е-нибудь другое чувство, кроме жалости?
   Мадмуазель! Послушайте, что я вам скажу, я клянусь перед лицом Бога и
людей: я хочу всей своей жизнью искупить минутную  оплошность;  я  хочу,
чтобы в будущем вы были очень счастливы,  чтобы  счастье  изгладило  все
прошлые несчастья. Мадмуазель...
   Жильбер замолчал в нерешительности.
   - Мадмуазель! - продолжал он. - Дайте ваше согласие на брак,  который
освятит преступный союз! Андре  отпрянула  -  Нет,  нет!  -  пробормотал
Жильбер. - Я не безумец.  Не  уходите!  Не  вырывайте  руки,  дайте  мне
поцеловать ее! Смилуйтесь, сжальтесь... Будьте моей женой!
   - Вашей женой? - вскричала Андре, решив, что это она сошла с ума.
   - Скажите, что вы прощаете мне ту ужасную ночь! - с  душераздирающими
рыданиями прохрипел Жильбер. - Скажите, что мое нападение вас  ужаснуло,
но скажите, что вы  меня,  раскаявшегося,  прощаете!  Скажите,  что  моя
любовь, так долго сдерживаемая, оправдывала мое преступление!
   - Ничтожество! - охваченная дикой яростью вскричала Андре. - Так  это
был ты? О Боже, Боже!
   Андре  обхватила  голову  руками,  словно   пытаясь   ухватиться   за
ускользавшую мысль.
   Жильбер отступил, оцепенев при виде прекрасной бледной головы Медузы,
воплощавшей в эту минуту ужас и в то же время изумление.
   - Неужто мне было уготовано такое несчастье. Боже мой? -  воскликнула
девушка, все сильнее возбуждаясь.
   -  Неужели  моему  имени  суждено  быть  опозоренным  дважды:   самим
преступлением  и  тем,  кто  его  совершил?  Отвечай,  подлец!  Отвечай,
презренный! Так это был ты?
   - Она ничего не знала! - пробормотал подавленный Жильбер.
   - На помощь! На помощь! - закричала Андре, скрываясь  в  комнатах.  -
Филипп! Филипп! Ко мне, Филипп!
   Бросившийся было  за  ней  Жильбер,  потерявшись  от  отчаяния,  стал
озираться в поисках места, куда бы он мог упасть под ударами, которых он
ожидал, или оружия для защиты.
   Однако никто не пришел на зов Андре, Андре была одна.
   - Никого! Никого! - в приступе бешенства  вскричала  девушка.  -  Вон
отсюда, негодяй! Не испытывай гнева Божьего!
   Жильбер медленно поднял голову.
   - Ваш гнев для меня страшнее всего! - пробормотал он. - Не  сердитесь
на меня, мадмуазель! Сжальтесь!
   Он умоляюще сложил руки.
   - Убийца! Убийца! Убийца! - продолжала кричать молодая женщина.
   - Вы даже не хотите меня слушать? - вскричал  Жильбер.  -  Выслушайте
меня, по крайней мере, а потом прикажите убить.
   - Выслушать? Выслушать тебя? Этого только не хватало!  Да  и  что  ты
можешь сказать?
   - То, что я уже  сказал:  я  совершил  преступление,  которое  вполне
простил бы каждый, умей он читать в моем сердце, и я готов исправить это
преступление.
   - А-а! - вскричала Андре. - Так вот в чем смысл того  слова,  которое
привело меня в ужас раньше, чем я его поняла! Брак!..  Мне  кажется,  вы
говорили об этом?
   - Мадмуазель! - пролепетал Жильбер.
   - Брак! - продолжала гордая девушка, все более распаляясь. -  Нет,  я
не сержусь на вас, я вас презираю, я вас ненавижу! И я не  понимаю,  как
можно жить, если знаешь, что кто-то презирает тебя так, как  я  презираю
вас!
