вообще
никого не должно интересовать...  Для  меня  важнее  всего  на  свете  -
будущее моего ребенка, и я хочу посвятить свою жизнь сыну,  данному  мне
Господом. Таково мое решение, и оно непоколебимо. С тех пор, как ко  мне
вернулись силы, я поверила в себя. Жить ради сына, - пусть мне  придется
терпеть лишения,  даже  работать,  если  понадобится,  -  только  бы  не
расставаться с ним ни днем, ни ночью - вот каким я вижу свое будущее. Не
надо больше говорить о монастыре, я не должна думать только о себе;  раз
уж я принадлежу кому-то на земле, значит, я не нужна Богу!
   Доктор взглянул на Филиппа, словно хотел сказать:
   "Ну, что я вам говорил?"
   - Сестра! - воскликнул молодой человек. - Что с тобой?
   - Не вини меня, Филипп, это не прихоть слабой и взбалмошной  женщины.
Я не буду тебе в тягость и ни к чему тебя не принуждаю.
   - Но... Андре, я не могу оставаться во Франции, я хочу все бросить  и
уехать. У меня здесь нет будущего. Я могу согласиться  оставить  тебя  в
монастыре, но не в нищете... Андре, подумай хорошенько!
   - Я уже все обдумала... Я горячо тебя люблю, Филипп, и если  ты  меня
покинешь, я проглочу слезы и найду утешение у колыбели сына.
   Доктор подошел к ней.
   - Вы преувеличиваете, это просто минутное помрачение! - сказал он.
   - Ах, доктор! Материнство - это и есть помутнение  рассудка!  Но  оно
послано мне Богом. Пока  я  буду  нужна  ребенку,  я  не  изменю  своего
решения.
   Филипп и доктор переглянулись.
   - Дитя мое! - заговорил доктор. -  Я  не  очень  умелый  проповедник,
однако, если мне не изменяет память, Господь  запрещает  человеку  иметь
слишком сильные привязанности.
   - Это верно, сестра, - подтвердил Филипп.
   - Насколько мне известно, доктор, Господь не запрещает матери  любить
своего сына.
   - Прошу прощения, дочь моя, за то, что,  как  философ  и  практик,  я
попытаюсь указать вам на пропасть, разверстую теологом перед  человеком,
подверженным страстям. Для каждой заповеди Божьей надо постараться найти
причину, и не столько морального свойства, потому что  это  порой  очень
трудно  сделать.  Постарайтесь  найти  причину   материальную.   Господь
запрещает матери чрезмерно  любить  свое  дитя,  потому  что  ребенок  -
хрупкое, нежное создание, подверженное болезням, страданиям...
   Сильно любить эфемерное создание  значит  подвергать  себя  опасности
впасть в отчаяние.
   - Доктор! - прошептала Андре. - Почему вы мне все это говорите? А ты,
Филипп, почему смотришь на  меня  с  сочувствием..,  и  что  значит  эта
бледность?..
   - Андре, дорогая! - перебил ее молодой человек. -  Последуйте  совету
верного друга. Ваше здоровье вне опасности,  так  поступайте  как  можно
скорее в монастырь Сен-Дени.
   - Я.., я вам уже сказала, что не брошу своего сына.
   - Пока будете ему нужны, - мягко напомнил доктор.
   - Боже мой! - вскричала Андре. - Что случилось? Говорите!  Что-нибудь
печальное.., ужасное, может быть?
   - Будьте осторожны! - шепнул Филиппу доктор. - Она  еще  очень  слаба
для такого удара.
   - Брат, почему ты молчишь? Объясни мне, что произошло?
   - Дорогая сестра! Как ты знаешь, на обратном пути я заехал через мост
Пон-дю-Жур к твоей кормилице.
   - Да... Так что же?
   - Малыш неважно себя чувствует...
   - Мой мальчик.., болен? Скорее... Маргарита! Маргарита...  Карету!  Я
поеду к своему мальчику!
   - Это невозможно! - воскликнул  доктор.  -  Вам  нельзя  выходить  на
улицу, нельзя ехать в карете.
   - Однако еще сегодня утром это было возможно: вы  сами  мне  сказали,
что завтра, когда вернется Филипп, я увижу маленького.
   - Мне так показалось...
   - Вы меня обманывали? Доктор молчал.
   - Маргарита! - повторила Андре. -  Извольте  исполнять  приказание...
Карету!
   - Ты можешь умереть!.. - вмешался Филипп.
   - Ну и  пусть!..  Я  не  так  уж  дорожу  своей  жизнью!..  Маргарита
терпеливо ждала, переводя взгляд с хозяйки на хозяина, потом на доктора.
   - Я, кажется, приказала!.. - крикнула Андре; краска  бросилась  ей  в
лицо.
   - Дорогая сестра!
   - Я ничего не желаю больше слушать, и если вы мне откажете в  карете,
я пойду пешком.
   - Андре! - сказал Филипп, обхватив ее руками. - Ты никуда не пойдешь,
нет. Тебе нет нужды никуда ходить.
   - Мой мальчик умер! - помертвевшими губами пролепетала Андре; руки ее
безвольно повисли вдоль кресла, в которое ее усадили Филипп и доктор.
   Филипп покрывал поцелуями  ее  холодную  безжизненную  руку...  Андре
уронила голову на грудь и залилась слезами.
   - Бог послал нам новое испытание,  -  проговорил  Филипп.  -  Господь
велик и справедлив. Возможно, он имеет на тебя другие виды. Может  быть,
Бог рассудил, что  этот  ребенок  оказался  бы  для  тебя  незаслуженным
наказанием.
   - За что же Он ниспослал  страдания  этому  невинному  существу?..  -
тяжело вздохнув, спросила несчастная мать.
   - Бог не дал ему страдать, дитя мое, - молвил доктор. - Он умер, едва
успев родиться... Жалейте о нем не более, чем о мимолетной тени.
   - А крики, которые я слышала?..
   - Это было его прощание с жизнью.
   Андре закрыла лицо  руками,  а  мужчины,  обменявшись  красноречивыми
взглядами, поздравили друг друга с тем, что  своей  ложью  спасли  Андре
жизнь.
   Вдруг на пороге появилась Маргарита, держа в руке письмо... Оно  было
адресовано Андре... Надпись гласила:

