ься!
   Он понял по выражению глаз графини, что она не шутит.
   - И был ранен! - прибавил он с состраданием.
   - А из-за чего произошла драка? - спросил начальник полиции,  пытаясь
понять истину, несмотря на попытки графини увильнуть от его вопросов.
   - По самому  что  ни  на  есть  безобидному  поводу:  из-за  почтовых
лошадей; виконт их отстаивал, стремясь как можно скорее доставить меня к
моей дорогой сестре - я ей обещала вернуться сегодня утром.
   - О, это требует отмщения! - сказал король. - Не так ли, Сартин?
   - Я тоже так полагаю, сир, - отвечал начальник полиции,  -  и  обещаю
расследовать. Как зовут того, кто напал  на  виконта?  Его  звание?  Род
занятий?
   - Род занятий? Это был военный, офицер из охраны принцессы,  если  не
ошибаюсь. А вот  имя..,  его  зовут  Баверне,  Фаверне,  Таверне...  Да,
Таверне!
   - Сударыня! - пообещал г-н де Сартин. - Он завтра же будет ночевать в
Бастилии.
   - О нет! - возразила графиня Дю Барри, дипломатично хранившая до  той
минуты молчание. - Нет, только не это.
   - Как? Отчего же нет? - спросил король. - Почему, скажите на милость,
не посадить в тюрьму этого бездельника? Вам хорошо известно,  что  я  не
выношу военных.
   - А я, сир, - повторила графиня с прежней самоуверенностью, -  я  вам
клянусь, что не позволю причинить зла господину, напавшему на  господина
Дю Барри.
   - Вот так так! Это что-то странно, - удивился Людовик XV. - Объясните
мне, пожалуйста, что все это значит.
   - Это нетрудно: за ним кто-то стоит.
   - Кто же?
   - Тот, по чьему наущению он действовал.
   - И этот кто-то станет защищать его, пытаясь  противостоять  нам?  О,
это уже чересчур, графиня!
   - Сударыня... - пробормотал г-н де Сартин,  почувствовав  приближение
удара, который ему не удавалось пока отразить.
   - Не нам, а вам противостоять, сир, вам! Напрасно вы смеетесь. Хозяин
вы или нет?
   Король ощутил  удар,  который  предвидел  г-н  де  Сартин:  начальник
полиции попытался себя защитить.
   - Зачем же нам сюда замешивать интересы государства и искать в жалкой
драке причины высшего порядка? - спросил он.
   - Вы сами видите, - возразила графиня, - что даже вы готовы  от  меня
отвернуться; эта драка теперь и вам представляется не просто  дуэлью,  и
вы уже догадались, кто за ней стоит.
   - Вот мы и подошли к сути дела, - заметил Людовик XV, пустив  воду  в
фонтане;  вода  зажурчала,  запели  птички,  поплыли  рыбки,   появились
мандарины.
   - Вы случайно не знаете, чья  рука  нанесла  этот  удар?  -  спросила
графиня, потрепав за ухо Замора, лежавшего у ее ног.
   - Нет, признаться, - отвечал Людовик XV. - Даже не подозреваю.
   - И не подозреваете?
   - Клянусь, что нет. А вы, графиня?
   - А я знаю и сейчас вам скажу, - хотя не сообщу ничего  нового,  -  в
чем я совершенно уверена.
   - Графиня, графиня!  -  стараясь  не  уронить  достоинства,  произнес
Людовик XV. - Знаете ли вы, что пытаетесь опровергнуть самого короля?
   - Сир! Вероятно, я немного возбуждена, это верно. Однако не  думайте,
что я позволю господину де Шуазелю убивать моего брата...
   - Ну вот! Теперь еще и господин де Шуазель! -  в  сердцах  воскликнул
король, будто не ожидал услышать это имя, хотя уже минут десять как  был
к этому готов.
   - Конечно! Вы же не желаете признать, что он мой самый заклятый враг.
Уж я-то вижу в этом деле его руку -  он  не  дает  себе  труда  скрывать
ненависть, которую он ко мне питает.
   - Между ненавистью к людям и  их  убийством  есть  все-таки  разница,
дорогая графиня.
   - Для Шуазелей это почти одно и то же.
   - Дорогая моя! Не надо примешивать сюда государственные интересы!
   - Видите, господин де Сартин, как все это тяжело! О Господи!
   - Совсем не тяжело, если вы думаете, что...
   - Я думаю, что вы не станете меня защищать, вот и все. Скажу  больше:
я уверена, что вы от меня отвернетесь! - вспылила графиня.
