лал Любен, сударь?
   - Меня никто не посылал. Я прочитал  в  газете,  что  ее  сиятельство
должны представить ко двору сегодня вечером, и сказал себе: "А что, если
совершенно случайно у ее сиятельства нет цирюльника?  Это  маловероятно,
но возможно". Вот я и пришел.
   - Как вас зовут? - спросила, поостыв, графиня.
   - Леонар, сударыня.
   - Леонар? Вы не очень известны.
   - Пока нет. Но если графиня согласится принять мои услуги,  завтра  я
стану знаменитым.
   - Гм-гм, - прокашлялся Жан, - причесывать ведь можно по-разному.
   - Если ее сиятельство мне не доверяет, - сказал  цирюльник,  -  то  я
уйду.
   - У нас совсем не осталось времени на пробы, - сказала Шон.
   - А зачем пробовать? - вскричал молодой человек в порыве восторга  и,
обойдя Дю Барри со всех сторон, прибавил:
   - Я знаю, что ее сиятельство должна привлекать  своей  прической  все
взоры. С той минуты, как я увидел ее сиятельство, я  придумал  прическу,
которая - я уверен - произведет наилучшее впечатление.
   Тут  молодой  человек  уверенно  взмахнул  рукой,  и  это  поколебало
сомнения графини и возродило надежду в сердцах Шон и Жана.
   - Ив самом деле! - сказала  графиня,  восхищенная  свободой  молодого
человека, который стоял, подбоченившись, и принимал всякие  другие  позы
не хуже великого Любена.
   - Но прежде мне  надо  взглянуть  на  платье  ее  сиятельства,  чтобы
подобрать украшения.
   - О! Мое  платье!  -  вскричала  Дю  Барри,  возвращенная  к  ужасной
действительности. - Мое бедное платье! Жан хлопнул себя по лбу.
   - Ив самом деле, - сказал он. - Представьте себе, сударь,  чудовищную
ловушку... Его украли! Платье, портниху, все! Шон, бедная Шон!
   Устав рвать на себе волосы, Дю Барри разрыдался.
   - А что если еще раз съездить к ней, Шон? - предложила графиня.
   - Зачем? - спросила Шон. - Ведь она поехала сюда.
   - Увы! - прошептала графиня, откинувшись в кресле. - Увы!  Зачем  мне
парикмахер, если у меня нет платья!
   В это мгновение зазвонил дверной колокольчик. Испугавшись, как бы  не
вошел еще кто-нибудь, привратник  затворил  все  двери  и  запер  их  на
задвижки и замки.
   - Звонят, - сказала Дю Барри. Шон бросилась к окну.
   - Коробка! - вскричала она.
   - Коробка, - повторила графиня. - Для нас?
   - Да... Нет... Да! Отдали привратнику.
   - Бегите, Жан, скорее же, ради Бога!
   Жан кинулся по лестнице и, опередив всех лакеев,  вырвал  коробку  из
рук швейцара.
   Шон следила за ним в окно.
   Он сорвал крышку с коробки, сунул в нее  руку  и  испустил  радостный
вопль.
   В коробке было восхитительное платье из китайского атласа с набивными
цветами и целый набор чрезвычайно дорогих кружев.
   - Платье! Платье! - закричала Шон, хлопая в ладоши.
   - Платье! - повторила Дю Барри, уже готовая обрадоваться после  того,
как чуть было не поддалась отчаянию.
   - Кто вручил тебе это, плут? - спросил Жан у привратника.
   - Какая-то женщина, сударь.
   - Что за женщина?
   - Понятия не имею.
   - Где она сейчас?
   - Она просунула коробку в дверь и крикнула мне:
   "Для ее сиятельства!", потом вскочила в кабриолет и умчалась.
   - Хорошо! - сказал Жан. - Вот платье - это главное.
   - Поднимайтесь, Жан! - крикнула Шон. - Моя сестра почти без чувств от
нетерпения.
