зительно для  нас,  барон.  Наши  каски  украшены
короной, а мы склоняем головы перед этими дурами.
   - Совершенно верно! - прошептал Таверне. - Теперь  мне  понятно,  что
при дворе нет достойных людей из-за новых порядков.
   - Раз нет королевы, нет и женщин. Раз нет женщин, нет  и  придворных.
Король содержит гризетку, и на троне теперь восседает  простой  народ  в
лице мадмуазель Жанны Вобернье, парижской белошвейки.
   - Да, правда, и...
   - Видишь ли, барон, - перебил его маршал, - если  бы  сейчас  нашлась
умная женщина, желавшая править Францией, для нее нашлась бы  прекрасная
роль...
   - Понятное дело! -  с  замиранием  сердца  проговорил  Таверне.  -  К
сожалению, место занято.
   - Прекрасная роль нашлась бы для женщины, -  продолжал  маршал,  -  у
которой не было бы таких пороков, как у этих  шлюх,  однако  она  должна
была бы обладать ловкостью, быть расчетливой и осмотрительной. Она могла
бы так высоко взлететь, что о ней продолжали  бы  говорить  даже  тогда,
когда монархия перестанет существовать. Ты не знаешь, барон,  твоя  дочь
достаточна умна?
   - Она очень умна, у нее много здравого смысла.
   - Она так хороша собой!
   - Ты правда так думаешь?
   - Да, она обладает сладострастным очарованием, которое  так  нравится
мужчинам. Вместе с тем она до такой степени добра  и  целомудренна,  что
внушает уважение даже женщинам... Такое сокровище надо беречь, дружище!
   - Ты говоришь об этом с таким жаром...
   - Я? Да я от нее без ума и хоть завтра женился бы на ней, не  будь  у
меня за плечами  семидесяти  четырех  лет.  Однако  хорошо  ли  она  там
устроена? Окружена ли она  роскошью,  как  того  заслуживает  прекрасный
цветок?.. Подумай об этом, барон. Сегодня вечером она одна  возвращалась
к себе, не имея ни камеристки, ни охраны, только в  сопровождении  лакея
ее высочества,  освещавшего  ей  фонарем  дорогу:  она  была  похожа  на
прислугу.
   - Что же ты хочешь, герцог! Ведь ты знаешь, что я небогат.
   - Богат ты или нет, дорогой  мой,  у  твоей  дочери  должна  быть  по
крайней мере камеристка. Таверне вздохнул.
   - Я это и сам знаю, - согласился он, - камеристка ей  нужна,  вернее,
была бы нужна.
   - Ну и что же? Неужели у тебя нет ни одной? Барон не отвечал.
   - А эта миленькая девчонка? - продолжал Ришелье. -  Она  тут  недавно
вертелась... Хорошенькая, изящная, клянусь честью.
   - Да, но...
   - Что, барон?
   - Ее-то я как раз и не могу послать в Трианон.
   - Почему же? Мне, напротив, кажется, что она  отлично  подойдет;  она
будет прекрасной субреткой.
   - Ты, верно, не видел ее лица, герцог?
   - Я-то? Именно на него я и смотрел.
   - Раз ты ее видел, ты должен был заметить странное сходство!..
   - С кем?
   - С... Угадай, попробуй!.. Полите сюда,  Николь.  Николь  явилась  на
зов. Как истинная служанка, она подслушивала под дверью.
   Герцог взял ее за руки и притянул к себе, зажав между ног ее  колени,
однако бесцеремонный взгляд большого вельможи и распутника нисколько  ее
не смутил, она ни на секунду не потеряла самообладания.
   - Да, - сказал он, - да, она в самом деле похожа, это верно.
   - Ты знаешь, на кого, и,  значит,  понимаешь,  что  нельзя  рисковать
благополучием нашей семьи из-за такого нелепого стечения  обстоятельств.
Разве приятно будет самой прославленной даме в Европе убедиться  в  том,
что она похожа на мадмуазель Николь-Дырявый-Чулок?
   - Да точно ли этот Дырявый-Чулок похож на самую прославленную даму? -
ядовито заговорила Николь, освобождаясь из рук герцога, чтобы  возразить
барону де Таверне. - Неужели у  прославленной  дамы  такие  же  округлые
плечики,  живой  взгляд,  полненькие  ножки  и  пухлые  ручки,   как   у
Дырявого-Чулка? В любом случае, господин барон, - в гневе закончила она,
- я не могу поверить, что вы меня до такой степени низко цените.
   Николь раскраснелась от гнева, и это ее очень красило.  Герцог  снова
схватил ее за руки, опять зажал ее колени меж ног  и  посмотрел  на  нее
ласково и многообещающе.