   - Не надо сердиться, графиня, - сказал Людовик XV. - Вы не только  не
будете покинуты, но будете надежно защищены...
   - Надежно?..
   - Так надежно, что это дорого обойдется тому, кто  напал  на  бедного
Жана.
   - Да, вот именно: надо уничтожить инструмент и перехватить занесенную
руку.
   - Разве не будет справедливо взяться за того, кто нанес  удар,  -  за
этого господина де Таверне?
   - Разумеется, это справедливо, но и только. То,  что  вы  готовы  для
меня сделать, вы  могли  бы  совершить  ради  любой  торговки  на  улице
Сент-Оноре, торговки, обиженной проходившим мимо солдатом.  Повторяю:  я
не желаю, чтобы ко мне относились, как к обыкновенной женщине. Если  для
тех, кого любите, вы не можете сделать больше, чем  ради  тех,  кто  вам
безразличен, я предпочту уединение и безвестность:  у  них,  по  крайней
мере, нет врагов, готовых с ними расправиться.
   - Ах, графиня, графиня! - печально заметил Людовик XV. - Я  в  кои-то
веки проснулся в  прекрасном  расположении  духа,  а  вы  испортили  мне
чудесное утро!
   - Поздравляю вас! А вы думаете, у  меня  хорошее  расположение  духа,
когда кое-кто готов перерезать всю мою семью?
   Несмотря на внутренний трепет, возникавший у него в  груди  при  виде
собиравшейся над его головой грозы, король не смог сдержать  улыбки  при
слове "перерезать".
   Разгневанная графиня вскочила на ноги.
   - А, так вот как вы меня жалеете? - воскликнула она.
   - Ну, ну, не сердитесь!
   - Хочу - и сержусь!
   - Вы не правы: вам так идет улыбка, а гнев вас портит!
   - А мне что за дело? Зачем мне красота, если  она  не  может  уберечь
меня от интриг?
   - Ну, ну, графиня...
   - Нет, выбирайте: или я, или ваш Шуазель.
   - Дорогая моя! Выбор исключен: вы оба мне необходимы.
   - В таком случае я удаляюсь.
   - Вы?
   - Оставляю поле деятельности свободным  для  врагов.  О,  я  умру  от
тоски! Зато господин де Шуазель будет удовлетворен, и вас это утешит!
   - Клянусь вам, графиня, что он ни в малейшей степени не питает к  вам
неприязни, но ни на секунду о вас не забывает. В  конечном  счете  он  -
порядочный человек, -  прибавил  король  громко,  чтобы  г-н  де  Саргин
услышал последние слова.
   - Порядочный человек! Вы приводите меня в отчаяние,  сир!  Порядочный
человек, который приказывает убивать людей!
   - Это еще неизвестно, - заметил король.
   - Кроме того, - осмелился вмешаться начальник полиции, - ссора  между
военными так естественна, это так часто случается...
   - А, и вы туда же, господин де Сартин! - возмутилась графиня.
   Начальник полиции, поняв значение этого "tu quo-que" <И ты?  (лат.)>,
- отступил перед разгневанной графиней.
   Наступила тяжелая зловещая тишина.
   - Видите, Шон, что вы наделали!  -  произнес  король  среди  всеобщей
растерянности.
   Шон с притворным сожалением потупила взор.
   - Да простит меня король, - сказала  она,  -  если  страдание  сестры
взяло верх над самообладанием подданной!
   - Какая искусная игра! - прошептал король. - Ну, хорошо, графиня,  не
будем таить друг на друга зло!
   - Что вы, сир! Я не сержусь... Впрочем, я отправляюсь  в  Люсьенн,  а
оттуда - в Булонь.
   - На побережье? - спросил король.
   - Да, сир, я покидаю страну, где министр может запугать монарха.
   - Сударыня! - воскликнул задетый за живое Людовик XV.
   - Итак, сир,  позвольте  мне  удалиться,  дабы  не  выказывать  долее
неуважения вашему величеству.
   Графиня поднялась, краем глаза следя, как воспримет это  ее  движение
король.
   Людовик XV устало вздохнул, что означало:
   "Как мне все это надоело!"
   Шон угадала значение вздоха и поняла, что для ее сестры  опасно  было
бы затягивать ссору.
   Она удержала сестру за платье и направилась к королю.
   - Сир! Любовь, которую  моя  сестра  испытывает  к  виконту,  слишком
далеко ее завела... Это моя ошибка -  я  должна  ее  исправить...  Я  со
смирением умоляю ваше величество о справедливости  для  моего  брата.  Я
никого не обвиняю: мудрость короля поможет свершиться правосудию.