   - Держите, - сказал Жан, - смотрите, разглядывайте, восхищайтесь! Вот
что посылает нам Небо.
   - Но платье мне не подойдет, оно не может мне подойти,  его  шили  не
для  меня.  Боже  мой!  Боже  мой,  какое  несчастье!  Ведь  оно   такое
красивое!..
   Шон быстро сняла мерки.
   - Та же длина, - сказала она. - Тот же размер в талии.
   - Изумительная ткань, - сказала Дю Барри.
   - Невероятно! - отозвалась Шон.
   - Поразительно! - воскликнула графиня.
   - Напротив, - сказал Жан. - Это  доказывает,  что  если  у  вас  есть
заклятые враги, то есть и преданные друзья.
   - Это не мог быть друг, - ответила Шон. - Как он  узнал,  что  против
нас замышляется? Это, наверно, какой-нибудь кудесник, колдун.
   - Да хоть сам сатана! - вскричала Дю Барри. - Мне  все  равно,  пусть
только он мне поможет одолеть Граммонов. Едва ли он  превзойдет  сатану,
как эти люди.
   - А теперь, - заговорил Жан, - я полагаю...
   - Что вы полагаете?
   - Что вы можете доверить свою голову этому господину.
   - Что придает вам такую уверенность?
   - Дьявольщина! Его прислал все тот  же  друг,  который  доставил  вам
платье.
   - Меня? - спросил Леонар с наивным удивлением.
   - Полно, полно! - сказал Жан. - Вся эта история с газетой -  выдумка.
Разве не так, мой дорогой?
   - Чистая правда, господин виконт!
   - Ну же, признайтесь! - сказала графиня.
   - Сударыня! Вот эта газета, у меня  в  кармане:  я  сохранил  ее  для
папильоток.
   Молодой человек достал из  кармана  куртки  газету  с  объявлением  о
предстоящем представлении ко двору.
   - Ну что ж, за работу! - сказала Шон. - Слышите? Пробило восемь!
   - Времени у нас вполне  достаточно,  -  отозвался  парикмахер,  -  ее
сиятельство доедет за час.
   - Да, если бы у нас была карета, - ответила графиня.
   - Черт возьми! И в самом деле, - проворчал Жан. - Каналья Франсиан до
сих пор не вернулся.
   - Разве нас не подвели? -  сказала  графиня.  -  Ни  парикмахера,  ни
платья, ни кареты.
   - Неужели... -  прошептала  в  ужасе  Шон,  -  неужели  он  нас  тоже
подведет?
   - Нет, - сказал Жан, - вот он.
   - А карета? - спросила графиня.
   - Должно быть,  оставил  у  ворот.  Привратник  сейчас  отворит,  уже
отворяет... Что это с каретником?
   Почти в тот же миг Франсиан с потерянным видом вбежал в гостиную.
   - Ах, господин  виконт!  -  вскричал  он.  -  Карета  ее  сиятельства
направлялась сюда, но на углу улицы  Траверсьер  ее  остановили  четверо
мужчин, сбросили на землю и избили моего  лучшего  ученика,  который  ею
управлял, и, пустив  лошадей  в  галоп,  исчезли  на  повороте  в  улицу
Сен-Нисез.
   - Ну? Что я вам говорил? - спросил, улыбаясь, Дю Барри, не вставая  с
кресла, в котором сидел, когда вошел каретник. - Что я вам говорил?
   - Это же настоящий разбой! -  вскричала  Шон.  -  Сделай  что-нибудь,
брат!
   - А что прикажете делать? И зачем?
   - Надо раздобыть карету.  Здесь  у  нас  только  загнанные  лошади  и
грязные экипажи. Жанна не может ехать в Версаль в такой развалине.
   - Тот, кто усмиряет бешеные волны,  кто  посылает  пищу  птицам,  кто
прислал нам такого парикмахера, как господин Леонар, и такое платье,  не
оставит нас без кареты, - сказал Дю Барри.