   Жильбер  побледнел,  злые  слезы  блеснули  на  его   ресницах;   его
побелевшие губы вытянулись и стали похожи на две перламутровые нити.
   - Мадмуазель! - с дрожью в голосе воскликнул он.  -  Я  не  такое  уж
ничтожество, чтобы я не мог заплатить за вашу утраченную честь!
   Андре выпрямилась.
   - Если уж говорить об утраченной чести, сударь, - гордо молвила  она,
-  то  о  вашей,  а  не  о  моей.  Моя  честь  всегда  со  мной,  и  она
неприкосновенна. Вот если бы я согласилась на брак с вами,  тогда  бы  я
себя обесчестила!
   - Вот  уж  никогда  бы  не  подумал,  -  холодно  и  в  то  же  время
нерешительно отвечал Жильбер, - что для будущей  матери  что-либо  может
иметь значение, кроме ее ребенка.
   - А я считаю, что вы  не  смеете  даже  думать  об  этом,  сударь!  -
сверкнув глазами, возразила Андре.
   - Напротив, я подумаю и  позабочусь  о  нем,  мадмуазель,  -  отвечал
Жильбер, постепенно оправляясь от удара. - Я займусь этим,  я  не  хочу,
чтобы мой ребенок умер от голода, как это часто случается в  благородных
семействах, где девицы по-своему  понимают  вопросы  чести.  Люди  равны
между собой; лучшие люди провозгласили этот принцип. Я еще могу  понять,
что вы не любите меня, потому что не знаете, какое у меня сердце; я могу
понять, что вы меня презираете, потому что не  знаете  моих  мыслей.  Но
чтобы вы отказали мне в праве позаботиться о моем ребенке - нет, этого я
не пойму никогда! Предлагая вам брак, я не пытался удовлетворить ни свое
желание, ни страсть, ни честолюбие; я исполнял долг; я приговаривал себя
к тому, чтобы стать вашим рабом, я готов был отдать ради вас свою жизнь.
Боже мой, да вы никогда бы не носили моего имени, если бы  не  захотели!
Вы продолжали бы относиться ко мне  как  к  садовнику  Жильберу,  я  это
заслужил, но ребенок... Вы не должны им  жертвовать.  Вот  триста  тысяч
ливров, которые щедрый покровитель, отнесшийся ко мне иначе, нежели  вы,
дал мне в качестве приданого. Если я женюсь на  вас,  эти  деньги  будут
моими. Мне самому, мадмуазель, ничего не нужно,  кроме  глотка  воздуха,
пока я жив, да ямы в земле, когда умру. Все, что я имею  сверх  того,  я
отдаю своему ребенку. Возьмите - вот триста тысяч ливров.
   Он выложил на стол пачку билетов, почти насильно  сунув  их  Андре  в
руку.
   - Сударь! Вы заблуждаетесь: у вас нет ребенка, - проговорила она.
   - Как нет?
   - О каком ребенке вы толкуете? - спросила Андре.
   - О том, которого вы ждете.  Разве  не  вы  признались  вашему  брату
Филиппу и  графу  де  Бальзамо,  что  беременны  и  что  я,  я  был  тем
несчастным...
   - Вы слышали? - вскричала Андре. - Ну что ж, тем лучше, тем лучше.  В
таком случае, вот что я вам,  сударь,  скажу:  вы  совершили  надо  мною
подлое насилие, вы овладели мною в то время, пока я спала;  вы  овладели
мною преступно. Я жду ребенка, это  верно.  Но  у  моего  ребенка  будет
только мать, слышите? Вы силой овладели моим телом, это так,  но  вы  не
являетесь отцом моего ребенка!
   Схватив деньги, она швырнула их в бледное лицо несчастного Жильбера.
   Его обуяла такая ярость, что ангел-хранитель Андре,  должно  быть,  в
другой раз содрогнулся от страха за нее. Однако Жильбер обуздал ярость и
прошел мимо Андре, даже не взглянув на нее.