   - О Господи! Это все, чего я требую: справедливости. Но уж пусть  это
будет справедливость! Если человек не совершал преступления,  пусть  его
не обвиняют в нем. Если он его совершил, пусть будет наказан.
   Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, насколько это было  возможно,
вернуть  ощущение  приятного  утра,   каким   оно   обещало   стать,   а
заканчивалось столь мрачно.
   Графиня сжалилась над беспомощностью короля, делавшей его печальным и
скучным повсюду, кроме ее апартаментов.
   Она полуобернулась.
   - Разве я прошу чего-нибудь другого?  -  с  очаровательным  смирением
спросила она. - Не надо только закрывать глаза на мои подозрения,  когда
я их высказываю.
   - Ваши подозрения для меня святы, графиня! - вскричал король. - Пусть
только они станут более похожи на уверенность, и вы увидите...  Впрочем,
я думаю, есть один весьма простой способ...
   - Какой, сир?
   - Пусть сюда вызовут господина де Шуазеля.
   - Вашему величеству хорошо известно, что он ни за что сюда не придет.
Он не снисходит до того, чтобы появляться в апартаментах подруги короля.
Вот его сестра, госпожа де Граммон, - это другое дело: она только  этого
и ждет.
   Король рассмеялся.
   - Господин де Шуазель берет пример  с  его  высочества  дофина,  -  в
отчаянии продолжала графиня. - Они не желают себя скомпрометировать.
   - Его высочество религиозен, графиня.
   - А господин де Шуазель лицемерен, сир.
   - Уверяю вас, дорогая моя, что вы будете иметь удовольствие его здесь
видеть, потому что я его сейчас вызову. Так как это дело государственной
важности, ему необходимо будет явиться, и мы заставим его объясниться  в
присутствии Шон, видевшей  все  собственными  глазами.  Мы  их  столкнем
лбами, как принято говорить  во  дворце,  не  так  ли,  Сартин?  Пошлите
кого-нибудь за Шуазелем.
   - А мне пусть принесут мою обезьянку, Доре, обезьянку!  Обезьянку!  -
закричала графиня.
   Слова, адресованные камеристке, которая  убирала  туалетную  комнату,
были услышаны в приемной, так как были произнесены как раз в ту  минуту,
когда дверь отворилась, выпуская лакея, посланного за г-ном де Шуазелем.
Надтреснутый голос, грассируя, ответил:
   - Обезьянка госпожи графини - это, должно быт", я: вот  он  я,  бегу,
бегу!
   В комнату крадучись вошел маленький горбун в пышном наряде.
   - Герцог де Трем!  -  нетерпеливо  вскричала  графиня.  -  Я  вас  не
вызывала, герцог.
   - Вы звали свою обезьянку, сударыня, - отвечал  герцог,  поклонившись
королю, графине и г-ну де Сартину. Так как я не заметил среди придворных
обезьяны безобразнее, чем я, то поспешил явиться.
   Герцог рассмеялся, показывая такие  длинные  зубы,  что  графиня,  не
удержавшись, тоже рассмеялась.
   - Мне можно остаться! - воскликнул герцог с таким  видом,  словно  об
этой милости он мечтал всю жизнь.
   - Спросите короля: здесь он хозяин, ваша светлость.  Герцог  умоляюще
посмотрел на короля.
   -   Оставайтесь,   герцог,   оставайтесь,   -   проговорил    король,
обрадовавшись возможности повеселиться.  В  это  время  лакей  распахнул
дверь.
   - А вот и господин де Шуазель!  -  проговорил  король,  едва  заметно
помрачнев.
   - Нет, сир, - отвечал лакей,  -  я  от  монсеньера  дофина,  которому
необходимо   поговорить   с   вашим   величеством    Графиня    радостно
встрепенулась: она подумала, что дофин желал с  ней  сблизиться.  Однако
все понимавшая Шон нахмурилась.
   - Так где же дофин? - нетерпеливо спросил король.
   - Господин дофин ожидает ваше величество у ее величества.
   - Видимо, мне не суждено ни минуты отдохнуть, - проворчал король.
   Впрочем, в ту же минуту он понял, что аудиенция, о которой его просил
дофин, позволяла ему хотя бы на время  избежать  разговора  с  г-ном  де
Шуазелем. Он передумал.
   - Иду, иду. Прощайте, графиня! Вы видите, как мне не везет, как  меня
дергают.