   - Барон! - заговорил он. - Николь, разумеется, нет равных при дворе -
так я, во всяком случае, думаю. Ну а что касается прославленной дамы,  с
которой,  признаюсь,  у  нее  есть  обманчивое  сходство,  тут  мы  свое
самолюбие спрячем...  У  вас  светлые  волосы  восхитительного  оттенка,
мадмуазель Николь. У вас царственные очертания бровей и носа. Ну что же,
достаточно вам  будет  провести  перед  зеркалом  четверть  часа,  и  от
недостатков, какие находит господин барон, не останется и следа. Николь,
дитя мое, хотите отправиться в Трианон?
   -  О!  -  вскричала  Николь;  вся  ее  мечта  выплеснулась   в   этом
восклицании.
   - Итак, вы поедете в Трианон, дорогая, и составите там свое  счастье,
не омрачая счастья других. Барон! Еще одно слово.
   - Пожалуйста, дорогой герцог!
   - Иди, прелестное дитя, оставь нас на минутку, - проговорил Ришелье.
   Николь вышла. Герцог приблизился к барону.
   - Я потому так тороплю вас с посылкой камеристки для вашей дочери,  -
сказал он, - что это доставит удовольствие  королю.  Его  величество  не
любит бедность,  -  напротив,  ему  приятно  будет  увидеть  хорошенькое
личико. Я так все это понимаю.
   - Пусть Николь  едет  в  Трианон,  раз  ты  думаешь,  что  это  может
доставить королю удовольствие, - отвечал барон, загадочно улыбаясь.
   - Ну, раз ты мне позволяешь, я беру ее с собой:  она  доедет  в  моей
карете.
   -  Однако  ее  сходство  с  ее  высочеством...  Надо  бы   что-нибудь
придумать, герцог.
   - Я уже придумал. Это сходство исчезнет под руками Рафте  в  четверть
часа. За это я тебе ручаюсь... Напиши записочку дочери,  барон,  объясни
ей важность, которую ты придаешь тому, чтобы при ней была  камеристка  и
чтобы ее звали Николь.
   - Ты полагаешь, что ее непременно должны звать Николь?
   - Да, я так думаю.
   - И что другая Николь...
   - ..не  сможет  ее  заменить  на  этом  месте  -  почетном,  как  мне
представляется.
   - Я сию минуту напишу.
   Барон написал письмо и вручил его Ришелье.
   - А указания, герцог?
   - Я дам их Николь. Она сообразительна? Барон улыбнулся.
   - Ну так ты мне ее доверяешь?.. - спросил Ришелье.
   - Еще бы! Это твое дело, герцог. Ты у меня ее  попросил,  я  ее  тебе
вручаю. Делай с ней, что пожелаешь.
   - Мадмуазель, следуйте за мной, - поднимаясь, проговорил герцог, -  и
поскорее.
   Николь не заставила повторять это дважды. Не спросив согласия барона,
она в пять минут собрала  свои  пожитки  в  небольшой  узелок  и,  легко
ступая, точно на крыльях, устремилась к карете, вспорхнула на облучок  и
уселась рядом с кучером его светлости.
   Ришелье попрощался с другом, еще раз выслушав слова благодарности  за
услугу, оказанную им Филиппу де Таверне.
   И ни слова об Андре: говорить о ней было излишне.

Глава 22

МЕТАМОРФОЗЫ

   Николь никогда еще не была так счастлива. Для нее уехать из Таверне в
Париж было даже не так важно, как из Парижа - в Трианон.
   Она была так любезна с кучером де Ришелье, что на следующее же утро о
новой камеристке только и было  разговору  во  всех  каретных  сараях  и
мало-мальски аристократических передних Версаля и Парижа.
   Когда карета прибыла в особняк Гановер, де Ришелье взял  служанку  за
руку и повел во второй этаж, где ожидал Рафте, аккуратно  отвечавший  от
имени маршала на корреспонденцию.
   Из всех занятий маршала война играла важнейшую роль, и Рафте стал, по
крайней мере по части теории, таким знатоком  военного  искусства,  что,
живи Полиб и шевалье де Фолар в наши дни, они были бы счастливы получить
одну из его памяток о фортификациях  или  маневрах:  из-под  пера  Рафте
каждую неделю выходили все новые и новые памятки.
   Рафте  был  занят  составлением  плана  кампании  против  англичан  в
Средиземном море, когда вошел маршал и сказал:
   - Рафте, взгляни-ка на эту девочку! Рафте посмотрел на Николь.