   "Мадмуазель Андре де Таверне, Париж, улица Кок-Эрон, 9, первые ворота
со стороны улицы Платриер".

   Филипп показал его доктору за спиной Андре; она больше не  плакала  -
она находилась в состоянии глубокой печали.
   "Кто мог написать ей письмо? - думал Филипп. - Никому не был известен
наш адрес, и это не почерк отца..."
   - Андре! Тебе письмо, - сказал  Филипп.  Ничему  не  удивляясь  и  не
размышляя, Андре безропотно вскрыла конверт и, вытерев слезы, развернула
письмо, собираясь его прочесть. Но едва пробежав глазами три строчки, из
которых состояло  все  письмо,  она  громко  вскрикнула,  вскочила,  как
безумная, и, напрягшись всем телом, рухнула,  словно  статуя,  прямо  на
руки подоспевшей Маргарите.
   Филипп подобрал с полу письмо и прочитал:

   "Море, 15 декабря 17...

   Я уезжаю, потому что Вы меня прогнали. Больше Вы меня не увидите.  Но
я увожу с собой  и  своего  ребенка,  который  никогда  не  назовет  вас
матерью!
   Жильбер".

   Взревев от бешенства, Филипп скомкал письмо.
   - Я готов был простить преступление случайное, - заскрежетав  зубами,
проговорил он, - но за преступление преднамеренное он  будет  наказан...
Твоей безжизненно повисшей головой, Андре, я клянусь убить мерзавца, как
только он попадется мне на глаза. Господь не может не послать  его  мне,
потому что он преступил все границы дозволенного... Доктор! Андре придет
в себя?
   - Да, да!
   - Доктор! Завтра Андре должна поступить в  монастырь  Сен-Дени.  А  я
послезавтра буду в ближайшей гавани... Негодяй сбежал... Я  последую  за
ним... Я должен разыскать  ребенка...  Доктор!  Какая  отсюда  ближайшая
гавань?
   - Гавр.
   - Я буду в Гавре через тридцать шесть часов, - молвил Филипп.

