Оттого, что на нас мантия, мы не  стали
трусливее!
   Флажо ударил себя кулаком в грудь.
   - Теперь я уверен, - сказал Ришелье своей спутнице,  -  что  кабинету
министров не поздоровится!
   - О да! - после некоторого молчания заметила графиня. - И это  весьма
для меня прискорбно, потому что я никогда не вмешиваюсь в  происходящее,
а теперь вот оказываюсь втянутой в этот конфликт.
   - Я совершенно убежден, - отвечал  маршал,  -  что  есть  одно  лицо,
которое может вам помочь  в  этом  деле,  человек  могущественный...  Но
захочет ли он?
   -   Надеюсь,   не   будет   с   моей   стороны   слишком   нескромным
полюбопытствовать, господин герцог, кто это могущественное лицо?
   - Ваша крестница, - отвечал герцог.
   - Графиня Дю Барри?
   - Она самая.
   - А ведь, пожалуй, вы правы... Вы подали мне прекрасную мысль!
   Герцог прикусил губу.
   - Так вы поедете в Люсьенн? - спросил он.
   - Без малейшего колебания.
   - Однако графине Дю Барри не осилить оппозиции Парламента.
   - Я скажу ей, что хочу, чтобы мое дело было рассмотрено в  суде.  Она
ни в чем не сможет мне отказать после того, что я для нее  сделала.  Она
скажет  королю,  что  ей  этого  хочется.  Его  величество  поговорит  с
канцлером, а у канцлера - большие возможности, господин  герцог...  Мэтр
Флажо, будьте любезны, хорошенько изучите мое дело. Оно будет  слушаться
раньше, чем вы предполагаете, это говорю вам я!
   Мэтр  Флажо  недоверчиво  покачал  головой,   однако   графиня   была
непоколебима.
   Выйдя из задумчивости, герцог проговорил:
   - Раз вы отправляетесь в Люсьенн, графиня, передайте, пожалуйста,  от
меня нижайший поклон.
   - С большим удовольствием, герцог.
   - Мы с вами - друзья по несчастью: ваш процесс приостановлен,  мой  -
тоже. Когда вы  будете  просить  за  себя,  то  вы  тем  самым  ускорите
рассмотрение и моего дела.. Кроме того,  вы  можете  засвидетельствовать
там мое неудовольствие, которое нам причиняют эти упрямцы в  Парламенте.
Прибавьте к этому, пожалуйста, что именно я посоветовал вам прибегнуть к
помощи божественной хозяйки Люсьенн.
   - Не премину, герцог. Прощайте, господа!
   - Имею честь предложить вам свою руку и проводить вас до кареты.  Еще
раз прощайте, мэтр Флажо, не буду вам мешать заниматься делами...
   Маршал проводил графиню до кареты.
   "Рафте прав, - подумал он, - такие, как  Флажо,  способны  произвести
революцию. Слава Богу, я подкреплен с обеих сторон. Я придворный и в  то
же время член  Парламента.  Графиня  Дю  Барри  попытается  вмешаться  в
политику и падет одна. Если  она  устоит,  я  ей  подложу  мину  в  лице
мадмуазель де Таверне. Да, этот чертов Рафте в самом деле мой ученик.  Я
его поставлю во главе кабинета, когда стану премьер-министром".

Глава 28

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВСЕ СТАНОВИТСЯ ЕЩЕ БОЛЕЕ ЗАПУТАННЫМ

   Графиня де  Беарн  воспользовалась  советом  Ришелье.  Спустя  два  с
половиной часа после того, как она рассталась с герцогом, она уже сидела
в приемной Люсьенн в обществе Замора.
   Она некоторое время не показывалась у графини Дю Барри, и  потому  ее
присутствие вызвало некоторое любопытство в будуаре графини,  услыхавшей
имя графини де Беарн.
   Д'Эгийон тоже не терял времени даром. Он замышлял вместе с фавориткой
заговор, когда Шон вошла с просьбой принять графиню де Беарн.
   Герцог собрался было удалиться, но графиня его удержала.
   - Я бы хотела, чтобы вы остались, - сказала она. - В том случае, если
старая скупердяйка станет клянчить деньги, вы окажетесь полезны: в вашем
присутствии она попросит меньше.
   Герцог остался.
   Графиня де Беарн с подобающим случаю выражением лица села напротив Дю
Барри в предложенное ей кресло.  Когда  они  обменялись  приветственными
фразами, Дю Барри спросила:
   - Могу ли  я  узнать,  какому  счастливому  случаю  я  обязана  вашим
посещением, сударыня?