   - Смотрите! Вон подъезжает карета, - сказала Шон.
   - И останавливается, - добавил Дю Барри.
   - Да, но она не въезжает во двор, - заметила графиня.
   - В самом деле, не въезжает, - сказал Жан.
   Бросившись к окну, он распахнул  его  и  крикнул:  "Бегите  же,  черт
возьми, бегите, а то опять опоздаете! Скорей,  скорей!  Может  быть,  мы
наконец узнаем, кто наш благодетель".
   Лакеи, посыльные, дядьки бросились наружу, но было поздно: отделанная
изнутри белым атласом  карета,  запряженная  парой  изумительных  гнедых
коней, уже стояла у самых ворот, но не было ни кучера,  ни  лакеев,  был
только рассыльный, державший лошадей под уздцы.
   Рассыльный сказал, что получил  шесть  ливров  от  того,  кто  привел
лошадей и скрылся в направлении Фонтанного двора.
   Кто осматривал дверцы кареты, обнаружил, что чья-то  торопливая  рука
нарисовала розу вместо недостающего герба.
   Все эти события, предотвратившие катастрофу, заняли меньше часа.
   Жан ввел карету во двор, запер за собой ворота  и  взял  ключ.  Затем
поднялся в  туалетную  комнату,  где  парикмахер  готовился  представить
графине первые доказательства своей ловкости.
   - Сударь! - вскричал он,  схватив  Леонара  за  руку  -  Если  вы  не
назовете нам имя нашего ангела-хранителя, если вы не укажете его,  чтобы
мы вечно выражали ему нашу благодарность, я клянусь...
   - Осторожно, господин виконт!  -  прервал  его  невозмутимый  молодой
человек. -  Ваше  сиятельство  так  сжали  мне  руку,  что  я  не  смогу
причесывать  графиню,  а  ведь  нужно  торопиться.  Слышите,  часы  бьют
половину девятого.
   - Отпустите его, Жан, отпустите! - крикнула  графиня.  Жан  рухнул  в
кресло.
   - Чудеса! - сказала Шон.  -  Настоящее  волшебство!  Платье  идеально
подходит по меркам. Может быть, перед на дюйм длиннее, чем нужно, вот  и
все. Через десять минут этот недостаток будет устранен.
   - А что карета? В ней можно ехать? - спросила графиня.
   - Безупречна... Я заглянул внутрь, -  ответил  Жан.  -  Она  отделана
белым атласом и надушена розовым маслом.
   - Тогда все прекрасно! - вскричала  Дю  Барри,  хлопая  в  ладоши.  -
Начинайте, господин Леонар. Если вы преуспеете, ваше будущее обеспечено.
   Леонар не заставил себя ждать. Он завладел волосами графини Дю Барри,
и первое же движение гребня показало, что он незаурядный мастер.
   Быстрота, вкус, точность, чувство гармонии - все  это  он  проявил  в
осуществлении своей столь важной задачи.
   Через три  четверти  часа  Дю  Барри  вышла  из  его  рук  прекраснее
Афродиты, потому что на ней было больше одежды, и вместе с тем она  была
не менее обворожительна.
   Леонар нанес последний штрих,  завершавший  великолепное  сооружение,
проверил его прочность, попросил воды для рук и робко поблагодарил  Шон,
которая на радостях прислуживала ему как  монарху.  Парикмахер  собрался
уходить.
   - Сударь! - сказал Дю Барри. - Знайте, что я так же постоянен в своих
привязанностях, как и в  ненависти.  Надеюсь,  теперь  вы  соблаговолите
сказать мне, кто вы такой.
   - Вы уже знаете, сударь: я начинающий  молодой  парикмахер,  а  зовут
меня Леонар.
   - Начинающий? Клянусь честью, вы настоящий мастер, сударь!
