дре  собрала  на  затылке  свои
прекрасные волосы, попросту перехватив их голубой лентой в  тон  платью;
волосы падали ей на щеки и шею, рассыпались по плечам  длинными  густыми
завитками и украшали ее лучше перьев, эгретов и кружев, бывших  тогда  в
моде; у девушки было гордое и, вместе с тем, скромное выражение лица; ее
щек Никогда не касались румяна.
   Андре натягивала на ходу белые шелковые митенки на  тонкие  пальцы  с
закругленными ноготками, такие красивые, что им равных не было  во  всем
мире. А на садовой дорожке оставались следы от ее туфелек нежно-голубого
цвета на высоких каблучках.
   Когда она пришла в павильон Трианона, ей сообщили, что ее  высочество
отправилась  на  прогулку  в  сопровождении   архитектора   и   главного
садовника. С верхнего этажа  доносился  шум  станка,  на  котором  дофин
вытачивал замок для любимого сундука.
   В поисках ее высочества Андре прошла  через  сад,  где,  несмотря  на
раннюю осень, тщательно укрывавшиеся на ночь цветы  тянули  побледневшие
головки, чтобы погреться в мимолетных лучах еще более  бледного  солнца.
Уже близились сумерки, потому что в это  время  года  вечереет  в  шесть
часов, и садовники накрывали стеклянными колпаками самые нежные растения
на каждой грядке.
   Поворачивая на аллею, обсаженную  ровно  подстриженными  деревьями  и
окаймленную  бенгальскими  розами,  которая   заканчивалась   прелестным
газоном, Андре обратила внимание на одного из садовников; увидав ее,  он
оставил  лопату  и  поклонился  с  вежливостью   и   изысканностью,   не
свойственными простому люду.
   Она вгляделась и узнала в нем Жильбера. Несмотря  на  грубую  работу,
его руки  оставались  по-прежнему  достаточно  белыми  для  того,  чтобы
привести в отчаяние барона Де Таверне.
   Андре  невольно  покраснела.  Присутствие  Жильбера   показалось   ей
странной прихотью судьбы.
   Жильбер еще раз поклонился. Андре кивнула в ответ и  продолжала  свой
путь.
   Однако она была существом слишком искренним и отчаянно смелым,  чтобы
противиться движению души и оставить без  ответа  вопрос,  вызвавший  ее
беспокойство.
   Она вернулась, и Жильбер, успевший побледнеть и с ужасом следивший за
тем, как она уходит, внезапно ожил и порывисто шагнул к ней навстречу.
   - Вы здесь, господин Жильбер? - холодно спросила Андре.
   - Да, мадмуазель.
   - Какими судьбами?
   - Мадмуазель! Должен же я на что-то жить, и жить честно.
   - Понимаете ли вы, как вам повезло?
   - Да, мадмуазель, очень хорошо понимаю, - отвечал Жильбер.
   - Неужели?
   - Я хочу сказать, мадмуазель, что вы совершенно правы: я  и  в  самом
деле очень счастлив.
   - Кто вас сюда устроил?
   - Господин де Жюсье, мой покровитель.
   - Да? - с удивлением спросила Андре. - Так вы знакомы с господином де
Жюсье?
   - Он был другом моего первого покровителя и учителя, господина Руссо.
   - Желаю вам удачи, господин Жильбер! - проговорила  Андре,  собираясь
уйти.
   - Вы чувствуете себя лучше, мадмуазель? - спросил  Жильбер,  и  голос
его так задрожал, что можно  было  догадаться,  что  вопрос  исходил  из
самого сердца и передавал каждое движение его души.
   - Лучше? Что это значит? - холодно переспросила Андре.
   - Я... Несчастный случай?..
   - А-а, да, да... Благодарю вас, господин  Жильбер,  я  чувствую  себя
лучше, это была сущая безделица.
   - Да ведь вы едва  не  погибли,  -  в  сильнейшем  волнении  возразил
Жильбер, - опасность была слишком велика!
   Андре  подумала,  что  пора  положить  конец  разговору   с   простым
садовником прямо посреди королевского парка.
   - До свидания, господин Жильбер, - обронила она.
   - Не желает ли мадмуазель розу? - с дрожью в  голосе,  весь  в  поту,
пролепетал Жильбер.
   - Сударь! Вы мне предлагаете то, что вам не принадлежит,  -  отрезала
Андре.