   - Ах, графиня! - воскликнула старая сутяга.  -  Меня  привело  к  вам
огромное несчастье!
   - Что случилось?
   - У меня есть  новость,  которая  очень  опечалит  его  величество  -
Говорите скорее!
   - Парламент...
   - Ага! - проворчал д'Эгийон.
   - Господин герцог д'Эгийон! - поспешила  представить  графиня  своего
гостя посетительнице во избежание недоразумения.
   Однако старая графиня была  такой  же  хитрой,  как  все  придворные,
вместе взятые.
   Она могла допустить оплошность только умышленно, когда  недоразумение
было ей на руку.
   - Я наслышана обо всех гнусностях этих  судейских  крючков  и  об  их
неуважении к заслугам и знатному происхождению, - сказала она.
   Ее комплимент герцогу достиг цели:  герцог  низко  поклонился  старой
сутяге, она поднялась и тоже поклонилась.
   - Однако  речь  идет  не  только  о  герцоге,  затронута  вся  нация:
Парламент отказывается заседать.
   - Неужели? - вскричала Дю  Барри,  откидываясь  на  софу.  -  Так  во
Франции не будет  больше  правосудия?..  И  что  же  дальше?  Какие  это
повлечет за собой последствия?
   Герцог улыбнулся. Однако вместо  того,  чтобы  свести  все  к  шутке,
графиня де Беарн еще пуще нахмурила и без того суровое лицо.
   - Это огромное бедствие, - молвила она.
   - Вы так думаете? - спросила фаворитка.
   - Сразу видно, графиня, что у вас нет процесса.
   - Гм! - обронил д'Эгийон, желая привлечь внимание графини  Дю  Барри;
она, наконец, поняла, куда клонит сутяга.
   - Увы, графиня, - спохватилась она, - вы правы: вы мне напомнили, что
у меня нет процесса, но у вас-то он есть, и очень серьезный!
   - Да, графиня!.. И любая отсрочка для меня разорительна.
   - Бедная графиня!
   - Необходимо, чтобы король принял решение!
   - Его величество давно готов выслать господ советников.
   - Да, но тогда дело будет отложено на неопределенный срок!
   -  Вы  знаете  какой-нибудь  другой  способ?  Не  предложите  ли   вы
что-нибудь еще?
   Старая сутяга вся ушла в чепец, словно Цезарь,  умирающий  под  своей
тогой.
   - Есть одно средство, - заговорил д'Эгийон, -  однако  то  величество
вряд ли на него согласится.
   - Какое средство? - озабоченно спросила старая графиня.
   -  Обыкновенное  оружие  французского  монарха,  когда  он  чувствует
притеснение: занять Королевское кресло в Парламенте. Он говорит: "Я  так
хочу!", в то время как противники думают: "Я этого не хочу!"
   - Превосходная мысль! - в восторге вскричала Дю Барри.
   - Однако не стоит ее разглашать, - тонко заметил д'Эгийон  с  жестом,
понятным графине де Беарн.
   - Сударыня! - подхватила графиня де Беарн. - Вы имеете такое  влияние
на его величество! Добейтесь того,  чтобы  он  сказал:  "Я  хочу,  чтобы
состоялся процесс графини де Беарн". Кстати, как вы знаете, это мне  уже
давно было обещано.
   Д'Эгийон прикусил губу,  поклонился  графине  Дю  Барри  и  вышел  из
будуара: он услыхал, как во двор въехала карета короля.
   - А вот и король! -  проговорила  Дю  Барри,  вставая  и  давая  этим
понять, что аудиенция окончена.
   - Позвольте мне пасть его величеству в ноги!
   - Чтобы попросить его занять "Королевское кресло"? Я ничего  не  имею
против, - с живостью ответила графиня Дю Барри. - Оставайтесь здесь, раз
вам этого так хочется.
   Едва графиня де Беарн успела поправить чепец, как вошел король.
   - А-а, у вас гости, графиня?..
   - Графиня де Беарн, сир.
   - Сир, прошу у вас правосудия! - вскричала старая  дама,  приседая  в
низком реверансе.
   - Ой-ой-ой! - воскликнул Людовик  XV  с  едва  различимой  насмешкой,
понятной только тем, кто его знал. - Вас кто-нибудь оскорбил, графиня?
   - Сир, я прошу правосудия!
   - Против кого?
   - Против Парламента.
   - Вот оно что! - проговорил король, хлопнув в ладоши. - Вы  жалуетесь
на мой Парламент? Доставьте мне удовольствие, образумьте их. У меня тоже
есть основание быть им недовольным, и я тоже прошу у вас  правосудия!  -
прибавил он, передразнивая реверанс старой графини.