   - Ваше величество! Вы нас покидаете? - вскричала графиня. - И  это  в
ту самую минуту, когда должен прибыть господин де Шуазель?
   - Что же вы хотите? Король - первый подневольный. Ах, если бы господа
философы знали, что такое трон, особенно французский!
   - Сир, останьтесь!
   - Я не могу заставлять ждать дофина. И так уже  поговаривают,  что  я
отдаю предпочтение дочерям.
   - Что же я скажу господину де Шуазелю?
   - Ну, вы ему скажете, чтобы он пришел ко мне, графиня.
   Желая избежать какого бы то ни было замечания, король поцеловал  руку
графине, задрожавшей от гнева, и  бегом  пустился  бежать,  как  обычно,
когда  боялся  выпустить  из  рук  плоды   победы,   добытые   благодаря
медлительности и мещанскому хитроумию.
   - Опять ускользнул! - досадуя, вскричал" графиня и всплеснула руками.
   Но король уже не слыхал ее слов.
   За ним захлопнулась дверь. Проходя через приемную, он сказал:
   -  Входите,  господа,  входите,  графиня  готова  вас   принять.   Не
удивляйтесь   тому,   что   она   печальна:   ее   огорчает   несчастье,
приключившееся с бедным Жаном.
   Придворные в удивлении переглянулись: они не слыхали, что произошло с
виконтом.
   У многих появилась надежда, что он мертв.
   Их лица приняли приличное случаю выражение. Самые оживленные  из  них
превратились в наиболее скучающие, так придворные и вошли к графине.

Глава 25

ЧАСОВАЯ ЗАЛА

   В одной из просторных комнат Версальского дворца,  носившей  название
Часовой залы, расхаживал розовощекий юноша с  добрым  взглядом,  опустив
руки и наклонив голову.
   Он  был  одет  в  сюртук  из  фиолетового  бархата.  На   его   груди
поблескивала брильянтовая  подвеска,  голубой  аксельбант  спускался  до
самого бедра; висевший на нем крест задевал при  ходьбе  шитую  серебром
белую атласную куртку.
   Все, кто его видел, безошибочно  узнавали  его  характерный  профиль,
строгий и  вместе  с  тем  добрый,  величественный,  но  и  улыбающийся,
выдававший в нем отпрыска  основной  ветви  Бурбонов.  Молодой  человек,
представший пред взором наших читателей, представлял собою самый  живой,
но, может быть, и наиболее утрированный портрет своего знаменитого рода.
В нем было отчетливо заметно фамильное сходство,  -  однако  с  оттенком
вырождения, - с благородными лицами Людовика  XIV  и  Анны  Австрийской;
невольно  возникало  впечатление,  что  он  -  последний   представитель
славного рода, что  он  не  мог  бы  передать  своему  наследнику  этого
благородства. Проявившаяся у него в последнем колене врожденная  красота
неизбежно должна была переродиться в тяжелые черты  лица,  как  если  бы
рисунок превратился в карикатуру.
   В самом деле, у Людовика-Огюста, герцога де Берри, дофина  Франции  и
будущего короля Людовика XVI был характерный орлиный нос, длиннее, чем у
всех Бурбонов; его  несколько  узковатый  лоб  был  еще  меньше,  чем  у
Людовика XV, а двойной подбородок его предка был у него  таким  крупным,
что хотя в описываемое нами время еще не стал мясистым, но  уже  занимал
почти треть лица.
   У него была медлительная, неуклюжая походка; несмотря на то,  что  он
был строен, он выглядел нескладным при ходьбе. Только его руки, а пальцы
в особенности, были подвижны, гибки, сильны. По ним  можно  было  читать
то, что у других обыкновенно бывает написано на  лбу,  на  губах  или  в
глазах.
   Итак, дофин в полном молчании, прохаживался туда и обратно по Часовой
зале, той самой, в которой восемью годами раньше Людовик XV вручил  г-же
де  Помпадур  приговор  Парламента,  согласно  которому  из  королевства
изгонялись все иезуиты. Шагая по зале, он размышлял.
   В конце концов ему надоело ждать, вернее, думать о том, что его в тот
момент занимало, он стел переводить взгляд  с  одних  часов  на  другие,
находя развлечение, подобно Карлу V, в том, чтобы  заметить  разницу  во
времени, неизбежную даже для самых точных часов  -  странное,  однако  в
свое время точно сформулированное подтверждение неравенства материальных
предметов независимо от того, касалась их рука человека или нет.
