ественными, пророческими (лат.)>,
друг мой, не забывай об этом.
   - Тогда скажите мне...
   - Опять возражение?
   - Да. Если бы ваш эликсир жизни был готов и вы дали бы  его  псу,  он
жил бы вечно?
   - Разумеется!
   - А если бы он попал в руки к такому экспериментатору, как вы, и  тот
его прирезал бы?
   - Прекрасно! - вскричал старик, радостно хлопнув в ладоши. - Я ожидал
этого вопроса!
   - Ну, раз ожидали, ответьте.
   - Нет ничего проще.
   - Может ли эликсир помешать крыше упасть на голову,  пуле  -  пробить
человека, лошади - растоптать всадника?
   Альтотас вызывающе смотрел на Бальзамо,  словно  вызывал  на  бой,  в
котором надеялся одолеть.
   - Нет, нет и нет, - продолжал старик, - ты совершенно  прав,  дорогой
Ашарат. Ни крыши, ни пули, ни удара копытом  невозможно  избежать,  пока
есть дома, ружья и лошади.
   - Но вы можете оживлять мертвецов...
   - На короткое время - да. Навсегда - нет. Для  этого  нужно  было  бы
прежде всего узнать, в каком месте находится душа, а  это  может  занять
слишком  много  времени.  Однако  я  не  дам  душе  выскользнуть   через
полученную телом рану.
   - Как это?
   - Я ее закрою.
   - Даже если повреждена артерия?
   - Ну да!
   - Хотел бы я на это посмотреть!
   - Смотри! - проговорил старик.
   Раньше, чем Бальзамо успел ему помешать, старик проткнул себе вену на
левой руке ланцетом.
   В теле старика оставалось так мало крови и так медленно она  текла  в
жилах, что не сразу  выступила  по  краям  раны.  Но  как  только  кровь
появилась, она хлынула рекой.
   - Боже милостивый! - ахнул Бальзамо.
   - Что такое? - спросил Альтотас.
   - Вы серьезно ранены.
   - Ты, как Фома-неверующий, хочешь все пощупать,  вот  я  и  даю  тебе
возможность  увидеть  собственными  глазами  и  потрогать   собственными
руками.
   Он протянул руку и взял небольшую склянку, потом  капнул  из  нее  на
рану.
   - Смотри! - сказал он.
   Под действием чудотворной жидкости кровь свернулась, ткань  срослась,
скрыв вену, рана затянулась настолько, что животворная влага,  зовущаяся
кровью, не смогла через нее просочиться.
   На этот раз Бальзамо смотрел на старика с изумлением.
   - Вот что я еще открыл! Что ты на это скажешь, Ашарат!
   - Вы - величайший из людей, учитель!
   - Если я и не окончательно победил смерть, то по крайней  мере  нанес
ей удар, от которого трудно оправиться, правда? Видишь ли,  сын  мой,  у
человека хрупкие кости, они иногда  ломаются:  я  собираюсь  сделать  их
прочными, как сталь. Если кровь начинает вытекать из человеческого тела,
она уносит с собой и жизнь: я не позволю,  чтобы  кровь  покидала  тело.
Плоть - мягкая и непрочная: я сделаю  ее  такой  же  неуязвимой,  как  у
средневековых паладинов, об нее тупились острия мечей и лезвия  топоров.
Для этого нужно только одно: чтобы  такой  человек,  как  Альтотас,  жил
триста лет. Так дай же мне то, о чем я тебя прошу, и я буду  жить  целое
тысячелетие.  Дорогой  мой  Ашарат,  это  от  тебя  зависит.  Верни  мне
молодость, верни силу моим мышцам, верни свежесть мысли, и  ты  увидишь,
что я не боюсь  ни  шпаги,  ни  пули,  ни  рушащейся  стены,  ни  дикого
животного. В дни моей четвертой молодости, Ашарат, то есть прежде, чем я
доживу четвертый свой век, я обновлю лик  земли  и  -  клянусь  тебе!  -
создам для себя и для обновленного человечества мир по своему вкусу: без
крыш, без шпаг, без мушкетных пуль, без лягающихся лошадей.  Тогда  люди
поймут, что гораздо лучше жить, помогая ближним и любя друг  друга,  чем
убивать себе подобных.