   Потрясенный Жильбер ничего  не  ответил.  Он  опустил  голову.  Андре
продолжала на него смотреть, радуясь тому, что ей удалось показать  свое
превосходство. Жильбер вырвал самый красивый  розовый  куст  и  принялся
обрывать цветы с хладнокровием и достоинством, понравившимися девушке.
   Она  была  очень  добра,  в   ней   было   сильно   развито   чувство
справедливости, и она не могла не  заметить,  что  безнаказанно  обидела
человека ниже себя только за то, что он проявил почтительность. Но,  как
все гордые люди, чувствующие, что они не правы, она поспешила удалиться,
не прибавив ни слова, когда, быть может, извинение или слова  примирения
готовы были сорваться с ее губ.
   Жильбер тоже не произнес ни единого слова. Он швырнул розы  наземь  и
взялся за лопату.  Однако  в  его  характере  гордость  переплеталась  с
хитростью. Он наклонился, собираясь продолжать работу, и  вместе  с  тем
хотел посмотреть на удалявшуюся Андре. Перед тем как свернуть на  другую
аллею, она не удержалась и обернулась. Она была женщина.
   Жильбера порадовала ее слабость. Он сказал себе, что в  новой  борьбе
только что одержал победу.
   "Я сильнее ее, - подумал он, - и я  буду  над  ней  властвовать.  Она
гордится своей красотой, своим именем, растущим состоянием, ей вскружила
голову моя любовь, о которой она, возможно, догадывается - от этого  она
становится еще желаннее для бедного  садовника,  который  не  может  без
дрожи на нее взглянуть. О, эта дрожь,  этот  озноб  недостойны  мужчины!
Придет день, и она заплатит за все подлости, на какие я  иду  ради  нее!
Ну, а сегодня я и так довольно поработал, - прибавил  он,  -  и  победил
неприятеля... Я должен был бы оказаться слабее, потому что ее люблю, а я
в десять раз сильнее".
   Он еще раз в приливе счастья повторил про себя эти слова. Откинув  со
лба красивые черные волосы, с силой воткнув лопату в  землю,  он  словно
лось, бросился через заросли кипарисов и тисов, легким ветерком пронесся
между прикрытыми колпаками  растениями,  не  задев  ни  одного  из  них,
несмотря на стремительный бег, и замер на  крайней  точке  описанной  им
диагонали с целью опередить Андре, шедшую по круговой дорожке.
   Оттуда он в самом деле увидал, как задумчиво она  идет.  По  виду  ее
можно было угадать, что  она  чувствует  себя  униженной.  Она  опустила
прекрасные  глаза  долу,  ее  правая  рука  безжизненно   висела   вдоль
развевавшегося платья. Спрятавшись в зарослях  грабового  питомника,  он
услыхал, как она раза два вздохнула, словно разговаривая сама  с  собой.
Она прошла так близко от скрывавших Жильбера деревьев, что,  протяни  он
руку, он  мог  бы  коснуться  Андре.  Он  уже  был  готов  сделать  это,
охваченный безумной лихорадкой, от которой голова его шла кругом.
   Однако, нахмурив брови, он  волевым  движением,  напоминавшим  скорее
ненависть, прижал судорожно сжатую руку к груди.
   "Опять слабость!" - сказал он себе и еле слышно прибавил:
   - До чего же она хороша!
   Возможно, Жильбер еще долго любовался бы Андре, потому что аллея была
длинная, а Андре шла медленно.  Однако  на  эту  аллею  выходили  другие
дорожки, откуда могла явиться какая-нибудь досадная  помеха.  Судьба  на
этот раз была немилостива к  Жильберу:  досадная  помеха  в  самом  деле
представилась в лице господина, вышедшего на аллею с ближайшей  к  Андре
боковой дорожки, иными словами -  почти  напротив  зеленой  рощицы,  где
прятался Жильбер.
   Этот не вовремя явившийся господин шагал  уверенно,  мерными  шагами;
зажав шляпу под мышкой, он высоко держал голову, а левую руку опустил на
эфес шпаги. На нем был бархатный  костюм,  сверху  -  накидка,  подбитая
соболем. Он шел, чеканя шаг, у него  были  красивые  породистые  ноги  с
высоким подъемом.
   Продолжая идти  вперед,  господин  заметил  Андре.  Должно  быть,  ее
внешность привлекла его внимание: он ускорил  шаг,  сошел  с  дорожки  и
пошел наискосок через рощу, чтобы оказаться как можно скорее на  пути  у
Андре.
   Разглядев этого господина,  Жильбер  невольно  вскрикнул  и,  подобно
вспугнутому дрозду, бросился бежать.