   - Очень мила,  ваша  светлость,  -  проговорил  он,  многозначительно
подмигнув.
   - Да, но ее сходство?.. Рафте, я имею в виду ее сходство!
   - Э-э, верно. Ах, черт возьми!
   - Ты заметил?
   - Невероятно! Вот что ее погубит или, напротив, составит счастье.
   - Сначала погубит, но мы наведем в этом  деле  порядок.  Как  видите,
Рафте, у нее белокурые волосы. Да ведь это совсем нетрудно, правда?
   - Нужно только перекрасить  их  в  черный  цвет,  ваша  светлость,  -
подхватил Рафте, взявший в привычку заканчивать мысли своего хозяина,  а
часто и думать за него.
   - Ступай в мою туалетную комнату, малышка, - приказал маршал. -  Этот
господин очень ловок,  он  сейчас  сделает  из  тебя  самую  красивую  и
неузнаваемую субретку Франции.
   В самом деле, десять минут спустя при помощи черной жидкости, которой
каждую неделю  пользовался  маршал,  подкрашивая  седые  волосы,  -  это
кокетство, какое герцог позволял себе, как он  утверждал,  еще  довольно
часто, отправляясь в салон к одной  своей  знакомой,  -  Рафте  выкрасил
прекрасные пепельные волосы Николь в черный цвет. Затем он провел по  ее
густым светлым бровям булавочной головкой, которую  перед  тем  подержал
над пламенем свечи. Благодаря этому он придал  ее  жизнерадостному  лицу
фантастическое выражение, ее живым и светлым глазам сообщил страстный, а
временами - мрачный взгляд. Можно  было  подумать,  что  Николь  -  фея,
вышедшая по приказу повелителя из волшебной  бутылки,  где  до  сих  пор
находилась по воле чародея.
   -  А  теперь,  красавица,  -  проговорил  Ришелье,  протянув  зеркало
пораженной Николь, - взгляните, как вы очаровательны, а  самое  главное,
как мало вы похожи  на  прежнюю  Николь.  Вам  нечего  больше  опасаться
гибели, теперь вы будете иметь успех.
   - Ваша светлость! - воскликнула девушка.
   - А для этого нам осталось только  условиться.  Николь  покраснела  и
опустила глаза; плутовка ожидала, без сомнения,  речей,  на  которые  де
Ришелье был такой мастер.
   Герцог понял и, чтобы покончить с недоразумением, обратился к Николь:
   - Сядьте вот в это кресло, милое  дитя,  рядом  с  господином  Рафте.
Слушайте  меня  внимательно...  Господин  Рафте  нам  не  помешает,   не
беспокойтесь. Напротив, он выскажет нам свое мнение. Вы расположены меня
слушать?
   - Да, ваша светлость, - пролепетала устыженная  Николь,  введенная  в
заблуждение своим тщеславием.
   Беседа де Ришелье с Рафте и  Николь  длилась  добрый  час.  Потом  он
отослал девушку спать к служанкам особняка.
   Рафте вернулся к  военной  памятке,  а  де  Ришелье  лег  в  постель,
просмотрев прежде письма, предупреждавшие его о происках  провинциальных
парламентов против д'Эгийона и шайки Дю Барри.
   На следующее утро одна из его  карет  без  гербов  отвезла  Николь  в
Трианон и, оставив ее с маленьким узелком возле решетки, укатила.
   Высоко подняв голову, с надеждой во взоре, Николь спросила  дорогу  и
подошла к двери служебного помещения.
   Было шесть часов утра. Андре уже встала и оделась. Она писала отцу  о
происшедшем накануне счастливом событии, о чем  барона  де  Таверне  уже
известил, как мы говорили, де Ришелье.
   Должно быть, наши читатели не забыли о каменном крыльце,  ведущем  со
стороны сада в часовню Малого Трианона. С паперти часовни лестница ведет
направо во второй этаж, то есть в комнаты находившихся на службе дам,  в
те  самые  комнаты,  окруженные,  словно  аллеей,   Длинным   освещенным
коридором со стороны сада.
   Комната Андре в этом коридоре была первой налево. Она  была  довольно
просторна, хорошо освещалась  благодаря  окну,  выходившему  на  большой
конюший двор;  комнату  отделяла  от  коридора  маленькая  передняя,  из
которой влево и вправо уходили две туалетные комнаты.