   - Все это верно или по крайней мере возможно, учитель.
   - Так принеси мне ребенка!
   - Позвольте мне еще подумать и поразмыслите сами. Альтотас бросил  на
ученика высокомерный презрительный взгляд.
   - Хорошо, иди, у меня еще будет время тебя убедить.  Кстати  сказать,
человеческая кровь - не настолько ценный ингредиент, что его нельзя было
бы заменить каким-нибудь другим веществом. Иди! Я буду искать  и  найду.
Ты мне не нужен. Ступай!
   Бальзамо  спустился  по  лестнице.  Он  был  молчалив,  неподвижен  и
подавлен от сознания гениальности этого человека, заставлявшего поверить
в невозможное.

Глава 28

СВЕДЕНИЯ

   В эту долгую и богатую  событиями  ночь  читатель  имел  возможность,
словно  мифологический  бог,  восседающий  на  облаке,  проследовать  из
Сен-Дени в Ла Мюэт, оттуда  -  на  улицу  Кок-Эрон,  потом  -  на  улицу
Платриер, а с улицы Платриер -  на  улицу  Сен-Клод.  Графиня  дю  Барри
решила в течение этой ночи убедить  короля  в  необходимости  проведения
новой политики, отвечающей ее интересам.
   Особенно она настаивала на опасности, подстерегавшей их в том случае,
если Шуазелю удастся добиться расположения будущей супруги дофина.
   Пожав плечами, король ответил, что ее высочество еще  ребенок,  а  де
Шуазель опытный министр, значит, опасаться нечего, потому  что  одна  не
умеет работать, а другой не способен развлекаться.
   Довольный удачным словцом, он положил объяснениям конец.
   Но графине Дю Барри было не  до  смеха:  ей  показалось,  что  король
увлекся другой красавицей.
   Людовик XV был кокетлив. Он обожал заставлять своих любовниц  сходить
с ума от ревности, но следил, правда, за тем, чтобы ревность не вызывала
ссор и затянувшихся размолвок.
   Графиня Дю Барри была ревнива из самолюбия и от страха.  Ей  большого
труда стоило завоевать занимаемое положение, оно было слишком  высоко  и
слишком далеко отстояло от отправной точки, чтобы  она  могла  позволить
себе, подобно г-же де Помпадур, терпеть при короле других любовниц, даже
находить их для него, когда его величество  скучал,  что  бывало  с  ним
весьма часто.
   Итак, будучи ревнивой, графиня Дю Барри  хотела  досконально  изучить
причины несговорчивости короля.
   Король произнес памятные слова, ни одному из которых сам он не верил:
   - Я забочусь о счастье своей невестки и не уверен в  том,  что  дофин
способен ее осчастливить.
   - Отчего же нет?
   - Мне показалось, что в Компьене, Сен-Дени и Ла Мюэт  его  высочество
Людовик слишком пристально рассматривал чужих жен и очень мало  внимания
уделял своей.
   - По правде говоря, если бы я этого не услышала от вас, я бы  никогда
не поверила: ее высочество хороша собой.
   - Чересчур худа.
   - Она такая юная!
   - А вы поглядите на мадмуазель де Таверне; ведь она одного возраста с
эрцгерцогиней.
   - Ну и что же?
   - Она необыкновенно хороша.
   В глазах графини мелькнул огонек, предупредивший короля о  допущенной
им оплошности.
   - А вы сами, дорогая графиня, - с  живостью  продолжал  король,  -  в
шестнадцать лет наверняка были пухленькой, как пастушки нашего  приятеля
Буше.
   Эта маленькая лесть немного поправила положение, но удар был  слишком
сильный.