   Не успел он шагнуть за порог, как  она  бросилась  вслед,  захлопнула
дверь, ставни, окна, словно заслоняясь целым миром от своего прошлого.

Глава 38

РЕШЕНИЕ

   Как Жильбер вернулся к себе, как он не умер от страданий и  бешенства
и пережил ночные кошмары, как он не поседел за  ночь  -  мы  не  беремся
объяснить это читателю.
   Когда настало утро, Жильбер почувствовал страстное  желание  написать
Андре,  чтобы  изложить  ей  все  убедительные  доводы,  до  которых  он
додумался ночью. Однако  ему  уже  не  раз  приходилось  сталкиваться  с
несгибаемым  характером  девушки:  у  него  не  оставалось  ни  малейшей
надежды. Кроме того, написать - значило бы пойти на уступку, а это  было
противно его гордой душе.  При  мысли,  что  она  скомкает  его  письмо,
швырнет даже, может быть, не читая; при мысли, что оно послужит лишь для
того, чтобы навести на его след неумных, озлобленных врагов, он решил не
писать.
   Жильбер подумал, что его предложение могло  быть  более  благосклонно
принято отцом: ведь барон был скуп и честолюбив, или  братом,  человеком
сердечным: опасаться стоило разве что первого движения Филиппа.
   "Впрочем, что мне проку в поддержке барона де Таверне  или  господина
Филиппа, - подумал он, - если Анд-ре неизменно будет  преследовать  меня
словами:  "Я  не  желаю  вас  знать!.."  Ну,  хорошо,  -  продолжал  он,
разговаривая сам с собой,  -  ничто  меня  не  связывает  более  с  этой
женщиной, она сама позаботилась, чтобы разорвать наши отношения"
   Он бормотал все это, катаясь от  боли  на  своем  тюфяке,  с  яростью
припоминая до малейших подробностей интонации и лицо Андре;  он  говорил
это, испытывая невыразимые муки, потому что любил ее до самозабвения.
   Когда солнце поднялось высоко и заглянуло  в  мансарду  Жильбера,  он
встал,  пошатываясь,  с  последней  надеждой  в   душе:   увидеть   свою
неприятельницу в саду или в самом павильоне.
   Это должно было утишить его горе.
   И вдруг его захлестнула волна горечи, досады и презрения. Он  усилием
воли заставил себя замереть на чердаке.
   "Нет, - сказал он себе, - ты не станешь смотреть в это  окно,  ты  не
будешь больше глотать отраву, от которой тебе так хотелось  бы  умереть!
Это - бессердечное создание. Когда ты склонял перед ней голову,  она  ни
разу даже не снизошла до улыбки, не сказала тебе ни слова в утешение, не
позволила  себе  дружеского  жеста;  ей  нравилось  рвать  твое  сердце,
преисполненное невинной и чистой любовью. Это -  создание  без  чести  и
совести; она готова отнять у ребенка  отца,  в  котором  тот  испытывает
естественную потребность; она обрекает несчастного малыша  на  забвение,
нищету, даже, может быть, смерть,  и  это  только  за  то,  что  ребенок
обесчестил чрево, в котором был зачат. Нет,  Жильбер,  как  бы  ни  была
велика твоя вина, как бы ни был ты  влюблен  и  слаб,  я  тебе  запрещаю
подходить к окну и хоть одним глазком глядеть  в  сторону  павильона;  я
тебе запрещаю жалеть эту женщину и терзать свою  душу  воспоминаниями  о
прошлом.  Живи,  как  простой  смертный,  в   труде   и   удовлетворении
материальных потребностей, с пользой трать  отпущенное  тебе  время,  не
забывая обид и мечтая об отмщении, и помни, что единственный  способ  не
потерять уважение к  себе  и  быть  выше  знатных  честолюбцев  -  стать
благороднее их самих".
