неопределенный  срок.
Возможно, ее высочество приедет в Компьень завтра,  а  не  через  четыре
дня. Может быть, хотели просто протянуть время до завтра?
   - Вы знаете, ваша сказочка очень похожа на правду. Ведь  графини  все
еще нет, черт побери!
   - А король уже теряет терпение, взглянете!
   - Он уже в третий раз подходит к окну. Король действительно страдает.
   - Дальше будет еще хуже.
   - То есть как?
   - Послушайте. Сейчас двадцать минут одиннадцатого.
   - Верно.
   - Теперь я могу вам сказать все.
   - Ну так говорите же!
   Госпожа де Мирпуа огляделась, затем прошептала:
   - Так вот, она не приедет.
   - Боже мой, сударыня, но ведь это будет ужасный скандал!
   - Можно будет возбудить процесс, герцог, судебный  процесс..,  потому
что во всей этой истории - а уж я-то знаю наверное - есть и похищение, и
насилие, и даже, если хотите, оскорбление его  величества.  Шуазели  все
поставили на карту в этой игре.
   - Очень неосмотрительно с их стороны.
   - Ничего не поделаешь! Страсть ослепляет.
   - Вот в чем преимущество людей бесстрастных, как мы с вами: мы на все
смотрим неизмеримо трезвее.
   - Смотрите, король опять подошел к окну.
   В  самом  деле,  Людовик  XV,  хмурый,  обеспокоенный,  раздраженный,
подошел к окну и, опершись рукой на резную  задвижку,  прижался  лбом  к
прохладному стеклу.
   В это время по  залу  пробежал,  как  шелест  листьев  перед  грозой,
шепоток разговоров между придворными.
   Все переводили взгляд с настенных часов на короля и обратно.
   Часы  пробили  половину  одиннадцатого.  Их  чистый  звук,  казалось,
прозвенел сталью; ритмические колебания мало-помалу затихли в просторном
зале.
   Господин де Монеу приблизился к королю.
   - Прекрасная погода, сир, - проговорил он робко.
   - Да-да, великолепная. Вы что-нибудь во всем этом понимаете, Монеу?
   - В чем, сир?
   - В этой задержке. Бедная графиня!
   - Должно быть, она нездорова, сир, - сказал канцлер - Я  могу  понять
нездоровье госпожи де Граммон,  госпожи  де  Гемене,  могу  понять,  что
госпожа д'Эгмон тоже нездорова. Но чтобы занемогла графиня - этого я  не
допускаю.
   - Сир! От волнения можно заболеть, а радость графини была так велика!
   - Ну, теперь все кончено, - сказал Людовик XV, - теперь  она  уже  не
приедет.
   Хотя король произнес эти последние слова вполголоса,  тишина  в  зале
была такая, что их услышали почти все присутствующие.
   Но никто не успел ответить ему  даже  мысленно,  как  послышался  шум
подъезжавшей кареты.
   Все головы повернулись к входу, все вопросительно переглянулись.
   Король отошел от окна и стал посреди салона, откуда можно было видеть
всю галерею.
   - Боюсь, что нас ждет неприятная новость, - прошептала г-жа де Мирпуа
на ухо генералу, старавшемуся скрыть хитрую улыбку.
   Вдруг лицо короля озарилось радостью, глаза заблестели.
   - Ее сиятельство графиня Дю Барри! -  прокричал  привратник  главному
распорядителю.
   - Ее сиятельство графиня де Беарн!
   При  этих  именах  все  сердца   дрогнули,   но   от   чувств   самых
противоположных. Толпа придворных, влекомых непреодолимым  любопытством,
подалась к королю.
   Так случилось, что ближе всего к королю оказалась г-жа де Мирпуа.
   - О, как она хороша! Как хороша!  -  воскликнула  г-жа  де  Мирпуа  и
соединила руки как бы молясь, готовая преклониться, точно перед иконой.
   Король обернулся и одарил ее улыбкой.
   - Это не женщина, это фея! - сказал герцог де Ришелье.
   Король улыбнулся старому придворному.
   Действительно, никогда  еще  графиня  не  была  так  хороша.  Никогда
выражение ее лица не было столь нежным, никогда ей  не  удавалось  лучше
разыграть волнение, взгляд не был  столь  скромен,  фигура  благороднее,
походка   изящней.   Ей   удалось    вызвать    непоказное    восхищение
присутствующих, а ведь  все  это  происходило  -  напомним  -  в  салоне
королевы, который был салоном представлений ко Двору.