   - Сир, ведь вы же, наконец, король, вы - хозяин.
   - Король - да; хозяин - не всегда.
   - Сир, проявите волю.
   - Это как раз то, что я делаю каждый вечер.  На  следующее  утро  они
тоже  проявляют  свою  волю.  А  так  как  наши   желания   диаметрально
противоположны, мы напоминаем Землю и Луну, которые летают вечно одна за
другой, никогда не встречаясь.
   - Сир, у вас довольно мощный голос, чтобы заглушить этих крикунов.
   - Вот тут вы ошибаетесь. Это ведь не я адвокат, а они. Если я  говорю
"да", они отвечают "нет". Найти общий язык совершенно невозможно...  Вот
если бы, когда я говорю "да", вы  нашли  средство  помешать  им  сказать
"нет", я заключил бы с вами союз.
   - Сир, я знаю такое средство.
   - Немедленно дайте мне его.
   - Ну что же, сир, извольте: вам следует занять Королевское кресло.
   - Час от часу не легче! Королевское кресло! - отвечал король.  -  Как
вы могли до этого додуматься? Да это почти революция!
   - У вас будет возможность сказать этим бунтовщикам прямо в лицо,  что
вы - хозяин. Вы знаете, сир, что когда король  проявляет  таким  образом
свою волю, то он один имеет право говорить, никто ему не отвечает. Вы им
скажете: "Я хочу!", и они склонят головы...
   - Идея великолепная! - воскликнула графиня Дю Барри.
   - Да, великолепная, - согласился Людовик XV, - но она не подходит.
   - До чего же красиво, - с жаром продолжала Дю Барри, - кортеж, знать,
пэры, все офицеры короля, за ними - огромная толпа  народу,  и  потом  -
само Королевское кресло с пятью подушками, расшитыми золотыми лилиями...
Пышная была бы церемония!
   - Вы полагаете? - не очень уверенно спросил король.
   - И роскошный королевский наряд:  горностаевая  мантия,  брильянтовый
венец, золотой скипетр, - в  общем,  весь  блеск,  который  так  идет  к
царственному и красивому лицу. Ах, до чего вы были бы великолепны,  сир!
- воскликнула графиня Дю Барри.
   - Со времени вашего детства, сир, - прибавила графиня де Беарн,  -  в
каждом сердце хранится  воспоминание  о  вашей  необыкновенной  красоте.
Кроме того, - продолжала она, - это был бы удобный случай для  господина
канцлера проявить хитрость и сдержанное красноречие, чтобы  эти  людишки
были раздавлены правдой, достоинством, авторитетом.
   - Я должен дождаться преступления со  стороны  Парламента,  -  сказал
Людовик XV, - а уж тогда посмотрим.
   - Чего еще ждать, сир? Что может быть ужаснее того, что сделано?
   - Что же сделано? Рассказывайте.
   - А вы не знаете?
   - Парламент слегка подразнил герцога д'Эгийона, это не  смертельно...
Хотя дорогой герцог - один из моих друзей, - прибавил  король,  взглянув
на графиню Дю Барри. - Итак, Парламент подразнил  герцога  -  я  положил
конец их злобным выпадам, отменив приговор вчера или  третьего  дня,  не
помню точно. Вот мы и квиты.
   - А знаете, сир, - живо проговорила Дю Барри, -  графиня  только  что
нам сообщила, что нынче утром эти господа  в  черных  мантиях  дождались
удобного случая.
   - Что такое? - нахмурившись, спросил король.
   - Расскажите, графиня! Король позволяет, - сказала фаворитка.
   -  Сир!  Господа  советники  решили  больше  не  проводить   судебных
заседаний Парламента до тех пор, пока вы, ваше величество, не  признаете
их правыми.
   - Неужели? - молвил король. - А вы не ошибаетесь, графиня?  Ведь  это
было  бы  неповиновение,  а  мой  Парламент  не  осмелится  восстать,  я
надеюсь...
   - Сир, уверяю вас, что...
   - Полно, графиня, это, верно, слухи.
   - Выслушайте меня, ваше величество.
   - Говорите, графиня.
   - Так вот, мой прокурор вернул мне сегодня мое дело... Он  больше  не
защищает, потому что теперь никто больше не судит.
   - Уверяю вас, что это только слухи. Они пытаются меня запугать.
   При этих словах король взволнованно заходил по комнате.