   Бледный, трясущийся, всем существом  тянувшийся  к  этому  окну,  он,
однако, подчинился голосу разума. Было бы  небезынтересно  увидеть,  как
мало-помалу, не спеша, словно его ноги успели  врасти  в  пол,  он  стал
переставлять их шаг за шагом, медленно продвигаясь к  лестнице.  Наконец
он вышел и отправился к Бальзамо.
   Внезапно он передумал.
   "Безумец! - сказал он себе.  -  Безмозглое  ничтожество!  Кажется,  я
что-то говорил об отмщении? Какое же может быть мщение?.. Убить женщину?
О нет, она падет и с радостью  заклеймит  меня  еще  одним  проклятьем!.
Может, публично ее опозорить? Нет, это подло!.. Да  есть  ли  в  душе  у
этого создания уязвимое место, где мой легкий укол отозвался бы страшной
болью, словно от удара кинжалом?.. Ее нужно унизить...  Да,  потому  что
она - еще большая гордячка, нежели я Мне.., унизить ее...  Но  как?..  У
меня ничего нет, я ничего собой не представляю, и потом,  она  наверняка
скоро куда-нибудь уедет. Разумеется, мое присутствие, частые  появления,
презрительный или вызывающий взгляд были бы ей  жестоким  наказанием.  Я
отлично понимаю, что она бессердечна и может послать своего брата  убить
меня Кто же  мне  мешает  научиться  искусству  убивать  человека?  Ведь
научился же я думать, писать Кто  мне  помешает  одержать  над  Филиппом
победу, обезоружить его, рассмеяться в лицо мстителю, как и той, которая
считает  себя  оскорбленной?  Нет,  это   смешно.   Только   тот   может
рассчитывать на свою ловкость и опытность, кто не принимает во  внимание
вмешательство высших сил или случая... Нет, я в одиночку, голыми руками,
полагаясь на свой рассудок, свободный  от  всякого  рода  фантазий,  при
помощи мускулов, данных мне природой, и мощного  разума  уничтожу  планы
этих несчастных... Чего хочет Андре? Что  у  нее  есть?  Что  она  может
выдвинуть в качестве защиты и для моего посрамления?.. Надо подумать".
   Привалившись к выступу в стене,  он  глубоко  задумался,  уставившись
взглядом в одну точку "Андре должна любить то,  что  я  ненавижу.  Стало
быть, надо уничтожить то, что я терпеть не могу?.. Уничтожить! О  нет!..
Моя месть не должна толкать меня на злодеяние!..  Я  никогда  не  должен
браться за оружие! Что же мне остается? А вот что: найти, в чем  состоит
превосходство Андре; понять,  как  ей  удается  сковывать  разом  и  мое
сердце, и мои руки... Никогда больше ее не видеть!.. Не попадаться ей на
глаза!.. Пройти в двух шагах от этой женщины, не замечая ее, в то  время
как она, вызывающе улыбаясь,  будет  вести  за  руку  своего  ребенка..,
своего ребенка, который никогда меня не узнает... Гром и преисподняя!"
   При этих словах Жильбер изо всех сил ударил кулаком  в  стену  и  еще
крепче выругался.
   "Ее ребенок! Вот в чем секрет. Надо сделать так, чтобы  она  навсегда
лишилась ребенка, которого она приучила бы  гнушаться  именем  Жильбера.
Надо, чтобы она, напротив, отлично знала,  что  ребенок  этот  вырастет,
проклиная имя Андре! Одним словом, надо, чтобы Андре никогда не  увидела
ребенка, которого она не  могла  бы  полюбить,  которого  она  стала  бы
мучить, которым корила бы  меня  всю  жизнь  -  ведь  она  бессердечная!
Потеряв его, она взревет, как львица, у которой отняли ее львят!"
   Жильбер был прекрасен в гневе; он встал, испытывая радость отчаяния.
