весь  день  напролет!  Клянусь  вам,  я  не
позволил бы себе ни минуты отдыха, да мне не нужно было бы  и  денег:  я
обошелся бы куском хлеба - таким, каким вы угостили меня утром. Я сейчас
напился из ручья воды, она  показалась  мне  такой  же  вкусной,  как  в
Таверне. А ночью под деревом я спал лучше, чем под  крышей  Версальского
дворца.
   Незнакомец в ответ улыбнулся.
   - Друг мой! -  сказал  он.  -  Придет  зима,  трава  засохнет,  ручей
замерзнет, ледяной ветер будет гулять среди голых ветвей вместо  легкого
ветерка, который сейчас едва колышет листву. Вам будет нужна  крыша  над
головой, теплая одежда, очаг, а из шести су в день вы ничего не  сможете
выкроить на то, чтобы снять комнату, запастись дровами и купить одежду.
   Жильбер горестно вздыхал, собирал растения и снова  и  снова  задавал
вопросы.
   Весь день бродили они по лесам в окрестностях Ольней, Плес-си-Пике  и
Кламар-су-Медон.
   Жильбер, в силу своего  характера,  скоро  сблизился  с  незнакомцем.
Старик пытался его расспрашивать, однако  подозрительный,  осторожный  и
боязливый Жильбер больше помалкивал.
   В  Шатийоне  незнакомец  купил  хлеба  и  молока  и  разделил  их  со
спутником; затем они отправились в Париж, торопясь дойти засветло, чтобы
Жильбер смог посмотреть город.
   От одной мысли о Париже сердце молодого человека отчаянно билось;  он
не пытался  скрыть  волнения,  когда  с  холма  Ванв  он  увидал  купола
Сент-Женевьевы, Дома Инвалидов, Собора Парижской Богоматери и необъятное
море домов, волнами разбегавшихся от центра города и  словно  пытавшихся
затопить Монмартр, Бельвиль и Мелинмонтан.
   - Вот он, Париж! - прошептал он.
   - Да,  Париж,  нагромождение  камней,  бездна  страдания,  -  заметил
старик, - в этом городе каждый камень полит слезами и пропитан кровью.
   Жильбер умерил свой пыл. Впрочем, его  радостное  возбуждение  вскоре
само собой угасло.
   Они вошли в Париж через ворота д'Анфер и сразу  угодили  на  грязную,
зловонную  окраину.  Больных  не  успевали  на  носилках  переносить   в
госпиталь. Полуголые дети играли в грязи вместе с собаками,  коровами  и
свиньями.
   Жильбер нахмурился.
   - Вы все это находите отвратительным, не так ли? - спросил старик.  -
Скоро вы еще не то увидите! Свинья и корова - это достаток, здесь дети -
в радость. Ну, подумаешь, грязь - ее вы увидите всюду!
   Жильбер был рад познакомиться и с таким Парижем; он видел его глазами
своего спутника и принимал здешнюю жизнь такой, какой ее представлял ему
старик.
   А  тот  вначале  был  красноречив   и   все   разглагольствовал.   Но
мало-помалу, по мере того как  они  приближались  к  центру  города,  он
становился все молчаливее. Он выглядел таким озабоченным, что Жильбер не
осмеливался спросить его,  что  за  сад  раскинулся  по  другую  сторону
решетки, вдоль которой они шагали, и как называется  мост,  по  которому
они  проходили...  Так  он  в  тот  раз  и  не  узнал,  что   это   были
Люксембургский сад и Новый мост.
   Жильбер   заметил,   что   задумчивость   незнакомца   переросла    в
беспокойство. Он позволил себе спросить:
   - Нам еще долго идти, сударь?
   - Нет, мы почти пришли, - мрачно отвечал  старик.  Они  прошли  вдоль
великолепного особняка де Суассон; его парадный подъезд и окна  выходили
на улицу дю Фур, а прекрасные сады тянулись до  улиц  Гренель  и  Де-Су.