   - Сир! Может быть, ваше величество скорее поверит герцогу де Ришелье?
Так вот, в моем присутствии герцогу де Ришелье вернули, как и  мне,  все
бумаги, и герцог удалился в ярости.
   - Кто-то скребется в дверь, - заметил король, желая переменить тему.
   - Это Замор, сир. Вошел Замор.
   - Хозяйка! Письмо!
   - Вы позволите, сир?  -  спросила  графиня.  -  О  Господи!  -  вдруг
вскрикнула она.
   - Что такое?
   - Это от господина канцлера, сир. Зная, что ваше величество собирался
ко мне с визитом, господин де  Монеу  просит  меня  испросить  для  него
аудиенцию.
   - Что там могло случиться?
   - Просите господина канцлера! - приказала Дю Барри.
   Графиня де Беарн встала и хотела откланяться.
   - Вы не  мешаете,  графиня,  -  сказал  ей  король.  -  Здравствуйте,
господин де Монеу! Что нового?
   - Сир! - с поклоном отвечал канцлер. - Парламент  вам  раньше  мешал:
теперь нет больше Парламента.
   - Как так? Они, что же, все умерли? Наелись мышьяку?
   - Боже сохрани!.. Нет, сир, они здравствуют. Но они больше не  желает
заседать и подали в отставку. Я только что их принимал.
   - Советников?
   - Нет, сир, отставки.
   - Я же вам говорила, сир, что это  серьезно,  -  вполголоса  заметила
графиня.
   - Очень серьезно! - в нетерпении отвечал король. - Ну  и  что  же  вы
сделали, господин канцлер?
   - Я пришел за указаниями вашего величества.
   - Давайте всех их вышлем. Монеу.
   - Сир, в изгнании они тоже не станут проводить судебные заседания.
   - Давайте прикажем им заседать!..  Неужели  не  существует  более  ни
предписаний, ни королевских указов?..
   - Сир, на этот раз вам придется проявить свою власть.
   - Да, вы правы.
   - Мужайтесь! - шепнула де Беарн графине Дю Барри.
   - И поступить, как хозяин, после того,  как  вы  слишком  часто  вели
себя, как отец! - вскричала графиня.
   - Канцлер! -  медленно  проговорил  король.  -  Я  знаю  только  одно
средство. Оно сильное, но действенное. Я  собираюсь  занять  Королевское
кресло в Парламенте. Надо хоть раз как следует напугать этих господ.
   - Сир! - вскрикнул канцлер. - Прекрасно сказано! Либо они подчинятся,
либо пойдут на разрыв!
   - Графиня! - обратился король к старой сутяге. - Если ваше дело еще и
не слушалось, то, как видите, в том не моя вина.
   - Сир! Вы - величайший в мире король!
   - Да! Да!.. - эхом отозвались графиня, Шон и канцлер.
   - Однако мир так не думает, - пробормотал король.

Глава 29

"КОРОЛЕВСКОЕ КРЕСЛО"

   Итак, состоялось знаменитое "Королевское  кресло"  с  соответствующим
случаю церемониалом, которого  требовали,  с  одной  стороны,  тщеславие
короля, с другой - интриги, подталкивавшие государя  к  государственному
перевороту.
   Королевский дворец был оцеплен войсками. Огромное количество лучников
в коротких юбочках, солдат охраны  и  полицейских  агентов  должны  были
защищать господина канцлера. А  он,  словно  генерал  в  день  решающего
сражения, должен был явиться для участия в этом предприятии.
   Господин канцлер был непопулярен. Он сам это знал, и  если  тщеславие
мешало ему понять губительность для него  этого  шага,  то  люди,  лучше
осведомленные о сложившемся общественном мнении, могли  бы  без  всякого
преувеличения предсказать ему позор или, по крайней мере, шиканье.
   Такой же прием был оказан и герцогу д'Эгийону, которого  инстинктивно
отвергала толпа отчасти после парламентских дебатов. Король  притворялся
спокойным. Однако он был встревожен. Но видно было, как ему нравится его
великолепный королевский наряд; он  полагал,  что  ничто  не  может  так
защитить, как величие.
   Он мог бы прибавить: "И любовь подданных". Но  эти  слова  ему  часто
повторяли в Меце во время его болезни, и он решил, что если скажет  так,
то его обвинят в плагиате.
   Для ее высочества это зрелище было внове, и она в глубине души, может
быть, желала его увидеть. Однако, когда наступило утро, она  с  грустным
видом отправилась на  церемонию  и  не  меняла  во  все  ее  продолжение
выражения  лица,  и  это  способствовало  тому,  что  о  ней   сложилось
благоприятное мнение.