   Маневр господина  удался.  Он,  несомненно,  имел  в  подобных  делах
большой опыт. Не прошло и нескольких  минут,  как  он  оказался  впереди
Андре, хотя еще совсем недавно  шел  за  ней  на  довольно  значительном
расстоянии.
   Услыхав его шаги, Андре сначала отошла в сторону, давая ему дорогу, и
только потом на него взглянула.
   Господин тоже на нее смотрел, и не просто, а во все  глаза;  он  даже
остановился, желая получше ее разглядеть, потом еще раз обернулся.
   - Мадмуазель! - любезно заговорил  он.  -  Куда  вы  так  торопитесь,
скажите на милость?
   При звуке его голоса Андре подняла голову и шагах в  тридцати  позади
него заметила неторопливо шагавших двух офицеров  охраны.  Она  обратила
внимание на голубую ленту, выглядывавшую из-под собольей  накидки  этого
господина и, испугавшись  неожиданной  встречи  и  любезного  обращения,
прервавшего ее мысли, заметно побледнела.
   - Король! - прошептала она, низко поклонившись.
   - Мадмуазель!.. - приближаясь, произнес в ответ Людовик XV. - У  меня
плохое зрение, и я вынужден просить вас назвать свое имя.
   - Мадмуазель де Таверне, - едва слышно прошептала девушка  в  сильном
смущении.
   - А-а,  да,  да!  Как  хорошо,  должно  быть,  погулять  в  Трианоне,
мадмуазель! - продолжал король.
   - Я иду к ее высочеству, она меня ждет, - сказала  Андре,  приходя  в
еще большее волнение.
   - Я  вас  к  ней  отведу,  мадмуазель,  -  молвил  Людовик  XV.  -  Я
по-соседски собирался навестить  свою  дочь.  Позвольте  предложить  вам
руку, раз нам по пути.
   Андре почувствовала, как ее глаза  заволокло  пеленой,  затем  пелена
опустилась на сердце. В самом деле, а, л бедной  девушки  было  огромной
честью опереться на руку самого короля,  это  было  нечаянной  радостью,
столь  невероятной  милостью,  которой   мог   бы   позавидовать   любой
придворный; Андре была как во сне.
   Она склонилась в глубоком реверансе и с таким благоговением взглянула
на короля, что он был вынужден еще раз поклониться.  Обыкновенно,  когда
дело касалось церемониала и вежливости, Людовик XV вспоминал о  Людовике
XIV. Традиции хороших манер восходили еще ко временам Генриха IV.
   Итак, он предложил руку  Андре,  она  коснулась  горячими  пальчиками
перчатки короля, и они вдвоем отправились к павильону, где, как доложили
королю, он должен был найти  ее  высочество  в  обществе  архитектора  и
главного садовника.
   Читатель может быть совершенно уверен, что Людовик  XV,  не  любивший
пеших прогулок, выбрал на сей раз самую длинную  дорогу,  ведя  Андре  в
Малый Трианон. Оба офицера, сопровождавшие на некотором  расстоянии  его
величество, заметили ошибку короля и  очень  огорчились,  так  как  были
легко одеты, а на улице становилось свежо.
   Король и  мадмуазель  де  Таверне  пришли  поздно  и  не  застали  ее
высочество там, где надеялись ее найти. Мария-Антуанетта незадолго перед
их приходом ушла, не желая заставлять ждать  дофина,  любившего  ужинать
между шестью и семью часами.
   Ее высочество пришла ровно в шесть. До крайности  пунктуальный  дофин
уже стоял на пороге  столовой,  собираясь  войти,  как  только  появится
метрдотель. Ее высочество сбросила накидку на руки одной из  камеристок,
подошла к дофину и, весело подхватив его под руку, увлекла в столовую.
   Стол был накрыт для двух прославленных амфитрионов.
   Каждый из них сидел посредине, оставляя свободным почетное  место  во
главе стола. Принимая во внимание то обстоятельство,  что  король  любил
появляться неожиданно, это место не занимали с некоторых пор даже тогда,
когда было много гостей. На  этом  почетном  краю  стола  прибор  короля
занимал значительное место; метрдотель, не рассчитывавший  на  появление
именитого гостя, подавал с этой стороны.
   За стулом дофина, на достаточном от него расстоянии для  того,  чтобы
могли проходить  лакеи,  герцогиня  де  Ноай  держалась  прямо,  хотя  и
изобразила на своем лице любезность по случаю ужина.