   Графиня Дю Барри перешла в наступление.
   - Значит, мадмуазель де Таверне очень красива? - жеманничая, спросила
она.
   - Понятия не имею! - сказал Людовик XV.
   - Как? Вы ее расхваливаете и не знаете, красива она или нет?
   - Я знаю, что она не тощая, только и всего.
   - Значит, вы видели ее обнаженной?
   - Ах, дорогая графиня, вы толкаете меня в западню! Вам известно,  что
я ее видел сверху, и меня поразили.., формы, к  черту  мелочи!  А  у  ее
высочества я, кроме костей, ничего не заметил, только и всего.
   - У мадмуазель де Таверне вы заметили формы, как вы говорите,  потому
что у ее высочества - красота изысканная, а у мадмуазель  де  Таверне  -
вульгарная.
   - В таком случае скажите, Жаипэ, разве у вас не изысканная красота?
   - Ага!  Комплимент,  -  едва  слышно  прошептала  графиня,  -  только
предназначен он не мне! - И громко продолжала:
   -  Я  буду  очень  довольна,  если   ее   высочество   выберет   себе
привлекательных фрейлин. Как ужасно, когда при дворе одни старухи!
   - Мне ли об этом говорить, дорогая? Я  еще  вчера  толковал  об  этом
дофину, но ему это безразлично. Вот образцовый муж!
   - А не начать ли ей с мадмуазель де Таверне?
   - Думаю, что так и будет, - отвечал Людовик XV.
   - Откуда вам это известно?
   - От кого-то я слышал.
   - Она нищая.
   - Да, зато знатная. Эти Таверне-Мезон-Руж - из хорошей семьи и верные
слуги.
   - Кто их поддерживает?
   - Этого я не знаю. Но я тоже убежден, что они нищие.
   - Очевидно, не Шуазель, потому что тогда у них ни в чем  не  было  бы
нужды.
   - Графиня! Давайте не говорить о политике, умоляю вас!
   - Если я  заметила,  что  Шуазели  вас  разоряют,  -  это  называется
говорить о политике?
   - Разумеется, - отвечал король и встал со своего  места.  Час  спустя
его величество вернулся в Большой Трианон в прекрасном расположении духа
оттого, что пробудил ревность,  и  повторяя  вполголоса,  как  вероятно,
повторял бы Ришелье в тридцать лет:
   - По правде говоря, ревнивые женщины - это довольно скучно!
   Как только король удалился, Дю Барри встала и прошла в будуар, где ее
ждала Шон, сгоравшая от нетерпения узнать новости.
   - Ну, в эти дни у тебя большая победа, - заметила она, - третьего дня
- представление ко двору, ужин с ее высочеством...
   - Верно. Да мне-то что?
   - То есть как что? Ты знаешь, что в эту минуту сто  карет  спешат  по
дороге в Люсьенн в погоне за твоей улыбкой?
   - Мне жаль этих людей.
   - Почему же?
   - Потому что они зря теряют время: ни кареты, ни люди не увидят утром
моей улыбки.
   - Не надвигается ли буря?
   - Да, черт побери! Прикажите скорее подавать шоколад!
   Шон позвонила. Явился Замор.
   - Шоколад! - приказала графиня.
   Замор  неторопливо  повернулся  и  медленно,  с  важным  видом  пошел
отмерять шаги.
   - Этот дурак хочет меня уморить! - закричала графиня.  -  Сто  ударов
кнутом, если сию минуту не побежит!
   - Я - не бежать! Я - дворецкий! - важно вымолвил Замор.
   - А-а, ты - дворецкий! - прошипела графиня, схватившись  за  хлыст  с
рукояткой  из  золоченого  серебра,  предназначенный   для   дрессировки
спаниеля. - Дворецкий? Ну, погоди! Я тебе сейчас покажу дворецкого!
   Он бросился бежать, натыкаясь на стены и истошно вопя.
   - До чего вы сегодня жестоки, Жанна! - заметила Шон.