Глава 47

НА БОРТУ

   С этой минуты дом Андре стал похож на мрачную могилу.
   Известие о смерти сына, возможно, убило бы Андре. Глухая,  неизбывная
боль точила бы ее душу всю жизнь. Письмо  Жильбера  ранило  ее  в  самое
сердце, лишило Андре последних сил.
   Придя в себя, она поискала  глазами  брата.  Ненависть,  которую  она
прочла в его взгляде, придала ей мужества.
   Она подождала, пока к ней вернутся силы настолько,  чтобы  не  дрожал
голос, и, взяв Филиппа за руку, молвила:
   - Ты мне говорил нынче утром о монастыре Сен-Дени, где ее  высочество
обещала мне место. Это правда?
   - Да, Андре.
   - Отвези меня туда, пожалуйста, сегодня же.
   - Спасибо, сестра.
   - Доктор!  -  продолжала  Андре.  -  За  вашу  доброту,  преданность,
щедрость моя благодарность  была  бы  слишком  скудным  вознаграждением.
Вознаграждение, доктор, ждет вас на небесах!
   Она подошла к нему и поцеловала его.
   - В этом небольшом медальоне - мой портрет, - сказала она, -  матушка
приказала сделать его, когда мне исполнилось два года.  Наверное,  я  на
нем похожа на своего сына; сохраните его, доктор;  пусть  он  напоминает
вам иногда о малыше, которому вы помогли появиться на свет,  а  также  о
его матери, которую спасли ваши заботы.
   Не теряя присутствия духа, Андре собрала вещи и в шесть часов вечера,
не смея поднять глаз, переступила порог приемной монастыря Сен-Дени,  за
решеткой которого Филипп, будучи не в силах побороть волнение,  мысленно
прощался с ней, быть может, навсегда.
   Вдруг силы изменили Андре.  Раскинув  руки,  она  бегом  бросилась  к
брату. Он тоже протягивал к ней руки. Они  встретились  и,  невзирая  на
холодную решетку, прижались друг  к  другу  пылавшими  щеками,  проливая
горючие слезы.
   - Прощай! Прощай! - прошептала Андре.
   - Прощай! - отвечал Филипп, подавив в своем сердце отчаяние.
   - Если ты когда-нибудь найдешь моего  сына,  -  едва  слышно  сказала
Андре, - не дай мне умереть, не обняв его.
   - Будь спокойна. Прощай! Прощай!
   Андре  с   трудом   оставила   брата   и,   продолжая   оглядываться,
поддерживаемая послушницей, пошла под мрачные монастырские своды.
   Пока она не пропала из  виду,  он  кивал  ей,  потом  махал  платком.
Наконец она в последний раз взглянула  на  него  и  исчезла  в  темноте.
Железная дверь опустилась между ними  с  отвратительным  скрежетом.  Все
было кончено.
   Филипп взял почтовую лошадь прямо в Сен-Дени. Приторочив к седлу свои
пожитки, он скакал всю ночь, весь следующий день и на  вторую  ночь  был
уже в Гавре. Он переночевал в первом попавшемся трактире, а на  рассвете
уже узнавал в порту, какое судно раньше всех отправляется в Америку.
   Ему ответили, что в тот  день  бриг  "Адонис"  снимается  с  якоря  и
отплывает  в  Нью-Йорк.  Филипп  нашел  капитана,   который   заканчивал
последние приготовления;  молодой  человек  уплатил  за  поездку  и  был
зачислен  пассажиром.  Он  написал  ее  высочеству  последнее  письмо  с
выражением почтительной преданности и  признательности,  потом  отправил
свой багаж на борт и, дождавшись отлива, отправился на корабль.
   Часы на башне Франциска I пробили ровно четыре, когда "Адонис"  вышел
со всеми своими марселями и  фоками  Вода  в  море  была  темно-голубого
цвета, небо пламенело вдали.  Поздоровавшись  с  немногими  пассажирами,
своими попутчиками, Филипп облокотился на  релинг  и  стал  смотреть  на
берега Франции, таявшие в сиреневой дымке  по  мере  того,  как,  подняв
паруса, бриг круто пошел вправо, огибая остров Эв и  выходя  в  открытое
море.
   Вскоре Филипп уже не видел  ни  берега,  ни  пассажиров,  ни  океана:
ночная мгла, словно большая птица, опустилась на море, раскинув огромные
крылья. Филипп пошел к себе в каюту и, примостившись на  узкой  кровати,
перечитал копию письма, отправленного им  ее  высочеству.  Письмо  можно
было принять за молитву.., как, впрочем, и просто за прощание  с  живыми
людьми.

   "Ваше высочество! - писал он. - Человек, не имеющий  ни  надежды,  ни
поддержки, удаляется от Вас с сожалением, что так мало успел сделать для
будущей королевы Франции. Этот человек уходит в море с риском попасть  в
шторм и грозу, а Вы остаетесь, подвергая себя опасностям  и  трудностям,
связанными с властью. Юная, Красивая, любимая, окруженная  почтительными
друзьями и обожающими слугами, Вы скоро забудете того, кто  по  указанию
Вашей властной десницы возвысился над толпой. Я не забуду Вас никогда. Я
отправляюсь в Новый Свет изучать средства, при помощи которых я мог бы в
будущем оказаться Вам полезен. Я  поручаю  Вам  свою  сестру  -  бедный,
покинутый всеми цветок, для которого не существует другого солнца, кроме
Вашего взгляда. Соблаговолите же хоть изредка снисходить  до  нее,  а  в
минуты радости, в дни своего всемогущества, к единодушному хору славящих
Вас  голосов  прибавьте  -  умоляю  Вас!  -  благословляющий  Вас  голос
изгнанника, который Вы больше не услышите, а ему, наверное,  не  суждено
увидеть Вас".