   Рядом с  герцогиней  де  Ноай  находились  другие  дамы,  которым  их
положение при дворе вменяло в обязанность  или  в  виде  особой  милости
разрешалось присутствовать на ужине их высочеств.
   Три раза в неделю герцогиня де Ноай ужинала  за  одним  столом  с  их
высочествами. Однако в те дни, когда она  не  ужинала,  она  ни  в  коем
случае не упускала возможности просто присутствовать на  ужине.  Кстати,
это был способ протеста против исключения четырех дней из семи.
   Напротив герцогини  де  Ноай,  прозванной  ее  высочеством  "госпожой
Этикет", на таком же возвышении находился герцог де Ришелье.
   Он тоже очень строго придерживался правил приличия,  вот  только  его
этикет оставался невидимым для глаз, потому что был надежно спрятан  под
изысканной   элегантностью,   а   иногда   и   под   самым    утонченным
зубоскальством.
   В  результате  этого  противостояния  главного  камергера  и   первой
фрейлины ее высочества разговор, постоянно обрываемый  первой  фрейлиной
ее  высочества  герцогиней  де  Ноай,  неизменно  возобновлялся  главным
камергером герцогом де Ришелье.
   Маршал много  путешествовал,  побывал  при  всех  королевских  дворах
Европы, отовсюду перенимал тон, соответствовавший его темпераменту, знал
все анекдоты и потому,  обладая  редкостным  тактом  и  будучи  знатоком
правил приличия, безошибочно определял, какие из них можно рассказать за
столом юных инфантов, а какие - в тесном кругу у графини Дю Барри.
   В этот вечер он заметил, что ее высочество ест с  большим  аппетитом,
да и дофин ей не  уступает.  Он  предположил,  что  они  вряд  ли  будут
способны поддержать беседу и что ему  придется  заставить  герцогиню  де
Ноай пройти через часовое чистилище.
   Он заговорил о философии и театре: это  были  две  темы,  ненавистные
почтенной герцогине.
   Он  пересказал  последние  каламбуры  фернейского  философа,  как   с
некоторых  пор  называли  автора  "Генриады".  Увидев,   что   герцогиня
изнемогает, он стал во всех подробностях рассказывать,  с  каким  трудом
ему удалось заставить хорошо  играть  актрис  королевского  театра,  что
входило в обязанности главного камергера.
   Ее высочество интересовалась искусствами, особенно театром, самолично
подбирала костюм Клитемнестры для мадмуазель Ранкур, поэтому она слушала
Ришелье не просто благосклонно, но с большим удовольствием.
   Бедная фрейлина вопреки этикету стала  ерзать  на  своем  возвышении,
громко сморкалась и осуждающе качала головой, не замечая облаков  пудры,
окутывавших ее голову при  каждом  движении,  подобно  снежному  облаку,
обволакивающему вершину Монблана при каждом порыве ветра.
   Но развлекать только ее высочество было недостаточно, надо  было  еще
понравиться дофину. Ришелье оставил в покое театр, к которому  наследник
французской короны никогда не выказывал особого пристрастия, и заговорил
о философии. Он с такою же горячностью  стал  поддерживать  англичан,  с
какой Руссо говорил об Эдуарде Бомстоне.
   А герцогиня де  Ноай  ненавидела  англичан  так  же  яростно,  как  и
философов.
   Свежая мысль была для нее утомительной,  усталость  проникла  во  все
поры ее существа. Г-жа Де Ноай чувствовала, что  создана  консерватором,
она готова была выть от новых мыслей, как воют собаки при виде  людей  в
масках.
   Ришелье, ведя эту игру, убивал двух зайцев: он мучил г-жу Этикет, что
доставляло видимое удовольствие ее высочеству, и то тут, то там вставлял
добродетельные  афоризмы  или  подсказывал  математические  аксиомы  его
высочеству, любителю точных формулировок.
   Итак, он ловко исполнял обязанности  придворного  и  в  то  же  время
старательно искал глазами того, кого он рассчитывал встретить, но до сих
пор не находил.  Вдруг  снизу  раздался  крик,  отдавшийся  под  сводами
дворца, а затем повторенный другими голосами сначала на лестнице,  затем
перед дверью в столовую.
   - Король!
   При этом магическом слове г-жу де Ноай  подбросило,  словно  стальной
пружиной; Ришелье, напротив, неторопливо поднялся; дофин поспешно  вытер
губы и встал, устремив взгляд на дверь.
   Ее  высочество  направилась  к  лестнице,  чтобы  как  можно   раньше
встретить короля и оказать ему гостеприимство.