   - Вы будете моим парикмахером, господин Леонар,  -  сказала  графиня,
любуясь собой в маленьком ручном зеркале. - За каждую парадную  прическу
я буду платить вам  пятьдесят  луидоров.  Шон!  Отсчитай  господину  для
первого раза сто луидоров, пятьдесят из них - во славу Божию.
   - Я же говорил, сударыня, что вы сделаете мне имя.
   - Но вы будете причесывать только меня.
   - В таком случае оставьте себе сто луидоров, сударыня,  я  хочу  быть
свободным. Именно моей свободе я обязан тем, что имел честь  причесывать
вас сегодня. Свобода - главное богатство человека.
   - Парикмахер-философ! - вскричала Дю Барри, вздымая руки  к  небу.  -
Куда мы идем, Бог мой, куда мы идем? Ну что же, дорогой господин Леонар,
я не хочу ссориться с вами, берите свои сто луидоров и можете  сохранять
тайну и свободу.
   - В карету, графиня, в карету!
   Эти слова были обращены к де Беарн;  она  вошла  в  комнату,  прямая,
увешанная, словно икона, драгоценностями. Старуху только что извлекли из
ее комнаты, чтобы воспользоваться ее услугами.
   - Ну-ка, возьмите графиню  вчетвером  и  осторожно  снесите  вниз  по
ступенькам, - обратился Жан к слугам. - Если она издаст хоть один  стон,
я велю вас высечь.
   Пока Жан наблюдал за выполнением его нелегкого и важного поручения, а
Шон помогала ему как верная помощница, графиня Дю Барри поискала глазами
Леонара. Леонар исчез.
   - Как же он вышел? - прошептала  графиня  Дю  Барри,  еще  не  совсем
пришедшая в себя после всех этих следовавших одно  за  другим  волнений,
только что испытанных ею.
   - Как вышел? Через пол или через потолок - ведь именно  так  исчезают
все добрые духи. А теперь, графиня, смотрите, как бы  ваша  прическа  не
превратилась в паштет из дроздов, ваше платье в паутину, как бы  вам  не
приехать в Версаль в тыкве, запряженной двумя толстыми крысами.
   С этим последним напутствием виконт Жан занял место в карете, где уже
сидели графиня де Беарн и ее счастливая крестница.

Глава 5

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КО ДВОРУ

   Как все великое, Версаль был и всегда будет прекрасен. Даже если  его
обрушившиеся камни  порастут  мхом,  если  его  свинцовые,  мраморные  и
бронзовые статуи развалятся на  дне  высохших  бассейнов,  если  широкие
аллеи подстриженных деревьев вознесут к небесам взлохмаченные кроны, все
равно  навсегда  сохранится,   пусть   и   в   руинах,   величественное,
великолепное для поэта зрелище. Переведя взор с преходящей роскоши, поэт
устремит его в вечную  даль...  Особенно  великолепен  бывал  Версаль  в
период своей славы. Безоружный народ,  сдерживаемый  бравыми  солдатами,
волнами накатывал на его позолоченные решетки. Кареты, обитые  бархатом,
шелком и  атласом,  украшенные  пышными  гербами,  катились  по  звонкой
мостовой, увлекаемые резвыми лошадьми; в окна,  освещенные,  будто  окна
волшебного замка, было видно общество, сверкавшее брильянтами, рубинами,
сапфирами. И лишь один человек взмахом  руки  мог  заставить  всех  этих
людей склониться перед ним, как клонит ветер золотые колосья  вперемешку
с белоснежными маргаритками, пурпурными маками и лазурными васильками.
   Да, прекрасен был Версаль, особенно когда из всех его  ворот  скакали
курьеры во все державы, когда короли, принцы, дворяне,  офицеры,  ученые
всего цивилизованного мира ступали по его роскошным коврам и драгоценным
мозаикам.
   Но особенно хорош был он, когда готовился к парадной церемонии, когда
благодаря роскошной мебели  из  хранилищ  и  праздничному  освещению  он
становился еще волшебное. На самые холодные  умы  Версаль  воздействовал
своими чудесами, которые только может породить человеческое  воображение
и мощь.