   - Погоди же! - воскликнул он, погрозив кулаком в  сторону  павильона,
где жила Андре. - Ты обрекла меня на позор, на  одиночество,  я  мучаюсь
угрызениями совести и умираю от любви... А я тебя обрекаю на  бесплодные
страдания, на  одинокое  существование,  на  вечный  стыд  и  страх,  на
неутомимую ненависть. Теперь ты будешь меня разыскивать, а я стану  тебя
избегать, ты будешь звать своего ребенка, хотя бы для того только, чтобы
растерзать его в клочья.  Итак,  я  разожгу  в  твоем  сердце  страстное
желание, оно будет жечь тебя так, словно в сердце твоем  застрял  кинжал
без рукоятки... Да, да, ребенок! Я добуду этого ребенка, Андре; я отниму
у тебя не твоего, как ты говоришь, а своего ребенка.  У  Жильбера  будет
свой ребенок! Дворянин по линии матери... Мой ребенок!.. Мой ребенок!..
   Он едва заметно оживился, хотя его сердце сильно билось  от  пьянящей
радости.
   - Итак, - продолжал он, - речь идет не  об  обыкновенной  досаде  или
жалобах юного провинциала - это будет самый настоящий заговор Теперь мне
не придется изо всех сил  сдерживаться,  чтобы  не  смотреть  в  сторону
павильона; теперь я все силы своей души должен направить  на  то,  чтобы
обеспечить успех своего предприятия. Я буду смотреть  за  тобой  днем  и
ночью, Андре, - торжественно проговорил он, подходя к окну,  -  ни  одно
твое Г движение не останется  незамеченным;  я  не  пропущу  ни  единого
твоего стона, не пожелав тебе еще  более  сильного  страдания;  едва  ты
улыбнешься, как я отвечу тебе громким оскорбительным смехом. Ты - в моих
руках, Андре; ты - моя жертва, и я не спущу с тебя глаз.  Он  подошел  к
слуховому окну и увидел, что решетчатые ставни  павильона  раскрываются;
потом тень Андре скользнула за занавесками и  по  потолку,  отразившись,
вероятно, в одном из зеркал.
   Вскоре пришел Филипп. Он встал раньше, но оставался за работой у себя
в комнате, расположенной за комнатой Андре.
   Жильбер заметил, как оживленно беседуют брат с  сестрой.  Несомненно,
они  говорили  о  нем,  о   происшедшей   накануне   сцене.   Филипп   в
замешательстве  расхаживал  по  комнате.  Появление  Жильбера   вносило,
по-видимому, некоторые изменения в их планы; может быть, они  попытаются
обрести в другом месте покой и забвение.
   При этой мысли в глазах Жильбера вспыхнул огонь,  который,  казалось,
способен был испепелить павильон и проникнуть в самое сердце земли.
   В это время в садовую калитку вошла служанка; она явилась по  чьей-то
рекомендации. Андре с благосклонностью ее приняла: взяла у нее узелок  с
вещами и отнесла в бывшую комнату Николь. Позднее покупка  разнообразной
мебели, предметов  домашнего  обихода  и  провизии  убедила  бдительного
Жильбера, что сестра и брат не собираются никуда переезжать.
   Филипп самым тщательным образом осмотрел  замок  в  садовой  калитке.
Жильбер  понял:  его  подозревали,  что  он  проник  в  дом  с   помощью
поддельного ключа, который ему, возможно,  дала  Николь:  в  присутствии
Филиппа слесарь сменил в замке собачку.
   Впервые  со   времени   последних   событий   Жильбер   по-настоящему
обрадовался, Он насмешливо ухмыльнулся.
   - Жалкие людишки! - прошептал он. - Их  бояться  нечего!  Взялись  за
замок, даже не подозревая, что я могу перелезть через  стену!..  Плохого
же они о тебе мнения, Жильбер. Тем лучше! Да, гордячка Андре, - прибавил
он, - никакие  замки  тебе  не  помогут  -  стоит  мне  только  захотеть
пробраться к тебе... Теперь и на моей улице праздник! Я тебя презираю..,
если только мне не заблагорассудится...