   Он остановился  перед  огромными  часами  в  глубине  залы,  где  они
находятся по сей день; благодаря сложному и  искусному  механизму,  часы
показывают день, месяц, год, фазу луны, движение планет - в общем,  все,
что интересует  еще  более  любопытный  механизм,  именуемый  человеком,
который последовательно продвигается от жизни к смерти.
   Дофин обводил любовным взглядом эти часы,  неизменно  вызывавшие  его
восхищение, наклонял голову то вправо, то  влево,  рассматривая  то  или
иное  колесико,  которое  острыми  зубчиками,  похожими   на   тончайшие
иголочки, цепляли еще более изящную пружинку.
   Изучив часы сбоку, он принялся рассматривать их  спереди;  он  следил
взглядом  за  стремительной  секундной  стрелкой,  похожей  на  водяного
комара, без устали снующего на длинных ножках по поверхности  пруда  или
бассейна, не нарушая зеркальной водной глади.
   Это созерцание заставило дофина вспомнить о времени и о том,  что  он
ждет уже не одну минуту. Правда, он  не  осмеливался  поторопить  короля
через лакея.
   Вдруг  стрелка,   на   которую   пристально   смотрел   юный   принц,
остановилась.
   В  ту  же  минуту,  как  по  волшебству,  медные  колесики  перестали
вращаться,  стальные  стрелки  замерли,  -  полная  тишина  наступила  в
механизме, в котором только что царили  шум  и  движение.  Ни  колебаний
маятника, ни ритмичного постукивания колесиков, ни передвижения стрелок:
механизм остановился, часы замерли.
   Вероятно, какая-нибудь песчинка, совсем крошечная, попала  на  зубчик
одного  из  колесиков,  или,   может   быть,   восхитительный   механизм
просто-напросто решил отдохнуть от непрерывного движения.
   При виде этой внезапной кончины, этого  сокрушительного  смертельного
удара дофин забыл, зачем пришел и сколько времени он ждал.  Главное,  он
забыл, что  не  колебания  звонкого  маятника  швыряют  время  в  бездну
вечности; время не может ни  на  минуту  замереть  вместе  с  остановкой
часовой стрелки: его отмеряют часы  вечности,  появившиеся  раньше,  чем
возникло  человечество;  эти  часы  переживут   мир,   подчиняясь   воле
всемогущего Бога.
   Дофин распахнул хрустальную дверцу - святая святых часов - и просунул
туда голову, желая разглядеть часы изнутри.
   Ему мешал главный маятник.  Он  осторожно  вставил  чуткие  пальцы  в
медное отверстие и отцепил маятник.
   Этого оказалось недостаточно: он осмотрел часы  со  всех  сторон,  но
причины остановки так и не обнаружил.
   Тогда принц предположил, что дворцовый часовщик забыл  завести  часы,
поэтому они и остановились.  Он  снял  ключ  и  стал  уверенно  заводить
часовую пружину. Однако едва он повернул ключ три раза, как почувствовал
сопротивление. Это свидетельствовало о том, что механизм остановился  по
другой причине: взведенная до отказа пружина по-прежнему не работала.
   Дофин достал из кармана стальную пилочку для ногтей с костяной ручкой
и кончиком лезвия подтолкнул колесико. Оно скрипнуло, но часы не пошли.
   Поломка часов оказывалась серьезнее, чем он предположил вначале.
   Тогда Людовик принялся пилкой снимать одну за другой части, аккуратно
раскладывая их на столике с выгнутыми ножками.
   Продолжая  разбирать  сложный  механизм,  он  увлекся  и   постепенно
добрался до самых что ни на есть потайных его уголков.
   Радостный крик вырвался у него из груди: он  наконец  догадался,  что
зажимный винт, зацепившись за  спираль,  не  смог  удержать  пружинку  и
остановил ведущее колесико.
   Он подтянул винт.
   Зажав в левой руке колесико, а в правой - пилочку, он еще раз засунул
голову в часовой корпус.
   Он был увлечен своим  делом,  погрузившись  в  созерцание  механизма,
когда дверь распахнулась и лакей объявил:
   - Король!
   Однако  Людовик  ничего  не  слыхал,  кроме  мелодичного   "тик-так",
рождавшегося  под  его  рукой  подобно  сердцу,  возвращенному  к  жизни
искусным врачом.
   Король огляделся по сторонам; он не сразу  заметил  дофина,  по  пояс
скрывшегося в часах.
   Король с улыбкой подошел к внуку и хлопнул его по пл