Спутники вышли к церкви - она показалась юноше  необыкновенно  красивой.
Жильбер на мгновение замер от восторга и воскликнул:
   - До чего красиво!
   - Это церковь святой Евстафии, - пояснил  старик.  Подняв  глаза,  он
вскричал:
   - Восемь часов! О Господи! Идемте скорее,  молодой  человек,  скорее,
прошу вас!
   Незнакомец ускорил шаг, Жильбер едва за ним поспевал.
   - Я, кстати, забыл вас предупредить, что я женат,  -  сообщил  старик
после некоторого молчания, начинавшего не на шутку беспокоить Жильбера.
   - Вот как?
   - Да, и моя жена, как  истинная  парижанка,  станет  бранить  нас  за
опоздание. Должен также  предупредить,  что  она  крайне  недоверчива  к
незнакомым людям.
   - Я готов удалиться, сударь, если вам угодно,  -  предложил  Жильбер,
обескураженный словами незнакомца.
   - Да нет, друг мой, раз я вас к себе пригласил, следуйте за мной.
   - Я готов, сударь.
   - Сюда пожалуйте, теперь направо, вот сюда.., вот мы и пришли.
   Жильбер поднял голову и при свете последних лучей  заходящего  солнца
прочел на углу площади над лавкой бакалейщика слова: "Улица Пластриер".
   Незнакомец еще ускорил шаг. Чем ближе он подходил к дому, тем его все
более охватывало лихорадочное возбуждение. Боясь потерять его  из  виду,
Жильбер поминутно натыкался то на прохожего, то на лоток разносчика,  то
на дышло кареты или оглоблю телеги.
   Казалось, его проводник совершенно о нем забыл:  он  торопливо  шагал
своей дорогой, находясь во власти все более беспокоившей его мысли.
   Наконец он остановился перед дверью с зарешеченным верхом.
   Рядом  с  дверью  висел  шнурок.  Старик  дернул   за   него,   дверь
распахнулась.
   Он  обернулся  и,  увидев,  что  Жильбер  замер  в   нерешительности,
проговорил:
   - Входите поскорее.
   Дверь захлопнулась.
   Пройдя  несколько  шагов  во  мраке,  Жильбер  споткнулся  о   нижнюю
ступеньку крутой темной лестницы. Старик в знакомой обстановке успел тем
временем подняться на десяток ступеней.
   Жильбер нагнал его и пошел следом.
   Они поднялись на площадку - здесь было две двери. На пороге одной  из
них лежала вытертая циновка.
   Незнакомец подергал за  привязанную  к  шнурку  ручку,  и  в  комнате
раздался пронзительный звон.  Стало  слышно,  как  кто-то  в  стоптанных
башмаках прошаркал к порогу, дверь распахнулась.
   На пороге стояла женщина, ей было на вид немного за пятьдесят.
   Незнакомец и женщина заговорили разом.
   Старик робко спрашивал:
   - Мы не очень поздно, дорогая Тереза? А женщина ворчала:
   - Из-за вас приходится так поздно ужинать, Жак!
   - Ничего,  ничего,  это  поправимо,  -  ласково  отвечал  незнакомец,
затворяя дверь и забирая у Жильбера жестяную коробку.
   - Как! У вас теперь рассыльный? - вскричала старуха, -  Этого  только
недоставало! Вы что, уже не способны сами носить  свою  дурацкую  траву?
Рассыльный у господина Жака! Вы только поглядите! Господин Жак - знатный
сеньор!
   - Ну, ну, успокойся, Тереза, - отвечал тот,  к  кому  она  так  грубо
обращалась и кого называла Жаком;  он  стал  бережно  раскладывать  свои
травы на камине.
   - Заплатите ему поскорее и выставьте за дверь - нам ни к чему шпионы.
   Жильбер смертельно побледнел и порывисто  шагнул  к  двери.  Жак  его
удержал.
