скоро  вернуться
вместе с каретой и отвезти меня к тебе. Было около двух часов,  когда  я
услыхала шум подъезжавшей кареты;  меня  охватила  дрожь,  какую  я  уже
испытывала при приближении этого человека. Я упала без чувств  на  софу.
Дверь распахнулась, и, несмотря на обморок, я почувствовала, что  пришел
мой спаситель. Я опять потеряла сознание. Должно быть, меня снесли вниз,
уложили в фиакр и привезли домой. Вот все, что я помню.
   Филипп  высчитал  время  и  понял,  что  сестру  привезли   с   улицы
Экюри-дю-Лувр прямо на улицу  Кок-Эрон,  так  же  как  раньше  она  была
доставлена с площади Людовика XV на  улицу  Экюри-дю-Лувр.  С  нежностью
взяв ее за руку, он радостно произнес:
   - Благодарю тебя,  сестричка,  благодарю!  Все  расчеты  совпадают  с
моими. Я пойду к маркизе де Савиньи и  поблагодарю  ее.  Позволь  задать
тебе один второстепенный вопрос.
   - Пожалуйста.
   - Постарайся вспомнить, не видела ли ты в толпе знакомое лицо?
   - Я? Нет.
   - Жильбера?
   - Да, в самом деле, - проговорила Андре, напрягая память. - Да, в тот
момент, когда нас с тобой разъединили,  он  был  от  меня  в  нескольких
шагах.
   - Она меня видела, - прошептал Жильбер.
   - Дело в том, Андре, что когда я искал тебя, я нашел бедного парня.
   - Среди мертвых? - спросила Андре  с  оттенком  любопытства,  которое
существа высшего порядка проявляют к низшим.
   - Нет, он  был  только  ранен;  его  спасли,  и  я  надеюсь,  что  он
поправится.
   - Прекрасно, - заметила Андре. - А что с ним было?
   - У него была раздавлена грудь.
   - Да, да, об твою, Андре, - прошептал Жильбер.
   - Однако во всем этом есть нечто странное, вот  почему  я  говорю  об
этом мальчике. Я нашел в его напрягшейся  от  боли  руке  клочок  твоего
платья.
   - Это действительно странно.
   - Ты его не видела в последнюю минуту?
   -  В  последнюю  минуту,  Филипп,  я  видела  столько  страшных  лиц,
искаженных  ужасом  и  страданием,  столько  эгоизма,  любви,   жалости,
алчности, цинизма, что мне кажется, будто я целый  год  прожила  в  аду;
среди всех этих лиц,  промелькнувших  перед  моими  глазами,  я,  вполне
возможно, видела и Жильбера, но совсем этого не помню.
   - Откуда же в его руке взялся клочок от твоего платья? Ведь он  -  от
твоего платья, дорогая Андре, я выяснил это у Николь...
   - И ты ей сказал, откуда у тебя этот клочок?  -  спросила  Андре:  ей
вспомнилось объяснение с камеристкой по поводу Жильбера в Таверне.
   - Да нет! Итак, этот клочок был у него в  руке.  Как  ты  это  можешь
объяснить?
   - Боже мой, нет ничего проще,  -  спокойно  проговорила  Андре  в  то
время, как у Жильбера сильно билось сердце. - Если он был рядом со  мной
в  ту  самую  минуту,  как  меня  стала  приподнимать,  если  можно  так
выразиться, сила взгляда того господина, мальчик, вероятно, уцепился  за
меня, чтобы вместе со мной воспользоваться  помощью  подобно  тому,  как
утопающий хватается за пловца.
   - Как низко истолкована моя  преданность!  -  презрительно  прошептал
Жильбер в ответ на высказанное девушкой соображение. - Как дурно  думают
о нас, простых людях, эти благородные! Господин Руссо прав: мы лучше их,
наше сердце благороднее, а рука - крепче.
   Только он хотел прислушаться к разговору Андре с  братом,  как  вдруг
услыхал позади себя шаги.
   - Господи! В передней кто-то есть! - прошептал он.  Он  услыхал,  что
кто-то идет по коридору, и ринулся  в  туалетную  комнату,  задернув  за
собой портьеру.
   - А что, дурочка-Николь здесь? - заговорил барон  де  Таверне;  задев
Жильбера фалдами сюртука, он вошел в комнату дочери.