   Такова была церемония приема посла. Такая  же  церемония  ожидала,  в
случае представления  ко  двору,  и  обычных  дворян.  Создатель  правил
этикета Людовик XIV, воздвигавший между  людьми  непреодолимые  барьеры,
желал,  чтобы  посвящение  в  красоты  его  королевской  жизни   внушало
избранным такое почтение, чтобы они на всю жизнь сохранили  отношение  к
королевскому дворцу как к храму, в который они были допущены ради  того,
чтобы  обожать  коронованного  бога,  находясь   в   более   или   менее
непосредственной близости к алтарю.
   Итак, Версаль, уже, несомненно, с признаками вырождения, но  все  еще
сверкавший, отворил все  двери,  зажег  все  факелы,  обнажил  все  свое
великолепие для церемонии представления ко двору госпожи Дю Барри.
   Народ - любопытный, голодный, нищий, но - странное дело! - забывший о
своей нищете и голоде при виде такой роскоши, -  заполонил  всю  площадь
Арм, всю Авеню де Пари.  Замок  сиял  огнями  всех  своих  окон,  а  его
жирандоли издалека походили на звезды, плававшие в золотой пыли.
   Король вышел из своих  апартаментов  ровно  в  десять.  Он  был  одет
наряднее, чем обычно: на нем было больше кружев; одни только пуговицы на
его подвязках и  туфлях  стоили  миллион.  Г-н  де  Сартин  сообщил  ему
накануне о заговоре, устроенном завистливыми придворными дамами, на лицо
его легла тень озабоченности, он боялся, что увидит в галерее одних лишь
придворных-мужчин.
   Но он мгновенно успокоился, когда  в  предназначенном  для  церемонии
представления салоне королевы увидел в облаке кружев и пудры, сверкавшем
неисчислимыми брильянтами, сначала трех своих  дочерей,  затем  г-жу  де
Мирпуа, которая так расшумелась  накануне,  и,  наконец,  всех  непосед,
которые поклялись остаться дома и все были здесь в первых рядах.
   Герцог де Ришелье  переходил,  как  генерал,  от  одной  к  другой  и
говорил:
   - А! Попались, коварная! Или же:
   - Я так и знал, что вы не выдержите!
   Или:
   - А что я вам говорил обо всех этих заговорах?
   - А вы-то сами, герцог? - спрашивали дамы.
   - Я представлял свою дочь, графиню  д'Эгмон.  Посмотрите,  Септимании
здесь нет - она одна из сдержавших слово, вместе с графиней де Граммон и
госпожой де Гемене. Поэтому я совершенно уверен, что завтра отправлюсь в
ссылку в пятый раз или в Бастилию - в четвертый. Решительно я больше  не
участвую в заговорах!
   Появился король. Наступила полная  тишина;  стало  слышно,  как  часы
пробили десять; настал торжественный миг.
   Его величество был окружен многочисленными придворными. Рядом  с  ним
стояли  человек  пятьдесят  дворян,  которые  отнюдь  не  давали  клятвы
присутствовать на представлении графини ко двору и, возможно, именно  по
этой причине все были здесь.
   Король прежде всего  заметил,  что  в  этой  блестящей  ассамблее  не
хватало г-жи де Граммон, г-жи де Гемене и г-жи д'Эгмон.
   Он  подошел  к  де  Шуазелю,  который  старался  казаться  совершенно
спокойным, но, несмотря на все усилия, сумел изобразить  на  своем  лице
лишь деланное безразличие.
   - Я не вижу герцогини де Граммон, - сказал король.
   - Сир! - отвечал г-н де Шуазель. - Моя сестра  нездорова  и  поручила
мне передать вашему величеству уверения в нижайшем почтении.
   - Что ж, дело ее, - сказал король и повернулся к де Шуазелю спиной.