   - Этот господин не рассыльный, - довольно твердо проговорил он,  -  и
уж тем более не шпион. Он мой гость. Старуха всплеснула руками.
   - Гость? - вскрикнула она. - Этого нам только не хватало!
   - Послушайте, Тереза, -  продолжал  незнакомец  по-прежнему  ласково,
однако в его голосе уже зазвенели металлические нотки, - зажгите  свечу.
Я умаялся, и мы оба умираем от жажды.
   Старуха громко вздохнула и затихла.
   Она чиркнула огнивом, поднеся его  к  коробке  с  трутом;  посыпались
искры, и огонь занялся.
   Пока длился весь этот разговор, сопровождаемый вздохами и наступившим
затем молчанием., притихший Жильбер не шевелясь стоял  у  двери,  словно
пригвожденный, и уже искренне жалел о том, что  переступил  порог  этого
дома.
   Жак обратил внимание на муки молодого человека.
   - Входите, господин Жильбер, прошу вас! - проговорил он.
   Желая повнимательнее разглядеть того, к кому  ее  муж  столь  вежливо
обращался, старуха повернулась к Жильберу угрюмым пожелтевшим лицом.  На
ее лице  играли  отблески  разгоравшейся  свечи,  вставленной  в  медный
подсвечник.
   У нее было морщинистое, в красных прожилках лицо, в некоторых  местах
на нем словно проступала желчь.  Ее  глаза  можно  было  скорее  назвать
подвижными, нежели  живыми;  у  нее  были  заурядные  черты  лица,  губы
кривились в притворной улыбке, противоречившей ее голосу,  а  главное  -
тому, как она встретила мужа  и  Жильбера.  Молодой  человек  с  первого
взгляда почувствовал к ней неприязнь.
   А старухе не по вкусу пришлось бледное утонченное лицо Жильбера,  так
же как его подозрительное, напряженное молчание.
   - Еще бы не умаяться, еще бы не умереть от жажды, господа хорошие!  -
сказала она. - Ну как же! Провести целый день в лесной тени  -  ах,  как
это утомительно! Время от времени наклониться и  сорвать  цветок  -  ох,
какая тяжелая работа! Этот господин, верно, тоже занимается сбором трав?
Подходящее ремесло для тех, кто ничего не умеет делать!
   - Этот господин, - отвечал Жак все более строгим тоном,  -  добрый  и
верный товарищ, оказавший мне честь тем, что сопровождал меня весь день.
Я уверен, что дорогая Тереза отнесется к нему, как к другу.
   - У нас еды только на двоих, - проворчала Тереза, - я  на  гостей  не
рассчитывала.
   - Мне много не надо, ему - тоже, - отвечал Жак.
   - Знаю я вашу скромность! Предупреждаю, что в  доме  мало  хлеба  для
двух скромников, а я не собираюсь бежать за ним вниз.  Кстати,  булочная
уже закрыта.
   - Ну что же, в таком случае я сам схожу  за  хлебом,  -  насупившись,
проговорил Жак. - Отопри мне дверь, Тереза.
   - Но...
   - Я приказываю!
   - Ладно, ладно, - проворчала старуха,  уступая  категорическому  тону
Жака, причиной которого было ее упрямство - ведь я здесь для того, чтобы
потакать любой вашей прихоти... Ладно уж, нам хватит и того,  что  есть.
Давайте ужинать.
   - Садитесь рядом со мной,  -  сказал  Жак  Жильберу,  подводя  его  к
небольшому столику, накрытому в соседней комнате. На столе рядом с двумя
приборами лежали сложенные салфетки, перевязанные одна - красной, другая
- белой ленточкой, указывавшие место каждого из хозяев квартиры.
   Четырехугольная  комнатка  была   тесновата,   стены   были   оклеены
бледно-голубыми обоями с белым рисунком. На стенах висели  две  огромные
географические карты. Вся обстановка состояла из шести стульев вишневого
дерева с плетеными сиденьями, упомянутого уже стола да комода со старыми
чулками.