   Обворожительно прекрасная, одетая богато,  но  не  вызывающе  и,  что
особенно важно, восхитительно причесанная,  графиня  выступала  рука  об
руку с де Беарн, которая не хромала и не морщилась, несмотря на страшные
муки, но высохшие румяна крупинка за  крупинкой  осыпались  с  ее  лица:
жизнь уходила с него, каждая жилка  болезненно  вздрагивала  в  ней  при
малейшем движении больной  ноги.  Все  взгляды  были  прикованы  к  этой
странной паре. Старая дама была декольтирована,  как  во  времена  своей
молодости. Со своей  высокой  прической,  глубоко  посаженными  глазами,
блестевшими, как у орлана, в великолепном туалете, двигаясь, как скелет,
она казалась воплощением прошлого, поддерживавшего под руку настоящее.

***

   Это надменное и холодное достоинство, рядом  с  изысканной  и  полной
неги грацией, вызвало восхищение и удивление большинства присутствующих.
   Королю показалось - так велик был контраст, - что де Беарн привела  к
нему его любовницу более юной, более свежей, лучезарнее улыбающейся, чем
когда-либо.
   Вот  почему  в  то  мгновение,  когда,  согласно   этикету,   графиня
преклонила колено, чтобы поцеловать руку короля, Людовик XV  схватил  ее
за руку и заставил ее подняться одной  лишь  фразой,  которая  стала  ей
вознаграждением за все, выстраданное в течение последних двух недель.
   - Вы у моих ног, графиня? - сказал король. - Это я должен  был  бы  и
хотел бы пасть к вашим ногам.
   Затем король раскрыл объятия, согласно предусмотренному  церемониалу,
но, вместо того чтобы сделать вид, что целует, на сей раз  действительно
поцеловал графиню.
   - У вас очень красивая крестница, сударыня, - сказал он де  Беарн.  -
Но у нее зато - благородная крестная, которую я очень рад вновь  увидеть
при дворе.
   Почтенная дама поклонилась.
   - Поприветствуйте моих дочерей, графиня, - чуть слышно сказал  король
графине Дю Барри, - и покажите  им,  что  вы  умеете  делать  реверансы.
Надеюсь, их ответным реверансом вы будете удовлетворены.
   Обе дамы продвигались в  свободном  пространстве,  которое  возникало
вокруг них по мере того, как они шли; казалось, присутствовавшие  готовы
были испепелить их взглядами.
   Видя, что графиня Дю Барри направляется к ним, все три дочери  короля
подскочили, как на пружинах, и застыли в ожидании.
   Людовик  XV  не  сводил  с  них  глаз.  Его  взгляд,  прикованный   к
принцессам, призывал их к проявлению изысканной вежливости.
   Слегка взволнованные принцессы  ответили  реверансом  на  приветствие
графини Дю  Барри,  склонившейся  перед  ними  гораздо  ниже,  чем  того
требовал этикет, что было признано свидетельством отменного вкуса, и это
так растрогало принцесс, что они расцеловали ее, как перед  тем  король,
причем с сердечностью, которой король, казалось, был восхищен.
   С этого мгновения успех графини  превратился  в  триумф,  и  наиболее
медлительным или наименее ловким придворным пришлось  ждать  целый  час,
прежде чем им удалось принести поздравления королеве бала.
   Графиня  принимала  поздравления  без  высокомерия,  без  гнева,  без
упреков.  Казалось,  она  забыла  об  изменах.   В   этой   великодушной
приветливости не было ничего наигранного: ее сердце переполняла радость,
в нем не оставалось места для других чувств.
   Герцог де  Ришелье  недаром  стал  победителем  при  Маоне:  он  умел
маневрировать. Пока другие  придворные  оставались  на  своих  местах  и
ожидали окончания  церемонии  представления,  чтобы  воспеть  хвалу  или
очернить  идола,  маршал  занял  позицию  за  креслом  графини.  Подобно
предводителю кавалерии, находящемуся в засаде  в  доброй  сотне  туаз  в
долине и ожидающему разворачивающуюся цепь противника,  герцог  поджидал
графиню Дю Барри, чтобы в  нужный  момент  оказаться  рядом  с  ней,  не
затерявшись в толпе. Г-жа де Мирпуа, зная об удачливости своего Друга  в
военных действиях, подражала этому маневру и незаметно подвинула табурет
к креслу графини.
   Придворные разбились на группы, и среди них завязались разговоры: они
перемывали косточки графине Дю Барри.