   Отвернувшись, он оказался лицом к лицу с графом де Гемене.
   - А где же графиня де  Гемене?  -  спросил  король.  -  Разве  вы  не
привезли ее, граф?
   - Нет, сир. Графиня больна.  Когда  я  за  ней  заехал,  она  была  в
постели.
   - Что ж, так,  так,  так,  -  сказал  король.  -  А!  Вот  и  маршал!
Здравствуйте, герцог!
   - Сир!.. - приветствовал его старый придворный, склоняясь с гибкостью
молодого человека.
   - Вы, как я вижу, здоровы,  -  сказал  король  так  громко,  что  его
услышали Шуазель и де Гемене.
   - Каждый раз, сир, - отвечал герцог де Ришелье, - когда для меня речь
идет о счастье видеть ваше величество, я чувствую себя прекрасно.
   - Но почему, - спросил король, оглядываясь вокруг, - я не вижу  здесь
вашу дочь, госпожу д'Эгмон?
   Герцог, заметив, что его слушают, с печальным видом ответил:
   - Увы, сир, моя бедная дочь чувствует себя несчастной оттого, что  не
может иметь честь засвидетельствовать вашему  величеству  свое  нижайшее
почтение, тем более -  в  этот  вечер,  но  она  нездорова,  сир,  очень
нездорова.
   - Ах, вот как? Ну что ж, дело  ее,  -  сказал  король.  -  Нездорова?
Госпожа д'Эгмон, обладающая самым крепким здоровьем во всей Франции?  Ну
что ж, ну что ж!
   И король отошел от де Ришелье, как отошел перед этим от де Шуазеля  и
де Гемене.
   Затем он обошел весь салон, осыпав комплиментами г-жу де Мирпуа, - та
была чрезвычайно этим довольна.
   - Вот цена измены, - сказал  маршал  ей  на  ухо,  -  завтра  на  вас
посыпаются почести, тогда как мы... Я дрожу при одной мысли о  том,  что
нас ждет...
   Герцог издал глубокий вздох.
   - Но, как мне  кажется,  и  вы  в  значительной  степени  предали  де
Шуазелей, раз находитесь здесь Вы же поклялись...
   - За свою дочь, сударыня, за свою бедную  Септиманию!  И  вот  она  в
немилости из-за того, что слишком верна слову...
   - Своего отца... - добавила г-жа де Мирпуа. Герцог сделал вид, что не
расслышал этих слов, - они могли быть восприняты как эпиграмма.
   - Не кажется ли вам, что король обеспокоен? - спросил он.
   - На то есть причины.
   - Какие?
   - Уже четверть одиннадцатого.
   - Да, правда, а графини все еще нет. Я вам скажу одну вещь.
   - Говорите.
   - У меня есть опасение.
   - Какое?
   - Я опасаюсь, не приключилась ли какая-нибудь  неприятность  с  нашей
бедной графиней. Вы-то должны быть осведомлены.
   - Почему именно я?
   - Да потому, что вы принимали в этом заговоре самое  непосредственное
участие.
   - В таком случае, - доверительно ответила г-жа де Мирпуа, - признаюсь
вам, герцог: у меня тоже  есть  серьезные  опасения.  Наша  приятельница
герцогиня - беспощадный противник, наносящий удар даже при  отступлении,
как парфеняне, а ведь  она  отступила.  Посмотрите,  как  взволнован  де
Шуазель, несмотря на желание казаться спокойным. Глядите: ему не сидится
на месте, он не сводит взгляда с короля.
   Ну так что же, они что-нибудь задумали? Признайтесь.
   - Я ничего не знаю, герцог, но согласна с вами.
   - Чего они пытаются добиться?
   - Опоздания,  дорогой  герцог.  Вы  же  знаете,  как  говорят:  важно
выиграть время. Завтра может случиться непредвиденное  событие,  которое
заставит отложить это представление ко  двору  на