   Жильбер сел. Старуха поставила перед ним тарелку и принесла  истертый
прибор, потом поставила перед ним начищенный до блеска оловянный кубок.
   - Так вы не пойдете за хлебом? - обратился Жак к жене.
   - Незачем, - проворчала она,  всем  своим  видом  показывая,  что  не
простила Жаку одержанной им над ней победы, - я обнаружила в буфете  еще
полбулки. Всего у нас, стало быть, полтора фунта или около того -  этого
должно хватить.
   И она подала суп.
   Сначала старуха налила Жаку, потом Жильберу, остатки стала есть  сама
прямо из супницы.
   Все трое ели с большим аппетитом. Оробевший Жильбер старался есть как
можно медленнее; он понимал,  что  стал  невольной  причиной  всех  этих
семейных дрязг. Однако, как ни старался, он первым опорожнил тарелку.
   Старуха бросила на него возмущенный взгляд.
   - Кто сегодня заходил? - спросил Жак, отвлекая внимание Терезы.
   - Да все, кому не лень, как обычно. Вы  обещали  госпоже  де  Буффлер
четыре тетради стихов, госпоже д'Эскар - две арии, а госпоже де Пентьевр
- квартет с аккомпанементом. Одни явились собственной  персоной,  другие
прислали прислугу. Да куда там! Господин Жак собирал травы,  а  так  как
нельзя и отдыхать и в то же время работать, то дамам пришлось уйти ни  с
чем.
   Жак  не  проронил  ни  слова,  к  величайшему   удивлению   Жильбера,
ожидавшего, что старик рассердится. Но так как на сей раз обидные  слова
касались одного старика, он и глазом не моргнул, выслушивая их.
   За супом последовал малюсенький  кусочек  вареной  говядины;  он  был
подан на небольшой фарфоровой тарелке, исцарапанной ножами  Жак  положил
Жильберу крохотный кусочек, будучи под неусыпным оком Терезы, потом взял
себе почти такую же порцию и передал блюдо хозяйке.
   Она взялась за хлеб и протянула кусок Жильберу.
   Кусок был такой тоненький, что Жак покраснел от стыда.  Он  дождался,
пока Тереза отрежет хлеба ему, потом себе, а затем забрал у нее булку  и
сказал:
   - Отрежьте себе хлеба сами, мои юный друг, и ешьте досыта, прошу вас.
Хлеб жалко давать тому, кто его не бережет.
   Затем было подано блюдо зеленых бобов в масле.
   - Взгляните, какая у нас зеленая фасоль, - проговорил Жак, -  это  из
наших запасов, и нам она кажется очень вкусной.
   Он передал блюдо Жильберу.
   - Благодарю вас, сударь, за прекрасный ужин, - отвечал тот, - я сыт.
   - Господин иного мнения о моей фасоли,  -  с  кислой  миной  заметила
Тереза, - он, вероятно, предпочитает свежую фасоль, да  нам  это  не  по
карману.
   - Что вы, сударыня. Ваша фасоль изумительна, и я бы  с  удовольствием
ее отведал, но я всегда ем только одно блюдо.
   - А воду вы пьете? - спросил Жак, протягивая ему бутылку.
   - Всегда, сударь.
   Себе Жак налил немного неразбавленного вина.
   - А теперь, женушка, - сказал он, ставя бутылку на прежнее  место,  -
прошу вас приготовить молодому человеку постель, он очень устал.
   Тереза выронила вилку и с испугом уставилась на мужа.
   - Приготовить постель? Да вы с ума сошли! Вы хотите оставить  его  на
ночь? Может, вы собираетесь уложить его в  своей  постели?  Да  нет,  он
просто потерял голову... Вы, должно  быть,  решили  открыть  пансион?  В
таком случае на меня можете не  рассчитывать.  Поищите  себе  кухарку  и
служанку. С меня довольно вас одного, я не собираюсь убирать за другими.