   Графиня, ободренная любовью короля, благосклонным приемом,  оказанным
ей принцессами, и поддержкой своей крестной, смотрела уже  менее  робким
взглядом на придворных, окружавших короля. Уверенная в своем  положении,
она искала глазами врага среди женщин.
   Что-то заслонило от ее взгляда залу.
   - А, герцог! - сказала она. - Мне стоило прийти  сюда  хотя  бы  ради
того, чтобы наконец увидеть вас.
   - В чем дело, графиня?
   - Вот уже целую неделю вас не видно ни в Версале, ни в Париже,  ни  в
замке Люсьенн.
   - Я ждал удовольствия видеть вас  здесь  сегодня,  -  отвечал  старый
придворный.
   - Может быть, вы это предвидели?
   - Я был в этом уверен.
   - Неужели? Что же вы за человек,  герцог!  Знать  и  не  предупредить
меня, вашего друга, а ведь я пребывала в полном неведении.
   - Как же так, сударыня? Вы не знали, что должны были сюда прибыть?
   - Нет. Я была почти как Эзоп, когда судья  остановил  его  на  улице.
"Куда вы идете?" - спросил судья у Эзопа. - "Не знаю", - ответил Эзоп. -
"Ах, так? Тогда отправляйтесь прямехонько в тюрьму". -  "Вот  видите,  я
действительно не знал, куда шел". Так и я, герцог: надеялась, что  поеду
в Версаль, но не была в этом уверена.  Вот  почему  вы  оказали  бы  мне
услугу, если бы за мной заехали... Но.., теперь вы приедете,  не  правда
ли?
   - Графиня, - сказал Ришелье, нимало не смущенный ее насмешками,  -  я
не понимаю, почему вы не были уверены, что приедете сюда.
   - Я вам объясню: потому что меня окружали ловушки.
   Она пристально посмотрела на  герцога:  он  невозмутимо  выдержал  ее
взгляд.
   - Ловушки? Ах, Боже мой, что вы говорите, графиня!
   - Сначала у меня похитили парикмахера.
   - Парикмахера?
   - Да.
   - Что же вы меня об этом не известили? Я послал бы  вам  -  но  тише,
прошу вас! - я послал  бы  вам  жемчужину,  сокровище,  которое  открыла
госпожа д'Эгмон. Он  гораздо  лучше  всех  изготовителей  париков,  всех
королевских париков, всех королевских парикмахеров - это малыш Леонар.
   - Леонар! - вскричала графиня Дю Барри.
   - Да. Скромный молодой  человек,  который  причесывает  Септиманию  и
которого она прячет от чужих глаз, как Гарпагон свою мошну. Впрочем, вам
не на что жаловаться, графиня,  вы  прекрасно  причесаны,  восхитительно
красивы, и, странно, рисунок этой башни  походит  на  набросок,  который
госпожа д'Эгмон  попросила  сделать  Буше  и  которым  она  рассчитывала
воспользоваться сама, если бы не заболела. Бедная Септимания!
   Графиня вздрогнула и посмотрела на герцога еще пристальнее, но герцог
по-прежнему был непроницаем и улыбался.
   - Извините, графиня, я вас прервал, вы говорили о ловушках?...
   Да. После того как у меня украли парикмахера, похитили  также  и  мое
платье, совершенно очаровательное.
   - О! Это ужасно! Но вы вполне могли бы обойтись без того платья,  так
как вы сегодня одеты изумительно. Это китайский  атлас,  не  так  ли?  С
цветами-аппликациями? Так вот, если бы вы в трудную минуту обратились ко
мне - а именно так вам следует поступать в дальнейшем, - я послал бы вам
платье, которое моя дочь заказала для своего представления  ко  двору  и
которое было так похоже на ваше, что я мог бы поклясться, что это то  же
самое.
   Дю Барри схватила герцога за руки; она начала понимать, кто  был  тот
волшебник, который вызволил ее из затруднения.
   - Знаете ли вы, герцог, в какой карете я приехала  сюда?  -  спросила
она.
   - Нет, скорей всего, в вашей собственной.
   - Герцог, у меня похитили карету, как похитили платье и парикмахера.
   - Значит, вас обложили со всех сторон.  Так  в  какой  же  карете  вы
приехали?
   - Опишите мне сначала карету госпожи д'Эгмон.
   - Ну что ж. Готовясь к этому вечеру, она, как мне  кажется,  заказала
карету,  отделанную  белым  атласом.  Но  не  хватило   времени,   чтобы
изобразить ее герб на дверцах кареты.