   - Я имею на это право.
   - Разумеется! Однако я должна вас остановить, дорогая.
   - Почему?
   - Боюсь попасться вам под горячую руку.  В  дверь  будуара  три  раза
постучали.
   - Кто там стучит? - нетерпеливо спросила графиня.
   - Хорошенький его ожидает прием! - прошептала Шон.
   - Пусть я буду плохо  принят!  -  проговорил  Жан,  широко  распахнув
дверь.
   - А что произошло бы, если бы вы были плохо приняты? Это ведь  вполне
возможно.
   - Если это произойдет, я больше к вам не приду, - отвечал Жан.
   - Ну и что Же?
   - Вы сами потеряли бы больше, чем я, если бы плохо меня приняли.
   - Наглец!
   - Ну вот! Я уже и наглец, только потому, что не льщу вам. Что  с  ней
сегодня, Шон?
   - Не говори, Жан! Она просто неприступна. А вот и шоколад.
   - Так не будем к ней подходить.  Здравствуй,  шоколад!  -  проговорил
Жан, принимая поднос. - Как поживаешь, шоколад?
   Он поставил поднос в углу на маленький столик, тут он и уселся.
   - Иди, Шон,  -  пригласил  он,  -  а  слишком  гордые  останутся  без
шоколада.
   - Вы просто восхитительны!  -  вымолвила  графиня,  увидев,  что  Шон
подала Жану знак, что он может завтракать один. - Вы  делаете  вид,  что
очень чувствительны, а сами даже не замечаете, как я страдаю.
   - Да что с тобой? - подходя к ней, спросила Шон.
   - Ни один из вас даже  не  подумал  о  том,  что  меня  беспокоит!  -
вскричала она.
   - Так вас что-то беспокоит? Скажите!
   Жан не двинулся. Он намазывал себе тартинки.
   - У тебя кончились деньги? - спросила Шон.
   - Что ты! Скорее они у короля кончатся!
   - Тогда одолжи мне тысячу луидоров, - попросил Жан, - мне  они  очень
нужны.
   - Вы сейчас получите тысячу  щелчков  по  своему  мясистому  красному
носу.
   - Так король решил оставить при себе этого отвратительного Шуазеля? -
спросила Шон.
   - Что же в этом удивительного? Такие, как он, несменяемы.
   - Может, король влюбился в ее высочество?
   - А-а, наконец-то вы подходите к самой сути! Поздравляю  вас!  Однако
взгляните на этого грубияна: он  лопает  шоколад  и  пальцем  не  желает
шевельнуть, чтобы мне помочь. Да нет, они оба хотят, чтобы я  умерла  от
огорчения.
   Не обращая ни малейшего внимания на разразившуюся за его спиной бурю,
Жан разрезал вторую булочку, намазал ее маслом и налил себе вторую чашку
шоколада.
   - Что вы говорите! Король влюбился? - воскликнула Шон.
   Графиня Дю Барри кивнула головой, словно хотела сказать:
   "Вы угадали".
   - В ее высочество? - спросила Шон, всплеснув руками. - Ну, тем лучше;
не будет кровосмешения. Да и вам спокойнее: лучше  он  будет  влюблен  в
нее, чем в кого-нибудь еще.
   - А если он влюблен не в нее, а в кого-нибудь еще?
   - Господи! Что ты говоришь? - побледнев, воскликнула Шон.
   - Вот видишь, теперь и тебе стало нехорошо. Этого только недоставало!
   - Однако, если все обстоит именно так,  мы  погибли!  -  пробормотала
Шон. - Вот отчего ты страдаешь, Жанна! В кого же он влюблен?
   - Это ты у своего братца спроси. Он уже фиолетовый от  шоколада,  как
бы не умер прямо здесь. Он-то тебе скажет, он наверняка  знает  или,  по
крайней мере, догадывается.
   Жан поднял голову.
   - У меня что-то хотят узнать? - спросил он.