   Когда  Филипп  окончил  чтение,  сердце  его  сжалось:  меланхоличное
поскрипывание корабельных  мачт,  блеск  волн,  разбивавшихся  о  стекло
иллюминатора, - все это могло бы  навести  тоску  и  на  более  веселого
человека.
   Ночь показалась молодому человеку мучительной  и  бесконечной.  Утром
его навестил капитан, однако его посещение не изменило расположение духа
Филиппа. Капитан сообщил ему, что пассажиры боятся качки  и  остаются  в
каютах; он сказал также,  что  путешествие  обещает  быть  недолгим,  но
трудным, по причине сильного ветра.
   С этого дня у Филиппа вошло в привычку обедать с капитаном, а завтрак
он приказывал подавать ему в каюту. Не  замечая  неприятностей  морского
путешествия,  он  по  несколько  часов  проводил  на   верхней   палубе,
завернувшись в широкий офицерский плащ. В остальное время  он  обдумывал
план  дальнейших  действий  или  читал  философские  труды.  Иногда   он
встречался  со  своими   попутчиками.   Среди   них   были   две   дамы,
направлявшиеся за наследством в Северную Америку, и четверо мужчин: один
из них был в годах, он путешествовал вместе с двумя сыновьями.  Это  все
были пассажиры первого класса. Еще Филипп несколько раз замечал каких-то
людей, одетых и державшихся попроще; он не нашел среди  них  ни  одного,
заслуживавшего его внимания.
   По мере того как с течением времени в сердце  Филиппа  стихала  боль,
лицо его прояснялось. Судя по тому, что  несколько  дней  подряд  стояла
солнечная и сухая погода,  пассажиры  поняли,  что  они  приближаются  к
умеренным широтам. Они стали больше времени проводить на палубе. Даже по
ночам Филипп, взявший за правило ни с кем не разговаривать  и,  опасаясь
лишних вопросов, скрывавший свое имя даже от капитана, слышал у себя над
головой шаги, когда сидел в своей каюте.  Он  различал  голос  капитана,
очевидно, прогуливавшегося с ком-нибудь из пассажиров. Это был для  него
лишний повод не подниматься  наверх.  Он  раскрывал  иллюминатор,  чтобы
подышать свежим воздухом, и ждал следующего дня.
   Только однажды ночью, не слыша ни голосов,  ни  шагов,  он  вышел  на
палубу. Ночь была теплая,  небо  было  затянуто  облаками;  за  кораблем
бурлила вода, и тысячи фосфоресцирующих капель образовывали  водовороты.
Должно быть, эта ночь показалась пассажирам слишком темной и  ненастной,
потому что Филипп не увидел на палубе ни души. Только  в  носовой  части
корабля Дремал или  глубоко  задумался  какой-то  господин,  держась  за
бушприт; Филипп с трудом различал его в темноте: наверное, это был  один
из пассажиров второго класса, с надеждой  смотревший  вперед,  мечтая  о
прибытии в американскую гавань, тогда как Филипп скучал по родной земле.
   Филипп  долго  разглядывал  застывшего  неподвижно  пассажира;  потом
почувствовал, как его пронизывает утренний холод, и собрался вернуться в
каюту... Пассажир,  находившийся  на  носу,  тоже  стал  поглядывать  на
начинавшее  светлеть  небо.  Филипп  услышал  сзади  шаги   капитана   и
обернулся.
   - Вышли подышать свежим воздухом, капитан? - спросил он.
   - Я всегда встаю в это время, сударь.
   - Как видите, ваши пассажиры вас опередили.
   - Да, вы меня в самом деле опередили, однако офицеры  встают  так  же
рано, как и моряки.
   - Не только я, -  возразил  Филипп.  -  Взгляните  вол  туда.  Видите
глубоко задумавшегося господина? Это тоже один из ваших пассажиров.
   Капитан посмотрел и, как показалось Филиппу, удивился.
   - Кто он? - спросил Филипп.
   - Один.., торговец, - смущенно пробормотал капитан.
   - Путешествует в поисках удачи? - спросил Филипп. - Должно быть, бриг
идет для него слишком медленно.
   Вместо  ответа  капитан  пошел  на  нос  корабля,  сказал   пассажиру
несколько слов,  и  Филипп  увидел,  как  тот  скрылся  в  междупалубном
пространстве.
   - Вы спугнули его мечту, - заметил Филипп капитану, когда тот к  нему
подошел, - а между тем он ничуть меня не стеснял.
   - Не в этом дело, сударь: я его предупредил,  что  утренний  холод  в
этих местах опасен. А у  пассажиров  второго  класса  нет  таких  теплых
плащей, как у вас.
   - Где мы находимся, капитан?
   - Завтра мы будем у Азорских островов. На одном из  них  мы  пополним
запасы свежей воды: становится жарко.