   - В самом деле? Не правда ли:  розу  нарисовать  гораздо  проще,  чем
герб? Ведь у вас, Ришелье, как  и  у  д'Эгмонов,  такие  сложные  гербы!
Герцог, вы чудный человек.
   Она протянула ему надушенные ручки, и герцог припал к ним.
   Покрывая руки графини Дю Барри поцелуями, герцог вдруг  почувствовал,
как она вздрогнула.
   - Что случилось? - спросил он, оглядываясь вокруг.
   - Герцог... - с потерянным видом пролепетала графиня.
   - Что, графиня?
   - Кто этот человек вон там, рядом с госпожой де Гемене?
   - Офицер в мундире прусской армии?
   - Да. - Темноглазый брюнет с выразительным лицом? Графиня!  Это  один
из старших офицеров,  которого  прусский  король  прислал  сюда,  -  без
сомнения, чтобы приветствовать вас в день вашего представления.
   - Не шутите, герцог. Этот человек  уже  приезжал  во  Соранцию  около
четырех лет назад. Я его знаю, но не смогла его разыскать,  хотя  искала
всюду.
   - Вы ошибаетесь, графиня, это  граф  Феникс,  иностранец,  приехавший
вчера или позавчера.
   - Вы видите, как он глядит на меня, герцог?
   - Все присутствующие любуются вами, графиня, вы так прекрасны!
   - Он кланяется мне, видите? Кланяется!
   - Все будут приветствовать вас, если еще не сделали этого, графиня.
   Но до крайности взволнованная графиня не слушала  галантного  герцога
и, не сводя взгляда с человека, который  привлек  ее  внимание,  как  бы
против воли оставила своего собеседника и  сделала  несколько  шагов  по
направлению к незнакомцу.
   Король, не терявший ее из виду, заметил это движение. Он  решил,  что
графиня ищет его общества. Он долго соблюдал приличия, держась от нее на
расстоянии, а теперь подошел, чтобы поздравить ее.
   Но волнение, охватившее графиню, было слишком сильно, чтобы она могла
думать о чем-то другом...
   - Сир! Кто этот прусский офицер, стоящий спиной к госпоже де  Гемене?
- спросила она.
   - Тот, что смотрит сейчас на нас?
   - Да.
   - Крупный,  большеголовый  мужчина  в  мундире  с  воротником,  шитым
золотом?
   - Да-да.
   - Это посланец моего прусского кузена.., философ, как и тот. Я послал
за ним сегодня: хотел, чтобы прусская философия,  направив  сюда  своего
представителя, ознаменовала своим присутствием триумф третьей  по  счету
королевской шлюхи.
   - А как его зовут, сир?
   - Постойте... - король задумался... - А! Вспомнил, Граф Феникс.
   - Это он, - прошептала графиня Дю Барри. - Я совершенно уверена,  что
это он.
   Король  немного  помедлил,  ожидая,  что  графиня  задаст   ему   еще
какой-нибудь вопрос. Удостоверившись, что она хранит молчание, он громко
объявил:
   - Сударыни! Завтра ее высочество прибывает в Компьень. Мы встретим ее
королевское высочество ровно в полдень. Все представленные ко двору дамы
будут принимать участие в путешествии, за исключением тех, кто чувствует
себя нездоровым: поездка будет утомительной, и ее высочество не пожелает
стать причиной ухудшения их самочувствия.
   Король произнес эти слова, с неудовольствием  глядя  га  де  Шуазеля,
Гемене, герцога де Ришелье.
   Вокруг короля все испуганно смолкли. Смысл его  слов  был  ясен:  это
немилость.
   - Сир! - произнесла Дю  Барри.  -  Я  прошу  вас  смилостивиться  над
госпожой д'Эгмон.
   - А почему, скажите, пожалуйста?
   - Потому что она - дочь герцога де Ришелье, а герцог - один из  самых
верных моих друзей.
   - Ришелье?
   - У меня есть тому доказательства, сир.
   - Я исполню ваше пожелание, графиня, - сказал король.
   Маршал пристально следил за графиней и если не услышал, то догадался,
о чем только что шла речь. Король подошел к нему и спросил:
   - Надеюсь, герцог, графиня  д'Эгмон  завтра  будет  чувствовать  себя
лучше?
   - Конечно, сир. Она выздоровеет уже вечером, если этого пожелает ваше
величество.
   Ришелье  поклонился   королю,   выражая   одновременно   почтение   и
благодарность.
   Король наклонился к графине и что-то прошептал ей на ухо.