   - Тереза! - строго и  внушительно  сказал  Жак.  -  Выслушайте  меня,
дорогая: это всего на одну ночь, молодой человек в первый раз в  Париже,
я его сюда привел. Я не хочу, чтобы он ночевал на постоялом дворе,  даже
если мне придется уступить ему свою постель.
   Старик уже второй раз пытался действовать наперекор жене. Он замолчал
и стал ждать, что она скажет.
   Пока он говорил, Тереза не сводила с него внимательных глаз, следя за
каждым мускулом его лица. Кажется, она поняла, что бороться  бесполезно,
и резко переменила тактику.
   Ей не удалось одолеть Жильбера - тогда она решила  сделать  вид,  что
принимает его сторону. Да ведь на  самом  деле  союзники  чаще  всего  и
предают!
   - Раз вы привели этого юношу в дом, - сказала она, - стало  быть,  вы
хорошо его знаете, и тогда ему лучше остаться у нас.  Я  постелю  ему  в
вашем кабинете, рядом с бумагами.
   - Нет, нет, - с  живостью  возразил  Жак,  -  кабинет  не  место  для
ночлега: можно нечаянно поджечь бумаги.
   - Подумаешь, несчастье! - пробормотала Тереза. Она громко спросила:
   - Тогда, может, в прихожей, рядом с буфетом?
   - Тоже не годится, - Ну, я вижу, что, несмотря на  наше  желание  ему
помочь, это невозможно, потому что остаются только наши с вами спальни.
   - Мне кажется, Тереза, что вы плохо ищете.
   - Я?
   - Ну конечно! Разве у нас нет мансарды?
   - Вы имеете в виду чердак?
   - Да нет,  какой  же  это  чердак?  Скорее  верхняя  комната,  вполне
подходящая, с видом на восхитительные сады, а  в  Париже  это  не  часто
встретишь.
   - Да мне все равно, сударь, - заметил Жильбер, - я за  счастье  почту
переночевать и на чердаке, клянусь вам.
   - Это невозможно, - возразила Тереза, - я там сушу белье.
   - Молодой человек ничего не тронет, - проговорил старик. - Друг  мой,
будьте осторожны и проследите, чтобы ничего не случилось с бельем  нашей
хозяюшки, не так ли?
   - Можете быть покойны, сударь. Жак поднялся и подошел к Терезе.
   - Видите ли, дорогая, я не хотел бы потерять  этого  юношу.  Париж  -
опасный город, а здесь мы за ним присмотрим.
   - Вы решили заняться его воспитанием? Так ваш ученик будет платить за
пансион?
   - Нет, но я вам ручаюсь, что он ничего не будет вам стоить. Начиная с
завтрашнего дня, он будет питаться отдельно. А что касается ночлега, то,
так как мы почти не пользуемся мансардой, позволим ему пожить там даром.
   - Как все бездельники скоро находят общий язык!  -  пожимая  плечами,
пробормотала Тереза.
   - Сударь! - сказал Жильбер, более хозяина уставший от этой борьбы,  в
которой  приходилось  отвоевывать  пядь  за  пядью.  Его  унижало  такое
гостеприимство. - Я не привык никого стеснять и, уж  конечно,  не  стану
мешать и вам, ведь вы были так добры ко мне!  Позвольте  мне  удалиться.
Когда мы с вами шли по мосту, я заметил по ту  сторону  деревья,  а  под
ними - скамейки. Уверяю вас, что я прекрасно высплюсь на одной из них.
   - Ну да, - проговорил Жак, - не хватало  только,  чтобы  вас,  словно
бродягу, забрал патруль!
   - Вот хорошо бы!.. - едва слышно пробормотала Тереза, прибиравшая  со
стола.