   Он повернулся на каблуках, передразнивая придворных повес.
   - Нет! - с горечью продолжал он. - Я благороднее вас, ничего  мне  от
вас не нужно!.. Спите спокойно, у меня  есть  более  достойное  занятие,
нежели мучить вас, получая от этого удовольствие. Спите!
   Он отошел от окна и, оглядев свой костюм,  спустился  по  лестнице  и
пошел к Бальзаме.

Глава 39

15 ДЕКАБРЯ

   Жильбер не встретил со стороны Фрица никаких препятствий  и  вошел  к
Бальзамо.
   Граф  отдыхал  на  софе,  как  и   подобало   богатому   бездельнику,
утомленному тем, что он  проспал  всю  ночь  напролет.  Так,  во  всяком
случае, подумал Жильбер, увидев, что он лежит в такое время.
   Несомненно, камердинеру было приказано впустить Жильбера, как  только
он явится, потому что юноше не пришлось называть свое имя,  даже  просто
раскрыть рот.
   Когда он вошел в гостиную, Бальзамо приподнялся на локте и  захлопнул
книгу, которую он держал в руках, но не читал.
   - Ого! - молвил он. - Вот и наш жених! Жильбер промолчал.
   - Отлично! - насмешливо продолжал граф. - Ты счастлив  и  признателен
Очень хорошо! Ты пришел поблагодарить меня... Ну, это лишнее! Оставь это
на  тот  случай,  Жильбер,  когда  тебе  опять  что-нибудь  понадобится.
Благодарность - расхожая  монета,  которая  удовлетворяет  многих,  если
сопровождается улыбкой. Иди, дружок, иди.
   В   словах   Бальзамо,   в   его   тоне   было   нечто   невыносимое,
омерзительно-слащавое, поразившее Жильбера: ему почудился в них упрек, и
в то же время ему показалось, что его тайна разгадана.
   -  Нет,  ваше  сиятельство,  вы  ошибаетесь,  я  вовсе  не  собираюсь
жениться.
   - Вот как? - молвил граф. - Что же ты  собираешься  делать?..  Что  с
тобой случилось?
   - Случилось так, что меня выставили за дверь, - отвечал Жильбер.
   Граф повернулся к нему лицом.
   - Должно быть, ты не так взялся за дело, дорогой мой.
   - Да нет, ваше сиятельство, во всяком случае, я этого не думаю.
   - Кто же тебя выставил?
   - Мадмуазель.
   - Это естественно. Отчего ты не поговорил с отцом?
   - Судьба была ко мне неблагосклонна.
   - Так ты фаталист?
   - Я для этого недостаточно богат. Граф нахмурился  и  с  любопытством
взглянул на Жильбера.
   - Не говори о вещах, в которых ты не разбираешься. У  взрослых  людей
это бывает от глупости, у юнцов - от  заносчивости.  Тебе  позволительно
быть гордым, но глупым - нет. Скажи ты, что  недостаточно  богат,  чтобы
быть дураком, - это я способен понять.  Итак,  подведем  итоги:  что  ты
сделал?
   - Пожалуйста. Я уподобился поэтам и размечтался, вместо  того,  чтобы
действовать. Мне захотелось  прогуляться  по  тем  же  дорожкам,  где  я
когда-то с наслаждением  мечтал  о  любви...  И  вдруг  действительность
предстала предо мною, когда я был к  этому  не  готов:  действительность
убила меня на месте.
   - Не так уж плохо, Жильбер.  Человек  в  твоем  положении  напоминает
дозорного на войне. Такие люди должны быть всегда  настороже:  в  правой
руке - мушкет, в левой - потайной фонарик.
   - Одним словом, ваше  сиятельство,  я  потерпел  неудачу.  Мадмуазель
Андре назвала меня подлецом,  негодяем  и  сказала,  что  прикажет  меня
убить.
   - Ну, хорошо! А как же ребенок?
   - Она сказала, что ребенок - ее, а не мой.
   -