   -  Она,  наверное,  в  саду,  -  отвечала  Андре   со   спокойствием,
свидетельствовавшим  о  том,  что  она  не  подозревала  о   присутствии
постороннего. - Добрый вечер, отец!
   Филипп почтительно поднялся, барон махнул ему рукой в знак того,  что
тот может оставаться на прежнем месте, и, подвинув кресло, сел  рядом  с
детьми.
   - Ах, детки, от улицы Кок-Эрон далеко до Версаля, особенно если ехать
туда не в  прекрасной  дворцовой  карете,  а  в  таратайке,  запряженной
одной-единственной лошадью! Однако  я  в  конце  концов  увиделся  с  ее
высочеством.
   - Так вы приехали из Версаля, отец?
   - Да, принцесса любезно пригласила меня к себе,  как  только  узнала,
что произошло с моей дочерью.
   - Андре чувствует себя гораздо лучше, отец, - заметил Филипп.
   - Мне это известно, и я об  этом  сообщил  ее  высочеству.  Принцесса
обещала мне, что, как только твоя  сестра  окончательно  поправится,  ее
высочество призовет ее к себе в малый Трианон;  она  выбрала  его  своей
резиденцией и теперь устраивает там все по своему усмотрению.
   - Я буду жить при дворе? - робко спросила Андре.
   - Это нельзя  назвать  двором,  дочь  моя:  ее  высочество  не  любит
светскую жизнь; дофин тоже терпеть не может блеск и шум. В Трианоне  вас
ожидает жизнь в тесном семейном кругу. Правда, судя  по  тому,  что  мне
известно о характере ее высочества, маленькие семейные советы похожи  на
заседания  Парламента  или  Генеральных  штатов.  У  принцессы   твердый
характер, а дофин - выдающийся мыслитель, как я слышал.
   - Это будет все тот же двор, сестра, - грустно заметил Филипп.
   "Двор! - повторил про себя Жильбер, закипая от  бессильной  злобы.  -
Двор - это недостижимая для меня вершина, это бездна,  в  которую  я  не
могу пасть! Не будет больше Андре! Она для меня потеряна, потеряна!"
   - У нас нет состояния, чтобы жить при дворе,  -  обратилась  Андре  к
отцу, - и мы не получили должного воспитания.  Что  я,  бедная  девушка,
стала бы делать среди всех этих блистательных дам? Я  видела  их  только
однажды и была ослеплена их великолепием. Правда,  мне  показалось,  что
они глуповаты, но до чего хороши собой! Увы, брат,  мы  слишком  темные,
чтобы жить среди всего этого блеска!..
   Барон насупился.
   - Опять эти глупости! - воскликнул он. - Не понимаю, что у моих детей
за привычка: принижать все, что  исходит  от  меня  или  меня  касается!
Темные! Да вы  просто  с  ума  сошли,  мадмуазель!  Как  это  урожденная
Таверне-Мезон-Руж может быть темной? Кто же тогда будет  блистать,  если
не вы, скажите на милость? Состояние... Ах, черт побери, да знаю я,  что
такое - состояние при дворе! Оно истаивает в лучах короны и под теми  же
лучами вновь расцветает - в этом состоит  великий  круговорот  жизни.  Я
разорился, ну что же - я снова стану богатым, только и  всего.  Разве  у
короля нет больше денег, чтобы раздавать их своим верным слугам? Или  вы
думаете, что я покраснею, если моему  сыну  дадут  полк  или  когда  вам
предложат приданое, Андре? Ну, а если  мне  вернут  удел,  или  я  найду
контракт на ренту под салфеткой за ужином  в  тесном  кругу?  Нет,  нет,
только у глупцов могут быть предубеждения. А у меня  их  нет...  Кстати,
это принадлежит мне, я просто возвращаю свое добро: пусть совесть вас не
мучает. Остается обсудить последний вопрос: ваше воспитание,  о  чем  вы
только что говорили. Запомните, мадмуазель: ни одна девица при дворе  не
воспитывалась так, как вы. Более того,  помимо  воспитания,  получаемого
знатными девушками, вы знакомы  с  жизнью  простого  сословия  и  людей,
принадлежащих к финансовому миру. Вы прекрасно музицируете.  Вы  рисуете
пейзажи с барашками и коровками, которые одобрил бы  сам  Бергхейм.  Так
вот, ее высочество без ума от барашков, от коровок и  от  Бергхейма.  Вы
хороши собой, и  король  не  преминет  это  заметить.  Вы  -  прекрасная
собесе