   - Да,  господин  Торопыга,  да,  господин  Главный  помощник,  у  вас
спрашивают имя лица, интересующего короля, - ответила Жанна.
   Жан плотно сжал губы и процедил всего три слова:
   - Мадмуазель де Таверне.
   - Мадмуазель де Таверне! - закричала Шон. - Ох, пощадите!
   - Он об этом знает, палач! - завопила графиня, откинувшись в кресле и
воздев руки к небу. - Он знает и спокойно ест!
   - О! - воскликнула Шон, очевидно переходя в лагерь сестры.
   - По правде говоря, - кричала графиня, - я не понимаю,  почему  я  до
сих пор не выцарапала  его  огромные  отвратительные,  заспанные  глаза.
Бездельник! Смотрите, дорогая, он поднимается!
   - Вы ошибаетесь, - возразил Жан, - я сегодня еще не ложился.
   - Что же вы, в таком случае, делали, бабник?
   - Я, черт возьми, бегал всю ночь и утро, - с возмущением ответил Жан.
   - Да что говорить... Кто будет служить мне лучше, чем служат  сейчас?
Кто мне скажет, что сталось с этой девицей, где она?
   - Где она? - переспросил Жан.
   - Да.
   - В Париже, черт побери!
   - В Париже?.. Где именно?
   - Улица Кок-Эрон.
   - Кто вам сказал?
   - Ее кучер, я дождался его в конюшнях и допросил.
   - Что он ответил?
   - Он только что отвез все семейство  Таверне  в  особнячок  на  улице
Кок-Эрон; дом стоит в саду, примыкающему к особняку д'Арменонвиль.
   - Ах, Жан! - воскликнула графиня. - Это заставляет меня помириться  с
вами, друг мой! Однако нам необходимо знать все мелочи. Как она живет, с
кем встречается? Чем занимается? Получает ли  корреспонденцию?  Вот  что
важно узнать!
   - Ну что ж, узнаем!
   - Каким образом?
   - Каким образом?.. Я уже кое-что нашел, теперь ваша очередь.
   - Улица Кок-Эрон? - с живостью переспросила Шон - Улица  Кок-Эрон,  -
равнодушно повторил Жан.
   - Должно быть, на улице Кок-Эрон сдаются комнаты.
   -  Превосходная  мысль!  -  воскликнула  графиня  -   Надо   поскорее
отправиться на улицу Кок-Эрон, Жан, и снять Дом. Мы там  посадим  своего
человека, он будет следить за тем, кто к ней входит,  кто  выходит,  что
там замышляется. В карету, живей, живей! Едем на улицу Кок-Эрон!
   - Пустое! На улице Кок-Эрон дома не сдаются.
   - Почем вы знаете?
   - Навел справки, черт побери! Правда, там есть...
   - Где - там! Говорите!
   - На улице Платриер.
   - Что за улица Платриер?
   - Вы спрашиваете, при чем тут улица Платриер?
   - Да.
   - Эта улица выходит задами на сады улицы Кок-Эрон.
   - Пошевеливайтесь! - приказала графиня.  -  Надо  снять  квартиру  на
улице Платриер.
   - Уже снял, - проговорил Жан.
   - До чего же вы восхитительны! - воскликнула графиня. - Поцелуй меня,
Жан!
   Жан вытер  губы,  чмокнул  графиню  Дю  Барри  в  щечки  и  церемонно
поклонился в знак признательности за оказанную ему честь.
   - Это большая удача! - заметил Жан.
   - Вас не узнают?
   - Какой черт может меня узнать на улице Платриер?
   - А что вы сняли?
   - Крошечную квартиру в покосившемся домишке.
   - Должно быть, у вас спрашивали, для кого вы снимаете квартиру.
   - Разумеется.
   - Что же вы ответили?
   - Я сказал, что квартира предназначена для молодой вдовы. Ведь  ты  -
вдова, Шон?
   - Вот это я понимаю! - воскликнула Шон.