   Комната эта, слишком скромная, если принять во внимание  образ  жизни
особ, находившихся на службе при блестящем дворе,  была  очаровательной,
очень удобной Для жилья кельей, веселым убежищем и  местом  отдохновения
от дворцовой суеты. Здесь могла укрыться  честолюбивая  душа,  переживая
выпавшие на ее долю в этот день  оскорбления  или  разочарования.  Здесь
также могла отдохнуть в тишине и одиночестве, укрывшись от великих  мира
сего, возвышенная и печальная душа.
   В самом деле, здесь не существовало ни  превосходства  положения,  ни
обязанностей, ни замечаний - стоило лишь переступить порог  и  подняться
по лестнице часовни. Тишина, как в монастыре, и  такое  же  освобождение
плоти, как в тюрьме. Кто был рабом во дворце, тот становился хозяином  в
помещении служб.
   Андре, с ее нежной и гордой Душой, умела  находить  радость  во  всех
этих мелочах. И не потому, что ей необходимо было  искать  утешения  для
раненого честолюбия или отдохновения  для  ненасытной  фантазии;  просто
Андре чувствовала себя свободнее в четырех стенах своей комнаты,  нежели
в дорогих гостиных Трианона, по которым она проходила робко, а иногда  и
со страхом.
   Здесь, в своем углу, где она чувствовала себя, как дома, девушка  без
всякого  смущения  вспоминала  великих  мира  сего,  ослеплявших  ее  на
протяжении целого дня. Находясь в окружении цветов, сидя  за  клавесином
или погрузившись в немецкие книги - верные спутники тех, кто  пропускает
прочитанное через  сердце,  Андре  не  боялась,  что  судьба  пошлет  ей
огорчение или отнимет радость.
   "Здесь у меня есть почти все, что нужно перед смертью, -  думала  она
по вечерам, когда возвращалась, исполнив все свои обязанности, и,  надев
пеньюар в широкую складку, отдыхала душой и телом.  -  Может  быть,  мне
суждено когда-нибудь разбогатеть, но беднее, чем  теперь,  я  не  стану,
потому что со мной навсегда останутся цветы,  музыка  и  хорошая  книга,
которая поддержит в одиночестве.
   Андре добилась позволения завтракать  у  себя  в  комнате,  когда  ей
заблагорассудится. Она очень дорожила этой милостью,  потому  что  могла
теперь оставаться у себя до полудня, если ее высочество не  вызывала  ее
для чтения или для участия в утренней прогулке. В хорошую погоду она  по
утрам шла с книгой в лес, раскинувшийся от Трианона до Версаля.  Проведя
два часа на свежем воздухе в размышлениях и мечтах, она  возвращалась  к
завтраку, не встретив порой ни одной души, ни господина, ни слуги.
   Если было слишком жарко и солнце припекало даже сквозь густую листву,
Андре всегда могла укрыться в прохладе своей комнаты, которую можно было
быстро  проветрить,  открыв  и  окно,  и  выходившую  в  коридор  дверь.
Небольшая софа под ситцевым покрывалом, четыре одинаковых стула, девичья
кровать под круглым пологом с занавесками из той же ткани, что и  обивка
на мебели, две китайские вазы  на  камине,  квадратный  стол  на  медных
ножках - вот что составляло мир, в котором были  заключены  все  надежды
Андре, все ее желания.
   Итак, мы сказали, что девушка сидела у себя в комнате и писала письмо
отцу, когда робкий стук в дверь коридора привлек ее внимание.
   Она  подняла  голову  и,  увидев,  что  дверь  отворяется,   тихонько
вскрикнула от удивления, когда  в  дверях  показалось  улыбающееся  лицо
Николь.

Глава 23

КАК РАДОСТЬ ОДНИХ ЛЮДЕЙ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ В ОТЧАЯНИЕ ДРУГИХ

   - Здравствуйте, мадмуазель! Это  я!  -  присев  в  реверансе,  весело
вымолвила Николь;  зная  нрав  хозяйки,  она,  должно  быть,  испытывала
некоторое беспокойство.
   - Как вы  здесь  оказались?  -  спросила  Андре,  откладывая  перо  и
готовясь к серьезному разговору.
   - Мадмуазель совсем обо мне забыла, а я вот приехала!
   - Если я о вас и забыла, мадмуазель, это означает лишь то, что у меня
были для этого причины. Кто вам позволил явиться?
   -  Господин  барон,  разумеется,  мадмуазель!  -   отвечала   Николь,
недовольно сдвинув красивые черные  брови,  которыми  она  была  обязана
щедрости Рафте.
   - Вы нужны моему отцу в Париже, мне же, напротив, нет в вас здесь  ни
малейшей надобности... Можете возвращаться, дитя мое.
   - Ах, неужели мадмуазель совсем меня не любит?