   - Сир! - сказала графиня, склонившись  в  реверансе  и  очаровательно
улыбаясь. - Я ваша почтительнейшая подданная.
   Король попрощался с присутствующими и удалился в свои покои.
   Как только король переступил порог залы, взгляд  графини,  еще  более
испуганный, чем раньше, вновь обратился к тому необычному человеку,  что
так живо заинтересовал ее.
   Этот человек, как и прочие, склонился перед выходившим  королем,  но,
даже кланяясь, сохранил на лице странное выражение высокомерия и угрозы.
Сразу же после ухода Людовика XV, пробираясь между группами  придворных,
он приблизился к графине и остановился в двух шагах от нее.
   Движимая  непреодолимым  любопытством,  графиня  тоже   шагнула   ему
навстречу. Поклонившись, незнакомец сказал ей так  тихо,  что  никто  не
расслышал:
   - Вы узнаете меня, графиня?
   - Да, вы тот самый пророк с площади Людовика XV.  Незнакомец  обратил
на нее свой ясный взор, в котором читалась уверенность:
   - И что же, разве я обманул вас, когда  предсказал,  что  вы  станете
королевой Франции?
   - Нет. Ваше предсказание сбылось. Или почти сбылось, Но  и  я  готова
сдержать слово. Чего бы вы хотел!.?
   - Здесь не место для таких разговоров, графиня. Кроме того, для  меня
еще не наступило время обращаться к вам с просьбами.
   - Когда бы вы ни обратились ко мне, я всегда  готова  исполнить  вашу
просьбу.
   - Могу я рассчитывать, что вы примете меня в  любое  время,  в  любом
месте, в любой час?
   - Обещаю.
   - Благодарю.
   - А как вы представитесь? Как граф Феникс?
   - Нет, как Джузеппе Бальзамо.
   -  Джузеппе  Бальзамо...  -  повторила  графиня,  в  то   время   как
таинственный  незнакомец  затерялся   среди   придворных,   -   Джузеппе
Бальзамо... Ну что ж, я не забуду это имя.

Глава 6

КОМПЬЕНЬ

   Наутро Компьень проснулся опьяненный и преображенный: вернее сказать,
Компьень вовсе не засыпал.
   Еще накануне в городе расположился  авангард  войск  его  величества.
Пока  офицеры  знакомились  с   местностью,   распорядители   вместе   с
интендантом готовили город к великой чести, выпавшей на его долю.
   Триумфальные арки из зелени, целые аллеи роз  и  сирени,  надписи  на
латинском, французском и немецком языках в стихах и прозе - вот  чем  до
самого вечера занимались пикардийские городские власти.
   По традиции, идущей с  незапамятных  времен,  девушки  были  одеты  в
белое, городские советники - в черное, монахи-францисканцы были в  серых
рясах, священники - в нарядных облачениях; солдаты и офицеры гарнизона в
новых мундирах были построены и готовы выступить, как только  объявят  о
прибытии принцессы.
   Выехавший накануне дофин прибыл  в  Компьень  инкогнито  часов  около
одиннадцати вечера в сопровождении обоих братьев.
   Рано утром он сел на коня, как простой смертный,  и  в  сопровождении
пятнадцатилетнего графа Прованского и  тринадцатилетнего  графа  д'Артуа
поскакал галопом в направлении Рибекура навстречу ее высочеству.
   Эта учтивость пришла в голову не юному принцу, а его наставнику, г-ну
ла Вогийону. Его призвал к себе накануне Людовик XV и дал  ему  указание
объяснить дофину обязанности,  налагаемые  на  него  событиями,  которые
должны были произойти в течение ближайших суток.
   Чтобы поддержать честь монархии,  де  ла  Вогийон  предложил  герцогу
Беррийскому последовать примеру королей его рода: Генриха  IV,  Людовика
XIII, Людовика XIV, Людовика XV, - каждому из них хотелось увидеть  свою
будущую супругу еще до церемонии, в меньшей  степени  готовую  во  время
путешествия выдержать придирчивый осмотр.
   Они проехали около четырех миль за полчаса. Перед отъездом дофин  был
серьезен,  а  его  братья  веселились.  В  половине  девятого  они   уже
возвращались в город: дофин был все так же серьезен, граф Прованский был
почти угрюм, только граф д'Артуа был еще более весел, чем утром.
   Дело в том, что герцог Беррийский  был  обеспокоен,  граф  Прованский
изнывал от ревности, а граф д'Артуа был восхищен. Причина была одна: они
убедились, что принцесса очень красива.
   Серьезный, завистливый и безз