   Графиня Дю Барри была отважная дама. Она верила в свою судьбу, потому
что была молода и хороша собой. И потом, разве о ней  не  все  уже  было
сказано?  Что  нового  можно  было  прибавить?  Казалось,   она   сияла,
освещенная отблеском величия своего возлюбленного - короля.
   Герцог д'Эгийон отважно вышагивал среди шедших впереди короля  пэров.
Его благородное, выразительное лицо не выдавало ни  малейшего  огорчения
или неудовольствия. В то же время он и не  задирал  нос,  чувствуя  себя
победителем. При виде того, как он шел, никто не  догадался  бы  о  том,
какую битву затеяли из-за него король и Парламент.
   В толпе на него  показывали  друг  другу  пальцем;  члены  Парламента
бросали на него испепеляющие взгляды - и только!
   Большая зала Дворца была набита битком, собралось  более  трех  тысяч
человек.
   А вокруг Дворца толпа, сдерживаемая хлыстами судебных исполнителей  и
палками лучников, глухо гудела; не было слышно ни отдельных голосов,  ни
выкриков, однако по звуку можно было догадаться, что собралась  огромная
масса народу.
   В большой зале установилась тишина; когда стихли шаги,  каждый  занял
свое место, и величавый монарх мрачно повелел канцлеру начинать.
   Члены Парламента знали заранее, что Королевское кресло не обещает  им
ничего  хорошего.  Они  понимали,  зачем  их  созвали.  Они  справедливо
полагали, что король собирается объявить им свою волю; однако они знали,
что король кроток, чтобы не сказать - труслив, и если им и суждено  было
испугаться, то лишь последствий церемонии, а не самого заседания.
   Канцлер взял слово. Он был большой  говорун.  Начало  его  речи  было
многословным, и любители выразительного стиля нашли его многообещающим.
   Однако сама речь превратилась постепенно в столь сильный разнос,  что
вызвала у знатных господ улыбку, а члены Парламента  почувствовали  себя
не  в  своей  тарелке  Устами  канцлера  король  приказывал   немедленно
прекратить  всякие  отношения  с  Англией,  от  которой  он  устал.   Он
приказывал Парламенту помириться с герцогом д'Эгийоном, услуги  которого
были ему приятны. За это он обещал, что жизнь потечет, как в  счастливые
времена  золотого  века,  когда  текли  ручейки,  нашептывая  краткие  и
миролюбивые выступления из пяти пунктов; когда на деревьях росли папки с
делами о пределах досягаемости господ адвокатов или прокуроров,  имевших
право их срывать, так как плоды принадлежали им.
   Эти сладкие речи не примирили Парламент с де Монеу,  так  же  как  не
заставили  помириться  и  с  герцогом  д'Эгийоном.  Впрочем,  речь  была
произнесена, и на нее нельзя было ответить.
   Члены Парламента к вящей досаде короля приняли все  как  один  -  что
само  по  себе  придает  силы  -  спокойный  и  безразличный   вид,   не
понравившийся его величеству и занимавшим трибуны аристократам.
   Ее   высочество   побледнела   от   ярости.   Она   впервые   явилась
свидетельницей  неповиновения   толпы.   Она   собиралась   хладнокровно
прикинуть его возможности.
   Отправляясь на церемонию "Королевского креслам, она намеревалась хотя
бы  внешне  проявить  несогласие  с  решением,   которое   должно   было
приниматься  или  быть  официально  объявлено.  Однако  мало-помалу  она
почувствовала себя втянутой в борьбу, причем была на стороне  равных  ей
по  крови  и  по  положению.  По  мере  того  как  канцлер  вгрызался  в
парламентскую плоть, юная гордячка все сильнее возмущалась тем, что  его
зубы недостаточно остры. Ей казалось,  что  она  могла  бы  найти  такие
слова, которые заставили бы дрогнуть сборище, как стадо быков под палкой
погонщика. Короче говоря, она нашла, что канцлер слишком слаб,  а  члены
Парламента - очень сильны.
   Людовик XV был великолепным  физиономистом,  как  все  эгоисты,  если
только они не были лентяями. Он огляделся, желая увидеть, как  встречена
его воля, выраженная, как ему казалось, достаточно красноречиво.
   Побелевшие закушенные губы ее  высочества  сказали  ему  о  том,  что
творится в ее душе.
   Он перевел взгляд на графиню Дю Барри, уверенный в  том,  что  увидит
нечто противоположное, но вместо победоносной  улыбки  он  з