   А я-то думала, что доставлю вам удовольствие!.. Стоит ли после  этого
любить, если  вас  ждет  такая  награда!..  -  глубокомысленно  заметила
Николь.
   Она изо всех сил выдавила из своих красивых глазок слезу.
   В ее упреке было достаточно искренности  и  чувствительности,  и  это
пробудило в Андре сочувствие.
   - Дитя мое, - заговорила она, - здесь есть кому прислужить мне, я  же
не могу позволить себе навязывать ее высочеству лишний рот.
   - Как будто этот рот такой уж большой!  -  с  очаровательной  улыбкой
возразила Николь.
   - Это неважно, Николь. Твое присутствие здесь невозможно.
   - Из-за сходства? - спросила девушка. - Разве вы ничего не замечаете,
мадмуазель?
   - Да, мне кажется, ты действительно изменилась.
   - Еще бы! Добрый господин, тот самый,  что  помог  господину  Филиппу
получить звание, приехал к нам вчера вечером  и,  увидав,  что  господин
барон расстроен тем, что оставил вас здесь без камеристки,  сказал,  что
нет ничего проще, как превратить меня из блондинки в брюнетку.  Он  взял
меня с собой, перекрасил меня, как видите, и вот я здесь.
   Андре улыбнулась.
   - Должно быть, ты очень меня любишь, если любой ценой хочешь  попасть
в Трианон, где я почти пленница, - молвила она.
   Николь окинула комнату беглым и вместе с тем проницательным взглядом.
   - Невеселая комнатка, - заметила она. -  Но  ведь  вы  не  все  время
проводите здесь?
   - Нет, - ответила Андре - А ты?
   - Что я?
   - Тебе не бывать в гостиной рядом с ее высочеством; у тебя  не  будет
ни игр, ни прогулок, ни общества, ты всегда будешь  здесь,  ты  рискуешь
умереть от скуки.
   - Да ведь есть же окошко, - возразила  Николь,  -  из  него  я  смогу
увидеть хоть бы краешек белого света; или, например,  через  приоткрытую
дверь... А если мне можно увидеть что-то, то и  меня  кто-нибудь  сможет
заметить. Вот и все, что мне нужно, не беспокойтесь обо мне.
   - Повторяю, Николь: я не могу тебя оставить без позволения.
   - Какого позволения?
   - От батюшки.
   - Это ваше последнее слово?
   - Да, это мое последнее слово.
   Николь вынула из горжетки письмо барона де Таверне.
   - Раз мои мольбы и моя преданность на вас  не  действуют,  посмотрим,
что вы скажете, ознакомившись с родительским наставлением.
   Андре прочла письмо:

   "Я знаю сам, и это стали замечать посторонние, дорогая Андре, что  Вы
живете в Трианоне не так, как того настоятельно требует занимаемое  Вами
положение. Вам следовало бы иметь двух камеристок и выездного  лакея,  а
мне - тысчонок двадцать  ливров  годового  дохода.  Но  я  довольствуюсь
только одной тысячей. Поступайте, как я, и  возьмите  Николь:  она  одна
заменит всю необходимую Вам прислугу.
   Николь - ловкая, умная и преданная. Она скоро  усвоит  тон  и  манеры
дворца. Вам придется не подгонять, а усмирять ее. Оставьте ее при себе и
не думайте, что это - жертва с моей стороны. Если эта мысль взбредет Вам
в голову, вспомните, что Его Величество был так добр, что при  виде  Вас
подумал обо всем нашем семействе. Однако он обратил внимание на то - это
передал мне по секрету один мой добрый друг, - что Вы слишком скромно и,
главное, небрежно одеты. Подумайте об этом, это очень важно. Любящий Вас
отец".

   Это письмо привело Андре в замешательство.
   Неужто  до  наступления  ожидаемого  процветания  ее  так   и   будет
преследовать по пятам бедность? Она-то не считает ее недостатком, а  вот
все прочие так и будут относиться к Андре, как к прокаженной.
   Она была готова сломать перо, разорвать  начатое  письмо  и  ответить
барону  какой-нибудь  полной  философского  беспристрастия  убедительной
тирадой, под которой Филипп подписался бы обеими руками.
   Однако, едва она представила себе, как  насмешливо  улыбнется  барон,
когда  прочтет  этот  шедевр,  вся   ее   решимость   улетучилась.   Она
ограничилась тем, что ответила на письмо барона  пересказом  трианонских
светских новостей, а в конце приписала:
   "Дорогой  отец!  Только  что  приехала  Николь,  и  я  оставляю   ее,
подчиняясь Вашей воле. Но то, что Вы о  ней  н