Глава 48

АЗОРСКИЕ ОСТРОВА

   В назначенное капитаном время в ослепительных  лучах  солнца  впереди
показались острова, расположенные на северо-востоке. Это  были  Азорские
острова.
   Дул попутный ветер,  и  бриг  шел  на  всех  парусах.  К  трем  часам
пополудни стал хорошо виден весь архипелаг.
   Взгляду Филиппа открылись высокие вершины холмов  странных,  пугавших
очертаний.  Скалы  почернели   словно   под   действием   вулканического
извержения  и  поражали  контрастом  между  ярко  освещенными  вершинами
изрезанных горных хребтов и глубокими мрачными пропастями.
   Едва бриг подошел к  первому  из  островов  на  расстояние  пушечного
выстрела, он лег в Дрейф; экипаж стал готовиться  к  высадке  на  берег,
чтобы запастись несколькими  бочками  свежей  воды,  как  и  предполагал
капитан.
   Пассажиры надеялись получить удовольствие  от  прогулки  на  острове.
Ступить на твердую почву после двадцати дней и ночей утомительной  качки
- да это  настоящая  увеселительная  прогулка,  которую  по  достоинству
способны оценить лишь те, кто долгое время находился в плавании.
   - Господа! - обратился капитан к пассажирам, на чьих лицах,  как  ему
показалось, он заметил нерешительность. - У вас есть пять часов  на  то,
чтобы побывать на берегу. Советую вам не упустить такой возможности.  Вы
найдете на этом совершенно необитаемом  острове  источники  с  чистейшей
водой, если среди вас есть  любители  природы,  а  для  охотников  здесь
найдутся зайцы и красные куропатки.
   Филипп взял ружье, порох и свинец.
   - А вы, капитан? - спросил он. - Остаетесь на борту? Почему бы вам не
отправиться с нами?
   - Потому что вон там, - отвечал капитан, показывая рукой на  море,  -
подходит подозрительное судно, которое  преследует  меня  уже  четвертые
сутки. Я хочу понаблюдать за тем, что оно будет делать.
   Удовлетворившись этим объяснением, Филипп сел в последнюю шлюпку.
   Дамы, многие другие пассажиры столпились в носовой части корабля и на
корме, не отваживаясь спуститься или ожидая своей очереди.
   Они видели, как две шлюпки стали удаляться, увозя радостных  матросов
и еще более счастливых пассажиров.
   На прощание капитан предупредил:
   - В восемь часов, господа, за вами прибудет последняя шлюпка,  имейте
это в виду! Опоздавшие останутся на острове.
   Когда все, и  любители  природы  и  охотники,  высадились  на  берег,
матросы отправились в пещеру в ста футах от берега, резко  уходившего  в
сторону словно для того, чтобы избежать солнечных лучей. Свежая  голубая
изумительно вкусная вода била из источника среди поросших мхом камней и,
не выходя из грота, исчезала в низине среди мелкого зыбучего песка.
   Матросы наполняли бочки и катили их к берегу.
   Филипп не сводил с них  глаз.  Он  любовался  голубоватым  полумраком
пещеры, ее прохладой, мелодичным журчанием воды,  образовывавшей  каскад
за каскадом. Вначале ему показалось, что в пещере очень темно и довольно
свежо, однако  через  несколько  минут  потеплело,  а  в  темноте  стали
вспыхивать и тут же гаснуть таинственные огоньки. Когда Филипп входил  в
пещеру, он вслепую следовал за матросами, вытянув руки  и  натыкаясь  на
выступы в скалах; потом мало-помалу стал  различать  лица  от  очертания
фигур. Филипп отдавал предпочтение  неверному  мерцанию  в  гроте  перед
дневным светом, резким и слепящим в этих широтах.
   Он слышал, как постепенно вдали  теряются  голоса  его  спутников.  В
горах раздались выстрелы, потом все стихло, и Филипп остался один.
   Матросы сделали свое дело и не должны были возвратиться в грот.