   - Ну и прекрасно! - проговорила графиня. - Она поселится в квартире и
будет за всем следить. Не будем терять времени!
   - Я отправляюсь  сию  минуту,  -  сказала  Шон.  -  Прикажите  подать
лошадей!
   - Лошадей! - крикнула Дю Барри и так яростно тряхнула  колокольчиком,
что могла бы разбудить весь дворец Спящей Красавицы.
   Жан и графиня знали, как им действовать по отношению к Андре.
   Едва появившись в столице, она  привлекла  к  себе  внимание  короля,
следовательно, Андре была опасна.
   - Эта девица, - заметила графиня, пока запрягали лошадей, -  не  была
бы истинной провинциалкой, если бы перед отъездом в Париж не  прихватила
из своей голубятни какого-нибудь воздыхателя. Постараемся его отыскать и
скорее за свадебку! Ничто так не охладит пыл его величества, как свадьба
влюбленных провинциалов.
   - Напротив! -  возразил  Жан.  -  Этого-то  как  раз  нам  я  следует
остерегаться. Его величество благочестив - вы же знаете его  лучше,  чем
кто бы то ни было. Молодая замужняя дама для него - лакомый  кусочек,  а
вот  девица,  у  которой  есть  любовник,   вызовет   недовольство   его
величества. Карета подана, - прибавил он.
   Пожав Жану руку и поцеловав сестру, Шон поспешила к выходу.
   - Почему бы вам не отвезти ее, Жан? - спросила графиня.
   - Нет, я отправлюсь следом, -  ответил  Жан.  -  Жди  меня  на  улице
Платриер, Шон. Я буду первым, кого ты примешь в своей новой квартире.
   Когда Шон удалилась, Жан вновь уселся за стол и  выпил  третью  чашку
шоколада.
   Шон сперва заехала домой  и  переоделась,  постаравшись  принять  вид
мещанки. Она осталась собой довольна.  Закутав  в  жалкий  плащ  черного
шелка свои аристократические  плечи,  она  приказала  подать  носилки  и
полчаса спустя уже поднималась  в  сопровождении  мадмуазель  Сильви  по
крутой лестнице на пятый этаж.
   Здесь была расположена снятая виконтом квартира.
   Дойдя  до  площадки   третьего   этажа,   Т   Ион   обернулась:   она
почувствовала, что кто-то за ними следит.
   Это была старуха-владелица, которая жила  во  втором  этаже.  Услыхав
шум,  она  вышла  и  начала  с  большим  интересом  рассматривать   двух
молоденьких хорошеньких женщин, вошедших к ней в дом.
   Насупившись, она  подняла  голову  и  встретилась  глазами  с  обеими
смеющимися женщинами.
   - Эй, сударыни, эй! Вы зачем сюда пришли?
   - Мой брат снял здесь для нас квартиру, сударыня, - проговорила  Шон,
пытаясь изобразить безутешную вдову. - Неужели вы его  не  видели?  Быть
может, мы ошиблись адресом?
   - Нет, нет, это в пятом этаже, - воскликнула старуха-хозяйка,  -  ах,
бедняжка, такая молоденькая, - и уже вдова!
   - Увы! - вздохнула Шон, поднимая глаза к небу.
   - Вам будет хорошо на улице  Платриер,  здесь  очень  мило.  Сюда  не
доносится городской шум: окна вашей комнаты выходят в сад.
   - Эго то, о чем я мечтала, сударыня.
   - Впрочем, из коридора можно видеть и улицу, когда проходят  траурные
процессии или проезжает бродячий цирк.
   - Для меня это будет большим утешением, сударыня, - вздохнула  Шон  и
начала подниматься.
   Старуха провожала ее взглядом до пятого этажа. Когда Шон  заперла  за
собой дверь, она проговорила:
   - У нее вид порядочной женщины.
   Едва захлопнув дверь, Шон бросилась к выходившим в сад окнам.
   Жан не ошибся:  почти  точно  под  окном  снятой  квартиры  находился
указанный кучером павильон.