Глава 20

ВОЛОСЫ КОРОЛЕВЫ

   Король  поднимался  по  лестнице,  не  выпуская  руку  мадмуазель  де
Таверне. Дойдя до площадки, он стал с ней столь  галантно  и  так  долго
раскланиваться,  что  Ришелье  успел  заметить  поклоны,  восхитился  их
изяществом и спросил себя, какая счастливица их удостоилась.
   В неведении  он  находился  недолго.  Людовик  XV  взял  за  руку  ее
высочество, она все видела и, разумеется, узнала Андре.
   - Дочь моя, - сказал он принцессе, - я  без  церемоний  зашел  к  вам
поужинать. Я прошел через весь парк, по дороге  встретил  мадмуазель  де
Таверне и попросил меня проводить.
   -  Мадмуазель  де  Таверне!  -  прошептал  Ришелье,  растерявшись  от
неожиданности. - Клянусь честью, мне повезло!
   - Я не только не стану бранить мадмуазель  за  опоздание,  -  любезно
отвечала ее высочество, - я хочу поблагодарить ее за то, что она привела
к нам ваше величество.
   Красная, как вишня, Андре молча поклонилась.
   "Дьявольщина! Да она  в  самом  деле  хороша  собой,  -  сказал  себе
Ришелье, - старый дурак Таверне не преувеличивал".
   Король уже сидел за столом, успев поздороваться с  дофином.  Обладая,
как и его предшественник, завидным аппетитом, монарх отдал должное тому,
как проворно метрдотель подавал ему блюда.
   Король сидел спиной к двери и, казалось, что-то или, вернее,  кого-то
искал.
   Мадмуазель де Таверне не пользовалась привилегиями, так как положение
Андре при ее высочестве еще не было определено, поэтому в  столовую  она
не вошла. Низко присев в реверансе в ответ на поклон короля, она  прошла
в комнату ее высочества - та несколько раз  просила  ее  почитать  перед
сном.
   Ее высочество поняла, что взгляд короля ищет ее прекрасную чтицу.
   - Господин де Куани! - обратилась  она  к  молодому  офицеру  охраны,
стоявшему за спиной у короля. - Пригласите,  пожалуйста,  мадмуазель  де
Таверне. С позволения госпожи де Ноай мы сегодня отступим от этикета.
   Де Куани вышел и спустя минуту ввел Андре, оглушенную сыпавшимися  на
нее милостями и трепетавшую от волнения.
   - Садитесь здесь, мадмуазель, - сказала  ее  высочество,  -  рядом  с
герцогиней.
   Андре робко поднялась на возвышение; она была так смущена,  что  села
на расстоянии фута от фрейлины.
   Герцогиня бросила на нее такой испепеляющий взгляд, что  бедное  дитя
будто прикоснулось к Лейденской банке; девушка отлетела по меньшей  мере
фута на четыре.
   Людовик XV с улыбкой за ней наблюдал.
   "Вот это я понимаю! - воскликнул про себя де Ришелье. - Пожалуй,  мне
не придется вмешиваться: все идет своим чередом".
   Король обернулся и заметил маршала, готового выдержать его взгляд.
   - Здравствуйте, герцог! - вымолвил Людовик XV. - Дружно ли вы  живете
с герцогиней де Ноай?
   - Сир! - отвечал маршал. -  Герцогиня  всегда  оказывает  мне  честь,
обращаясь со мной, как с ветреником.
   - Разве вы тоже ездили по дороге на Шателу?
   - Я, сир? Клянусь вам, нет. Я осыпан милостями вашего величества.
   Король не ожидал такого ответа, он собирался позубоскалить, но герцог
его опередил.
   - Что же я сделал, герцог?
   -  Сир!  Ваше  величество  поручили  командование  рейтарами  герцогу
д'Эгийону, моему родственнику.
   - Да, вы правы, герцог.
   - А для такого шага нужны смелость и ловкость вашего величества, ведь
это почти государственный переворот.
   Ужин подходил к концу. Король выждал минуту и поднялся из-за стола.
   Разговор становился для него  щекотливым,  однако  Ришелье  решил  не
выпускать добычу из рук. Когда король заговорил с  герцогиней  де  Ноай,
принцессой и мадмуазель де Таверне, Ришелье  ловко  сумел  вмешаться,  а
потом и вовсе овладел разговором и направил его в нужное русло.
   - Знает ли ваше величество, что успехи придают смелости?
   - Вы хотите сказать, что чувствуете себя сме