   - Пойдемте,  пойдемте,  молодой  человек,  -  пригласил  его  Жак,  -
насколько я помню, наверху есть прекрасный соломенный тюфяк. Это в любом
случае лучше, чем скамейка.  А  раз  вы  готовы  были  расположиться  на
скамье...
   - Сударь, я всю жизнь спал только на соломе! - подхватил  Жильбер.  -
Знаете, я задыхаюсь под шерстяным одеялом, - солгал он.
   Жак улыбнулся.
   - Да, солома и впрямь освежает, - согласился он, - возьмите со  стола
свечной огарок и следуйте за мной.
   Тереза даже не взглянула в сторону Жака. Она  вздохнула,  потому  что
поняла, что проиграла.
   Жильбер  поднялся  с  серьезным   видом   и   последовал   за   своим
благодетелем.
   Проходя через переднюю, Жильбер обратил внимание на кувшин с водой.
   - Сударь! В Париже вода дорогая?
   - Нет, друг мой, но даже если бы она стоила дорого, вода и хлеб - это
две вещи, в которых человек никогда не должен отказывать просящему.
   - В Таверне вода ничего  не  стоила,  а  ведь  чистота  -  привилегия
бедняка.
   - Берите, берите, мой друг, - проговорил Жак,  указывая  Жильберу  на
большой фарфоровый кувшин.
   И он двинулся вперед,  удивляясь  тому,  что  открывал  в  этом  юном
существе стойкость простолюдина и в то же время повадки аристократа.

Глава 12

МАНСАРДА ГОСПОДИНА ЖАКА

   Лестница, узкая и крутая в конце коридора, в том месте,  где  Жильбер
споткнулся о первую ступеньку, становилась еще уже,  еще  круче  уходила
вверх  после  третьего  этажа,  где  была  квартира   Жака.   Старик   и
находившийся под его покровительством юноша с большим  трудом  поднялись
наверх. На этот раз Тереза оказалась  права:  это  был  обычный  чердак,
разделенный перегородками на четыре части, из которых три были нежилыми.
   Крыша под острым углом уходила вверх. Посреди  ската  было  прорезано
слуховое оконце. Оно было не застеклено  и  пропускало  свет  и  воздух.
Света было маловато, а вот воздуха - в избытке, особенно в зимнюю стужу.
   К счастью, лето было не за горами, однако и теперь на  чердаке  гулял
ветер; он едва не задул свечу, которую нес Жильбер.
   Соломенный матрац, о котором с гордостью говорил Жак,  в  самом  деле
валялся на полу и был, казалось, главной здешней утварью. Стопки  старых
бумаг, пожелтевших по краям, возвышались над сваленными в кучу  книгами,
до которых уже успели добраться крысы.
   Поперек чердака были натянуты две веревки; на одной из  них  едва  не
повис Жильбер. На веревках были  развешаны  бумажные  мешки  с  бобовыми
стручками, гремевшие на ночном ветру, здесь же раскачивались  высушенные
приправы, висело тряпье.
   - Непривлекательное зрелище, - заметил Жак, - но, когда человек спит,
ему все равно, находится он в роскошном  дворце  или  в  жалкой  лачуге.
Желаю вам такого сна, какой бывает только в  вашем  возрасте,  мой  юный
друг, и ничто не помешает вам завтра поверить в то, что вы провели  ночь
в Лувре. Но прошу вас быть очень осторожным с огнем.
   - Хорошо, сударь, - отвечал Жильбер, ошеломленный всем, что увидел  и
услышал.
   Улыбнувшись, Жак вышел, потом вернулся.
   - Мы с вами побеседуем завтра, -  проговорил  он.  -  Я  надеюсь,  вы
ничего не будете иметь против того, чтобы поработать, не так ли?
   - Вы знаете, сударь, что работа - самое горячее мое желание, - сказал
Жильбер.
   - Вот и прекрасно. Жак шагнул к двери.
   - Но я имею в виду благородн